«Ему, бедному, наверное, холодно»,— успела подумать Мирья и опять заснула.
Сколько времени они спали? Они не знали этого сами. Проснулись они одновременно. То ли от стужи, потому что огонь давно погас и избушка выстудилась, то ли услышав голос Андрея:
— Эй, ребята, сюда, здесь они.
На улице ярко светило солнце. Дрожа от холода и щурясь от ослепительного дневного света, Мирья и Валентин выползли из занесенной снегом избушки.
Когда агитбригада вышла на другой берег Кайтасалми, Андрей остановился и стал поджидать идущих следом. Один за другим появлялись из метели участники бригады, они все были похожи на дедов-морозов, и узнать их можно было, только заглянув в лицо. Андрей не беспокоился. Ведь никто не мог заблудиться, все же шли вместе. Он не стал проверять, все ли на месте. Только спросил на всякий случай:
— Все?
— Все, все, не беспокойся,— ответил кто-то.
— Давай пошли скорее, чего тут стоять на ветру.
От берега Кайтасалми до нового поселка было километров восемь. Проезжей дороги не было, так как через залив не было моста. Машины ходили вокруг Сийкаярви. Лыжники шли сейчас напрямик, через лес. Летом здесь проходила тропа, а зимой хорошо укатанная лыжня, которую никакая метель не могла занести. Уверенный в том, что все идут за ним следом, Андрей, не оглядываясь, пошел дальше. На этой лыжне никто все равно на заблудится. А в Кайтасалми он хотел прийти пораньше других. Надо же заглянуть к отцу, да и за концерт он ответственный. Наталия осталась у матери в Кайтаниеми.
Дом из круглых бревен стоял в одном ряду с другими такими же новыми домами, отличаясь от них, пожалуй, только забором, который был сделан более аккуратно. Отец сам поставил ограду, и если он что-то делал, то делал хорошо. Сруб дома был поставлен бригадой плотников стройки, но, когда распределили строившиеся дома, Степан Никифорович сам решил произвести внутреннюю отделку в своем доме. Строительное управление не возражало. Андрей еще не был в новом доме отца и сейчас с любопытством рассматривал его. Он неторопливо шел по двору, замедляя шаги еще и по другой причине: как-то его встретит отец после недавней стычки. Аккуратно выструганные ступени вели на крыльцо. Опорные столбы были выкрашены в белый цвет. Белая застекленная дверь вела в просторную и светлую переднюю. Вытирая ноги о половик, Андрей' вдруг обратил внимание на пол. Он сначала не поверил своим глазам: пол в передней был сделан из половых досок стандартного дома. «Не может быть. Неужели отец тоже?..» Андрей долго рассматривал пол. Да, это были именно те доски. Вот так по частям и находится исчезнувший дом: крыльцо в Кайтаниеми, пол — здесь, у отца. Видимо, и стены где-нибудь неподалеку, не за морем и не за границей.
Открыв в кухню дверь, Андрей машинально взглянул под ноги. Здесь пол тоже был из этих самых досок. Точно.
— А вой, Андрюша,— мать бросилась навстречу сыну. Она так спешила, что забыла выпустить из руки ковш. Так с ковшом в руке и обняла. Она как раз накрывала на стол. В праздничные дни они завтракали позднее, чем обычно. Андрей снял пальто, повесил на вешалку у дверей, поздравил мать с Новым годом, спросил, как здесь живут.
— Да помаленьку живем.— Мать крутилась между плитой и столом.
Андрей уже догадался, что отец дома. Сидит, наверное, в соседней комнате. И слышал, конечно, кто пришел. Андрей решил подождать, выйдет ли отец ему навстречу. Но потом подумал: если уж вопрос идет о самолюбии, то все- таки отец есть отец, а он сын. И он решительными шагами направился в горницу. Отец сидел за газетой.
— Тервех, туатто. С Новым годом тебя.— Андрей прошел к отцу и пожал ему руку.
— Тервех,— растерянно ответил отец.
Они поздоровались. И молчали. Вбежала мать:
— Мужики, мужики, скорее завтракать.
Отец и сын прошли в кухню. На столе стоял обычный карельский завтрак. Рыба соленая и вареная, рыбник, калитки и шаньги. Отец посидел, не притрагиваясь к еде, встал, достал из шкафа две рюмки и бутылку. Налил себе рюмку и поставил бутылку перед сыном: если хочешь выпить, сам нальешь. И сын решил налить. Мать наблюдала за этим довольная. Значит, отец и сын помирятся. Не дожидаясь, когда его начнут расспрашивать, Андрей стал рассказывать, зачем они сюда приехали.
— Значит, так, это хорошо,— отец не мог отмолчаться.— А у нас молодежь ничем другим больше не занимается, болтаются по вечерам, засунув руки в брюки. Не то было, когда мы были молодыми. Интересно мы жили, знали, что делали...
Андрею уже не раз приходилось слышать о тех временах: тогда, после революции, когда отец был молод, все было не так, все было лучше. Не дожидаясь ничьих директив, они выбрасывали из изб иконы. По вечерам устраивали концерты. Не спрашивая разрешения у финансовых органов, они пускали шапку по кругу и собирали деньги. Сами строили клубы и красные уголки, устраивали субботники и воскресники. А что эти, нынешние,— ничего они не могут. Им бы только время убить да жить на всем готовеньком. Не купишь им гармонь, не принесешь в клуб да готовое в руки не сунешь, сразу завоют,— мол, никакой работы с молодежью не проводится. Такая нынче молодежь пошла.
Андрей слушал, улыбаясь. Пусть старик поговорит. Пусть похвалит свою собственную молодость, свое поколение. Наверное, все поколения в свое время так поступали. Будет время — он, Андрей, тоже будет вот так вспоминать и рассказывать о своей молодости. Он только поддакивал
отцу. Потом, словно дополняя воспоминания отца, рассказал о том, что они делают в Хаукилахти. Рассказывал о кружках, о том, как они выезжают с концертами в другие поселки и деревни, о том, как многие заочно учатся.
— Вот «молнию» стали выпускать. В последнем номере была интересная картинка: в Хаукилахти пропал целый дом. Точно, целый дом. Кто-то, наверное, сунул его в карман и унес. Вот мы и нарисовали, как это происходило.
— Ишь, черти,— засмеялся отец.— Когда я был мальчуганом, у нас воровства не водилось. Правда, ходили воровать репу, но не потому, что у самих ее не было. А просто так — показать свою храбрость, интереса ради. Полезешь, вырвешь несколько репин — и тягу. Вот тогда-то репа и кажется самой сладкой.— Отец становился все разговорчивее.— Я тоже ходил воровать репу. Однажды ой как мне попало. Дед твой, отец нашей мамы, поймал меня и давай ремнем стегать...
— Ну, а потом-то он тебе простил? — с усмешкой спросил Андрей.
— Конечно, простил. Прошло несколько лет, встречает меня старик и говорит: «Ну бог с тобой, хоть ты и воровал репу, от тебя иначе не отвязаться — будь моим зятем».
— Заливаешь,— заметила мать,— такого он тебе не говорил.
— Вот так прежде жили. Только репу воровали, уж потом, через много лет, стали деньги красть. А теперь, говоришь, уже целые дома воруют? Да, развитие далеко пошло, ничего не скажешь...
— Отец, скажи-ка ты между делом, где ты эти доски на пол раздобыл?
— Что? — Отец даже опешил.— Эти доски, говоришь?
— Да, да, о них я говорю. Разве они не от стандартного дома? Случайно не из того, который украли?
Степан Никифорович весь побагровел и прохрипел:
— Смотри-ка ты, эмяс... Так вот чего ради ты сюда пришел! Пришел к отцу и матери вынюхивать, из чего пол сделан? Какой черт тебе велел вести здесь следствие? Давно ли у тебя сопли под носом высохли? Это я, значит, вор! Если мне их дали, то и я давал государству немало. Знаешь это? — Отец вытянулся во весь огромный рост и стал перед Андреем, весь багровый, свирепый.
Мать вбежала из соседней комнаты, запричитала:
-— Перестаньте, бога ради, перестаньте, а-вой-вой...
— А ты помалкивай. Что за черт, даже в собственном доме не дают покоя. Ты куда пришел вора искать?
— Да вы хоть при людях не ссорьтесь,— всхлипнула мать.
Отец и сын даже не заметили, что в комнату вошли Марина и Игорь. Заметив замешательство Степана Никифоровича, Марина сказала:
— Пойдем отсюда, здесь опять дерутся.
Едва успела за ними закрыться дверь, Андрей схватил пальто с вешалки и выскочил следом. Он догнал их у калитки.
— Никто там не дрался,— сказал он, стараясь казаться спокойным.— Отец только немножко понервничал.
— Бывает,— протянула Марина.— Не в первый раз с тобой нервничает.
Андрей, не обращая внимания на ее иронические замечания, спросил:
— Все пришли?
— Как будто все,— ответил Игорь.
У клуба на доске для афиш висело большое объявление: «У нас в гостях молодежь из Хаукилахти. Спектакль, музыка, песни, танцы». Рядом была приколота маленькая, написанная чернилами записка, в ней сообщалось, что состоится комсомольское собрание. Впрочем, записку было трудно прочитать. До нее надо было брести по глубокому снегу.
Андрей отправился искать секретаря комсомольской организации лесопункта. Он нашел ее в маленьком деревянном домике. Молодая полная женщина стирала на кухне детские пеленки. Рядом с ней стояла детская кроватка, к ножкам которой были прикреплены полозья. Ребенок кричал, весь извиваясь и суча ножками. Мать то качала люльку, то опять наклонялась к корыту. Ребенок так кричал, что Андрей никак не мог приступить к делу. Наконец мать взяла младенца на руки и стала укачивать. Ребенок притих.
— Что с ним? — спросил Андрей.
— Болен. Уже вторую неделю. Зубки режутся. И животик болит. Всё вместе. Ну и жизнь...
— Я по поводу собрания...
— Объявление я повесила, только вряд ли кто придет. Ведь праздник...
— Вы сами придете? — спросил Андрей.— А потом в семь вечера начнется концерт.
— Вот тут все мои собрания, и концерты, и праздники,— комсорг показала на ребенка.
— А где ваш муж? — спросил Андрей, словно это имело какое-то отношение к комсомольской работе.
— Кто его знает. В карты, наверное, играет. А может, пьяный где шатается.
— А когда вы провели последнее комсомольское собрание?
— Созывала я собрание, пять человек пришло. Да и те ушли.
— Сколько у вас всего комсомольцев?
— Где-то есть список.
— А какой вопрос вы хотели обсуждать?
— Где-то у меня записано.
— А как дела с членскими взносами? Должников много?
— Есть должники. Что с ними поделаешь?
Ребенок опять заплакал. Состояние комсомольской работы на лесопункте стало Андрею абсолютно ясным.
Андрей решил сам обойти дома и пригласить комсомольцев на собрание. Сперва он зашел в клуб. Там было тепло и чисто. В углу сцены на стуле сверкал перламутром новый аккордеон. Они по телефону договорились перед походом, что баян найдется на месте, так что Валентину не нужно тащить сюда свой. «Не плохо было бы Валентину перед концертом немножко поиграть, инструмент ведь новый, чужой для него. Где же он, Валентин? Наверно, у Николая Кауронена»,— подумал Андрей.
Но у Кауронена Валентина не оказалось, Мирьи тоже. Андрей встревожился. Мать Николая, бабушка Насто, сказала, что если бы Валентин пришел, то он обязательно был бы у нее, куда ему еще идти, и Мирыо бы они встретили как родную дочь. Куда же они все девались? Андрей недоумевал, а бабушка Насто заохала.
На улице он встретил Игоря и Марину. Они прогуливались вдвоем по поселку.
— А где остались Валентин и Мирья?
— Нигде они не остались,— ответила Марина.— Я своими глазами видела, как они под ручку, как пара голубков, вышли от Вейкко Ларинена и присоединились к нам.
Андрей немного успокоился: он вспомнил, что, когда они шли через пролив, Мирья и Валентин были с ними. Куда- нибудь, наверное, завернули, к знакомым.
На собрание пришло всего пять-шесть девушек и парень. Андрей стал рассказывать о том, как организована комсомольская работа у них, в Хаукилахти. Но мысли его были заняты совсем другим: где же Валентин и Мирья? Рассказывал он сухо, неинтересно. Девушки зевали и поглядывали на часы. Заметив это, Андрей стал говорить со злостью в голосе о том, что молодежь здесь ничего не делает, только пьянствует да в карты дуется. Тогда девушка, сидевшая напротив, сердито сказала:
— Что же это получается — приходят откуда-то и считают вправе учить нас, а от самих вином разит.
Андрей покраснел и растерянно пробормотал:
— Вот с отцом рюмочку выпил. А вообще-то я не пьющий.
— Ты бы научил трезвости своего отца. Каждый божий день пьян в стельку.
Никогда еще Андрей не оказывался в столь неловком положении.
Он побежал в контору звонить Вейкко:
— Мирья и Валентин ушли от тебя?
— Давно. Что, вы их потеряли? — закричал Вейкко.
— Не знаю. Я позднее позвоню.
Время подходило к семи. В клубе стали собираться люди. Решили начать концерт. Теперь уже не было никаких сомнений, что Мирья и Валентин заблудились. Открывая концерт, Андрей выступил с очень короткой речью и прямо со сцены побежал снова в контору.
— Кайтаниеми, Ларинен,— тревога. Организуй две группы, пусть ищут по той стороне Сийкаярви! — кричал он в телефонную трубку.
— Хаукилахти, Воронов,— тревога! Мирья и Валентин заблудились на озере. Да, да. Сейчас некогда объяснять. Куда? Если бы я знал, то не звонил. Пошли людей на острова. Все.
Начальника лесопункта Кайтасалми не оказалось на месте: уехал куда-то к родственникам на Новый год. Парторга Бородкина на концерте не было. Андрей позвонил ему домой.
— Говорит Андрей. У нас двое заблудились по дороге. Надо послать людей на поиски. Что, праздник? Никто не пойдет? Ну черт с тобой, празднуй.
Андрей бросил трубку на рычаг и побежал в зал. Разыскав Николая Кауронена, вызвал его на улицу. Кауронен понял все с полуслова. Он вернулся в зал и отобрал человек десять молодых парней. Разделились на две группы: одна группа пошла по одному берегу Петяя-ярви, другая по другому. Андрей пошел со второй группой.
Вечер продолжался, словно ничего не произошло. Толь
ко Мирья не выступала, и вместо Валентина аккомпанировал один из местных парней.
На следующий день, когда агитбригада возвращалась из Кайтасалми и уже приближалась к Хаукилахти, на озере показались Андрей, Валентин и Мирья. Все закричали «ура», бросились пожимать руки, обнимать. Валентину пришлось снова повторять весь свой рассказ от начала до конца. Вздыхали, удивлялись, жалели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45