Из райцентра приезжал какой-то паренек. Поговорил с Игорем, расспрашивал у Марины и Изольды, как же так получилось. Но, видимо, паренек был слишком неопытный, и поэтому на бюро райкома Игоря даже не наказали за морально-бытовое разложение, просто согласились удовлетворить его просьбу. Обеспокоенный тем, что такой важный вопрос оставлен на самотек, Коллиев пришел к Воронову: демократия демократией, а помочь советом молодежи надо.
Коллиев говорил, что секретарем должен стать, наконец, человек безупречного поведения, принципиальный, хороший организатор. К сожалению, таких людей мало, а те, кто бы отвечал этим требованиям, не подходят по формальным соображениям. Например, Марина вполне подошла бы, пусть она даже его дочь, но Марина не член бюро и, кроме того, у нее выговор.
— Давай подождем Ларинена,— посоветовал Воронов.
— Самой подходящей кандидатурой был бы Андрей,— продолжал Коллиев.— Но говорят, он собирается уехать к отцу, на лесопункт.
— Да, я слышал. Отец зовет его. И райком комсомола тоже считает, что Андрей нужнее там, надо оживить работу комсомольской организации.
— Или вот еще Валерия Владимировна,— нашел Колли ев еще одну кандидатуру.— Женщина образованная, жена солдата, умеет руководить... но... уж такая нынче пошла молодежь. Ходят слухи — она собирается бросить мужа. Слышал?
Воронов начал нервничать:
— Пока нет. Как только мы выстроим полностью поселок Хаукилахти, я только и буду делать, что по вечерам высматривать, кто с кем встречается и кто кого собирается бросить.
На этом разговор оборвался. Вопрос о новом секретаре комсомольской организации так и остался нерешенным. Игорю пришлось выполнять свои обязанности, дожидаясь очередных перевыборов.
...Пилорама работала. Из-под пилы выходили доски, случался и брак. Машины возили стройматериалы на объекты. Одни из них доставляли груз на место назначения, другие застревали в снегу, как только сворачивали с шоссе. Созывались совещания, перестраивали работу, исправляли ошибки и совершали новые. Случалось, Елена Петровна делала замечания Воронову, что тот опять пришел на работу небритым. Духовому оркестру, которым руководил Наум Сидорович, пришлось прервать репетиции — Коллиев забрал инструменты. Вскоре дело уладили, постройкому пришлось вернуть инструменты ребятишкам. Мирья со смехом спрашивала у матери, неужели хаукилахтинцы не могут собраться и договориться сразу обо всех делах, чтобы не созывать собраний каждый вечер, то по одному, то по другому поводу. Новая заведующая столовой ушла в декретный отпуск, и нужно было найти заместителя. Многие считали, что Изольда должна вернуться на свою работу, но она и слышать не хотела об этом. Валентин то и дело жаловался, что клубу выделяют слишком мало средств и не на что покупать необходимый реквизит. Люди спорили, сетовали, ссорились. Среди сугробов вырастали дома, и, как только новый дом подводили под крышу, снег засыпал ее. Коллиев принимал заявления о предоставлении путевок в дома отдыха и санатории, добивался этих путевок и снова принимал заявления, подписывал распоряжения об оплате больничных листов, оформлял протоколы, а по вечерам записывал в толстую тетрадь свои наблюдения о людях и об их ошибках. Такие вещи надо помнить, на всякий случай, считал он.
Так шла жизнь, и все знали, что так оно будет идти, пока не будет построен поселок и деревообрабатывающий комбинат. А тогда они, строители, опять отправятся на новое место, в какую-нибудь глушь, где надо все начинать сначала: работу, дискуссии, споры.
По вечерам старики вспоминали ушедшую молодость, вздыхали, что раньше, мол, все было не так. Молодежь была не такая, живее, энергичнее, морально устойчивее... Молодежи некогда было препираться со стариками. Она торопилась построить поселок в Хаукилахти и гидроэлектростанцию в Юлюкоски, она водила тракторы, машины, управляла кранами, выпускала «молнии», бегала на репетиции драмкружка, готовилась к экзаменам, играла в шахматы, ходила на лыжах, завязывала дружеские связи и порывала их, клялась в любви и требовала объяснений...
Это были будни в Хаукилахти.
И вот вернулся Вейкко Ларинен. В день его приезда в поселке получили также и газету, в которой была большая статья о судебном процессе.
Люди собирались в клубе послушать Вейкко, пришли в рабочей одежде, мрачные, возбужденные, встревоженные: пришли не на праздник.
Ларинен поднялся на трибуну, оглядел зал, словно выискивал кого-то, без присутствия которого он не мог начать. Начал он хрипло, отрывисто.
— Я еще ни разу в жизни не оказывался в таком неловком положении. Я доказывал следователю, как хорошо он...— Ларинен не назвал имени. Все знали, о ком идет речь.— Как хорошо он работал у нас. Я защищал его, хвалил. Дорогие товарищи, знаете, кто дышал с нами одним и тем же свежим воздухом в Сийкаярви?.,
ФИНАЛ ОДНОЙ жизни
Отчима Нины не всегда звали Ярославом Ивановичем. Когда-то жил-был Роман Долгожилов, сын колхозника. Он был не способнее, чем его ровесники, деревенские мальчишки, но отец и мать решили дать ему высшее образование: они не хотели, чтобы сын оставался малограмотным, как они. После средней школы парень поступил в сельскохозяйственный институт. Экзамены он сдал кое-как, с курса на курс он тоже переходил с трудом и кончил институт с посредственными оценками. В те времена специалистов сельского хозяйства было мало, они нужны были и на практической работе и для научных исследований. Роман стремился попасть в аспирантуру, но с его дипломом не стоило об этом и мечтать. Его направили на работу в колхоз. Ему было тем обиднее, что в аспирантуре оставили его сокурсника Олега, человека, которого он не любил. Олегу учеба давалась легко, у него на все хватало времени, он был активным общественником, занимался спортом, успевал ходить в театры и много читал, намного больше, чем полагалось по программе. Ректор института и преподаватели часто призывали брать пример именно с Олега. Товарищи любили его за открытый характер, чего нельзя было сказать о Романе, который воспринимал успех любого другого человека как личное оскорбление. Прикрываясь словами о дружбе и товариществе, он говорил об Олеге, что тот хочет поставить себя над другими и добивается расположения
начальства. Никто не принимал эти слова Романа всерьез, но он все больше и больше замыкался в себе.
Однажды Олег в общежитии говорил, что у нас слишком много времени, сил и средств затрачивается порой на такие открытия в области сельского хозяйства*, которые в некоторых западных странах уже давно стали делом практики и дали хорошие результаты. Роман запомнил слова Олега и сообщил о них куда следует. На этом научная карьера Олега оборвалась. Но Роману от этого не стало легче: ему все равно пришлось остаться в колхозе.
Началась война. Лейтенант запаса Роман Долгожилов был призван в армию и оказался на фронте. Взводу, которым командовал он, дали задание прикрыть с фланга главные силы полка при их отступлении на новые рубежи. Место было болотистое, и фашисты не могли применять в бою танки. Под прикрытием ожесточенного пулеметного огня цепи атакующих фашистов приближались к окопам. Лейтенанту Долгожилову стало страшно. Вот они идут, немцы, которых никто и нигде не смог остановить. А что может сделать их взвод перед такой силищей! В то время, когда другие спокойно уходят в тыл, он, Долгожилов, должен прикрывать их и умереть. Все это промелькнуло в какие-то доли минуты. А больше всего он боялся приближающегося противника — смерти. Он, командир взвода, так и не дал команды об открытии огня, а бросил позиции, отступив вместе со своим взводом. Так фланг остался открытым, й противник воспользовался этим. Полк не успел закрепиться на новых позициях, ему пришлось отойти дальше на восток. Лейтенант Роман Долгожилов попал под трибунал. Его трусость была равна измене. Время было такое, что за такой поступок могли приговорить к расстрелу. Роман Долгожилов понимал это и, представ перед судом, дрожал от страха. К своему величайшему изумлению, он увидел за столом трибунала... Олега. Как это было возможно, он не понимал. Но это был Олег, на его петлицах были кубики лейтенанта. Олег тоже узнал его, и ему стало стыдно за своего прежнего товарища по институту. Олег сидел не поднимая головы, словно перед судом был не его товарищ, а он сам.
Дело было ясное. Роман сам не отрицал, что струсил. Олег шепнул что-то судье на ухо. Тот удивленно вскинул голову, Олег снова что-то говорил, судья нахмурился и отрицательно покачал головой.
Суд долго совещался. Когда обвиняемого привели вы
слушать приговор, Олег посмотрел на него ободряюще. Скучным голосом судья читал постановление трибунала: лейтенант Долгожилов Роман Назарович, совершивший измену из трусости, заслуживает высшей меры наказания, но, учитывая его молодость и неопытность и то, что он проявил трусость впервые, военный трибунал считает возможным заменить смертный приговор тюремным заключением сроком на 10 лет и лишает Романа Долгожилова офицерского звания. Военный трибунал нашел возможным отправить осужденного в штрафной батальон, где он сможет своим мужеством искупить вину.
В тот момент Долгожилов был вне себя от радости. Ему удалось избежать смерти, он остался жив. Но только в тот момент. Уже по пути в штрафной батальон он стал думать по-другому. Чтобы показать свое мужество, надо все время смотреть в глаза смерти. А он не способен на это.
Штрафной батальон находился в обороне. Противник наступал. Под прикрытием артиллерийского огня шли танки.
Батальон упорно удерживал позиции. На огонь отвечал огнем, на смерть — смертью. Он был составлен из людей, совершивших в минуту слабости ошибку. Их послали в этот батальон, чтобы они доказали на деле, что они умеют сражаться за родину. И они доказывали. Штрафной батальон не отступал и там, где другие бы уже отошли. Бывший лейтенант, а теперь рядовой Долгожилов слышал грохот разрывов, треск выстрелов, стоны раненых, слышал, но не видел. Он лежал на дне воронки, уткнувшись лицом в песок. Если кто-то его и видел в тот момент, то, наверно, подумал с уважением, что этот человек уже смыл кровью позор преступления, отдал самое ценное, что имел,— жизнь. Но Долгожилов хотел жить и не собирался легко отдавать жизнь. Он лежал и думал о том, что он в третий и последний раз находится на краю гибели. Хватит. Все равно война окончится победой немцев, никакая сила их не удержит. Так стоит ли сражаться сейчас,— даже в том случае, если немцев остановят, ему, Долгожилову, все равно придется отсидеть десять лет в тюрьме. Этих «если» было больше, чем желания сражаться: в тот момент у него не было ни одной мысли о народе, о родине, о долге.
Наконец батальон получил приказ об отступлении. В первом бою Долгожилов оставил позиции без приказа, теперь был приказ, но он не оставил их. Он лежал на дне воронки до тех пор, пока не пришли немцы. И тут он в четвертый раз оказался на краю гибели. Толстомордый немец, наставив автомат, пристально смотрел на Долгожилова и раздумывал, наверное, брать ли в плен этого стоящего перед ним с поднятыми руками и трясущегося от страха русского или нажать на спусковой крючок. И, видимо, решил — черт с ним, возьму. Долгожилову везло: свои помиловали его в трибунале, противник пожалел на поле боя.
В лагере для военнопленных Долгожилов постарался показать свою покорность и послушность. И это не осталось незамеченным. Долгожилова поставили старостой одного села, где он никого не знал. Но комендант был недоволен им. По ночам партизаны заходили в деревню, а староста только беспомощно разводил руками. Долгожилову пригрозили отправить его обратно в лагерь, ведь его выпустили из лагеря с тем условием, что он будет во всем помогать оккупантам. Долгожилов попросил послать его туда, где он знает местное население. У себя на родине он действительно оправдал доверие своих хозяев. Он знал каждого из своих земляков, прошлое и характер их, он мог безошибочно сказать, в каком доме обыск принесет оккупантам результаты. Он знал местность и смог проводить карательные отряды туда, где скрывались партизаны. Неподалеку от деревни находился концлагерь, где за колючей проволокой были отец и мать Долгожилова. Комендант добился разрешения освободить родителей предателя. Роман сам поехал за стариками в лагерь. Старик отец, умирающий от голода, лежал на нарах; собрав остатки сил, он приподнялся на локтях и при всех плюнул в лицо сыну. После этого Роман уже не пошел в женский барак, где находилась его мать.
Немцы начали отступать. Роман Долгожилов теперь понимал, чем кончится война. Понимал он и то, какая судьба ожидает предателей родины после победы. Немцев совершенно не тревожило, что будет с их прислужниками. Фронт был еще далеко, но Долгожилов уже дрожал от страха. От страха и от бессилия. Он считал: чем меньше будет в будущем свидетелей и очевидцев его преступлений, тем будет лучше,— и, насколько это зависело от него, уменьшал их число. Он командовал карательным отрядом, сжигал, расстреливал, вешал. Он метался, как зверь, вокруг которого сжимается кольцо облавы. Раньше он завидовал тем, у кого впереди было будущее, теперь он их ненавидел.
В концлагере он встретил одного человека из соседней деревни, тракториста Ярослава Ивановича Дубовика. Долгожилов знал, что Дубовик потерял на войне семью и что у него нет близких родственников. После войны его соседа никто искать не будет. Долгожилов пошел к Ярославу Ивановичу и пообещал устроить побег из лагеря. Это ему нетрудно было сделать, тем более что ему помогала немецкая разведывательная служба. Немцы поставили Долгожилову одно маленькое условие: ему дали пароль, который он должен был помнить и принять по нему человека через многие годы, если, конечно, потребуется.
Ярослав Иванович совершил побег, но ушел недалеко. В двух километрах от лагеря Долгожилов собственноручно застрелил его, и на этом кончилось существование Романа Долгожилова и началась новая жизнь Дубовика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45