«И вот, Мирья, я теперь столичный житель!» — подумал Нийло, выйдя на улицу. Он зашагал к вокзалу.
Он шел счастливый, гордо оглядывая шедших по тротуару людей. Хельсинки — все-таки Хельсинки! Движение БОН какое, а людей на улицах столько, что тротуар занят
от края до края. «Кому из этих людей сегодня так же повезло, как мне?» — думал Нийло.
Несчастья у человека обычно следуют одно за другим. Так же и счастье. Нийло был счастлив, но он не знал, какое счастье ожидало его дома, Там его ждало письмо, в котором Мирья писала, что намерена вернуться обратно в Финляндию.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
По вечерам Ортьо Кауронен красил оконные рамы и двери в квартире Коллиева.
Дом был построен недавно. Малярные работы в нем производила бригада того же Ортьо. Но хозяину окраска не понравилась,— мол, слишком темная. «Мне-то все равно, могу перекрасить хоть в белую, хоть совсем в черную»,— ответил Ортьо: по вечерам он свободен, почему бы и не подзаработать.
Хотора то и дело забегала к мужу: то напомнить, что пора ужинать, то звать в баню.
— Сказала бы уж прямо, что соскучилась и бегаешь вот смотреть на старика,— подтрунивал Ортьо.
— Ой как по тебе истосковалась! — смеялась Хотора.— Бросилась бы на шею, да уж очень ты грязный. Видишь, опять брюки все измазал. Вчера отмывала — прямо щелоком. А окна симпатичные получаются. Молодым будет любо жить да поживать да счастье наживать.
— Мужика по штанам узнают,— отвечал Ортьо.— Маляра всегда узнаешь, смотри хоть спереди, хоть сзади. Это у начальства спереди все в порядке — штаны отглажены да слова гладкие. А присмотришься — слова-то потертые и штаны сзади блестят.
— Не у всех они блестят, у богатых не блестят.— Хоторе не терпелось рассказать Коллиеву, какой у них богатый родственник.— Мийккула-то, брат Ортьо, двумя ложками кашу хлебает. Пишет, что и в баню на двух машинах ездит.
— Ну, ну, не очень-то загибай. В баню он не езди? Баня у него при доме. Видать, больше нигде места не нашлось,— прервал ее Ортьо.— И чего ты его хвалишь: будто мы машин не видали, эка невидаль.
— Скоро они высохнут? — Коллиева больше всего интересовали окна в его доме.
В доме Коллиевых уже две недели готовились к свадьбе. Марина съездила в город, купила свадебное платье, навезла всяких вин и деликатесов. Ведь ее свадьба должна стать чем-то большим, чем просто семейное событие. Поэтому надо было договориться, кто какой тост произнесет из гостей и какая музыка будет на свадьбе. На свадьбе, конечно, должно быть весело. Но все должно быть в дозволенных границах. Вина должно быть достаточно, но так, чтобы никто не напился. И нужно тщательно продумать, кого звать на свадьбу, так чтобы никто не чувствовал себя лишним и не портил праздничного настроения. Но в этом отношении пришлось сделать кое-какие исключения. Как не позвать Степана Никифоровича. Человек заслуженный, будет почетным гостем, хоть и может выпить сверх меры. Или Ирина. Она хорошо поет. Но вместе с ней придется позвать Вейкко Ларинена. Тем более—он секретарь партийной организации. Ничего не поделаешь — придется приглашать, вздохнул Коллиев, втайне надеясь, что Вейкко сошлется на дела и откажется прийти. Но Ларинен и не думал отказываться. Даже свадебную речь пообещал произнести: пожелать молодоженам счастья и успехов.
Коллиев был настолько выше личных обид и антипатий, что не обошел приглашением и Елену Петровну. Человек она уважаемый, пользуется большим авторитетом, а того, как она дала Коллиеву от ворот поворот, никто не видел. Но Елена Петровна наотрез отказалась прийти на свадьбу. Нет, не из-за того инцидента, о котором думал Коллиев. О том, как она выгнала незадачливого ухажера, она даже не вспомнила. Были вещи, которые она не могла забыть. Разве она может быть искренней, желая счастья Марине, если Марина так оскорбила ее дочь? «Дети есть дети»,— уговаривал Коллиев. Мало ли что у них бывает, не подумают и скажут. Кроме того, ведь Марина уже понесла наказание и публично извинилась перед Мирьей. А если Елена Петровна не хочет приходить из-за Марины, то пусть придет ради него, Коллиева, будет его гостьей.
— Вот устроишь свою свадьбу, обязательно приду,— засмеялась Елена Петровна.
— Хватит смеяться,— сказал обиженно Коллиев и добавил сухо: — Дело твое. Умолять не буду, на колени не стану. Была бы звана.
Список гостей получился довольно большой — в нем были и инженеры, и прорабы, и рабочие, много молодежи.
Расходы тоже предстояли немалые, но что поделаешь: свадьба есть свадьба и бывает она раз в жизни.
Конечно, не всех жителей Хаукилахти они могли пригласить на свадьбу. Бабушка Хотора рассказывала своим кумушкам:
— Иду я по поселку, смотрю — невестушка навстречу идет. Марина наша. «Здравствуй» не говорит, такая уж гордая. А я ее и спрашиваю: «Свадьба-то скоро будет? Дай бог счастья вам, говорю».— «Будет,— говорит.— Только туда люди культурные придут, говорит, всем места не хватает». А потом и говорит, будто милость какую оказывает: «Приходи в воскресенье, после свадьбы, чай пить к нам». Будто я чаи не пивала, нужен мне ее чай, хоть в ножки будет кланяться, не пойду к ним.
Коллиев решил пригласить на свадьбу и Наума Сидоровича: какая же свадьба без скрипки.
— Только без Изольды,— сразу же поставила условие Марина.
Изольда вернулась в поселок всего несколько дней назад. Следствие закончилось. Оно установило, что Изольда действительно совершила растрату, она сама не отрицала этого. Неясным осталось только то, куда она могла потратить такую сумму. Суд постановил взыскать сумму недостачи с Изольды по исполнительному листу.
Разумеется, такой человек не может быть украшением свадьбы. Тем более что всем известно, что она еще была... кем она там была... для Игоря. Марина, конечно, права, и Коллиеву пришлось уступить.
Наум Сидорович не стал отказываться
— Да, но...— После того как старик охотно согласился прийти и даже играть на свадьбе, Коллиеву не хотелось огорчать его.— Да, но... Вот как с Изольдой... Вы ведь понимаете?
Старик все понимал:
— Конечно, Изольда сама не пойдет.
Слава богу, и это дело уладилось.
Уже в пятницу на кухне у Коллиевых хлопотала шеф- повар из столовой, ей помогали несколько соседок. Было решено, что в субботу утром молодожены поедут в Кайтаниеми в сельсовет, зарегистрируются, и, когда вернутся, начнется свадьба. Гулять будут до воскресного вечера.
В кухне шипели сковородки, шел пар из кастрюль. Было жарко и тесно. Заправляла на кухне всем сама Марина* Вся в поту, озабоченная, она отнюдь не казалась счастливой невестой. Она успевала делать, помимо всего, и замечания жениху:
— Я тебе говорила — не надевай этот костюм сегодня вечером. И чего ты чистую рубашку напялил, вон какой потный весь. Удивляюсь, как человек не понимает таких вещей. Что ты сегодня нарядился? До завтра не можешь подождать?
Успевала она выглянуть и в окно и увидеть, что делается на улице.
— Смотрите, Мирья и Нина опять идут к Изольде. Компания для них самая подходящая.
Игорь сидел, задумавшись о чем-то своем, и не сразу расслышал, когда Марина попросила:
— Смени пиджак и сходи за дровами. Смотри не запачкай брюки в сарае. Ты слышишь? О господи, что ты за человек!
Игорь послушно надел старый пиджак Коллиева и сходил за дровами. Потом сбегал за водой.
Поднимая ведра, он нечаянно плеснул воду на пол.
— Вот как ты собираешься жить у нас? Значит, за тобой надо вечно ходить с тряпкой в руках.
— За собой-то я сам уберу.— Игорь взял тряпку и вытер пол. Потом добавил: — Кажется, я здесь лишний.
— На этот раз ты прав,— засмеялась Марина.— Только запомни, что играть в шахматы к Валентину ты не пойдешь. Не понимаю, что общего у тебя может быть с этим... Ты хочешь, чтобы тебе опять дали оплеуху? Все над тобой смеются, а ты... Ну ладно, не скажу, какой ты. Иди.
Игорь ушел, пообещав, что к Валентину он не пойдет.
— Сюда придешь утром. Смотри приди вовремя,— сказала невеста, но жених, кажется, не расслышал ее слов.
Вернувшись после Нового года из Петрозаводска, Елена Петровна только на минутку заглянула домой: она торопилась в контору, пока оттуда не ушли.
— Ну как ваш агитпоход? — спросила мать.— Хорошо прошел?
— Хорошо,—усмехнулась Мирья.— Мы с Валентином заблудились в метель и попали на какое-то Петяя-ярви...
— Петяя-ярви? Как вас туда занесло?
— Мы заночевали там, в лесной избушке. Вдвоем.
— В лесной избушке? Вдвоем?!
Елена Петровна не заметила, что дочь внимательно следит за тем, как мать воспримет ее слова.
— Да, мы с Валентином провели ночь вдвоем в лесной избушке.
Мать опять не догадалась обратить внимание на то, как ' Подчеркнуто и вызывающе Мирья произносит эту фразу.
— Но почему так получилось?
— Вот так получилось, мама.
— Расскажи подробнее.
— Я сказала все.
И Мирья опять уткнулась в книгу или, может, делала вид, что читает.
— Ну, мы потом поговорим. Мне сейчас некогда.
Матери было некогда. И так часто ей было некогда, что
она многое в жизни не замечала.
Сейчас она тоже не догадалась подумать о том, что творится с ее дочерью.
Мирья думала, что все уже прошло, она уже отплакала свое и успокоилась. Но она ошиблась. Мать, сама того не замечая, нанесла ей новый удар. Мирья сидела, кусая ногти, стараясь не расплакаться. О, как она одинока! Даже мама... Получили ли ее письмо там, в Финляндии? И Вейкко Ларинен — почему он не взял из сельсовета ее заявление обратно? Она ведь так просила его. Вейкко не сказал ничего — ни да ни нет. Только попросил хорошенько подумать...
Как ужасно медленно тянется время! Часы торопливо тикали, но казалось, что они только делали вид, что ходят. Казалось потому, что стрелки не двигались с места. И мама куда-то убежала. Больше недели не была дома, приехала, посидела минутку и ушла. Почему ее так долго нет? Неужели ей безразлично, что происходит с ее дочерью? Неужели и мама может хоть на секунду допустить, что в словах Марины есть доля правды?
А Елена Петровна спешила к Воронову — сообщить о своем приезде, вкратце рассказать о том, что было в Петрозаводске. А рассказать было о чем: надо ускорить строительство, дают дополнительные ассигнования, прибудет дополнительная рабочая сила, дополнительные механизмы...
Но Воронов молча выслушал, потом внимательно посмотрел на Елену Петровну и спросил:
— А как у тебя дома дела? Мирья как?
— Сидит за книгами, занимается.
— И все? Она о чем-нибудь рассказала?
— Чепуху какую-то. Заблудились, говорит... И все.
— И все?
— Все. Так как мы договоримся? Может быть, соберем производственное совещание?
— Эх ты, Елена Петровна! — вздохнул Воронов.—Собрания проводить мы... Только собирай... А вот с людьми обращаться не умеем. Не знаем, что происходит в своей собственной семье.
— Что-нибудь с Айно? Уже?..
— Да я не про Айно говорю. Зайди-ка к Вейкко Яковлевичу. У него к тебе дело есть. А о машинах и ассигнованиях мы потом поговорим.
С недобрым предчувствием Елена Петровна побежала к Ларинену.
Вейкко затапливал плиту. Дрова никак не разгорались, плита дымила, и Вейкко отчаянно ругался. Досталось от него и печникам, и плите, и дровам, пока дрова наконец кое-как не разгорелись. Он вытирал руки от сажи, когда вошла Елена Петровна, и вместо приветствия бросил ей сердито:
— Ну, нагулялась?
— Я не гуляла, в командировку ездила. С отчётом,— отрезала Елена Петровна,— Да у тебя и сесть негде. Или, может, мне у дверей торчать, как просителю милостыни?
— Куда хочешь, туда и садись. Только с отчетом, значит. Промфинпланом занимаешься. Похвально. Слишком даже похвально.
Гостья села на табуретку, сбросив с нее ворох газет.
— Михаил Матвеевич сказал, что у тебя есть ко мне дело. Какое?
— Да, есть у меня к тебе дело. Давно собирался с тобой поговорить, да вот тоже — все планы, доклады, проекты...
— Давай короче.
— Короче? А1ожно и короче. Дело в том, что тебя давно надо было лишить материнства.
— О материнстве... не тебе говорить. Не твоего ума дело. Говори о вещах, в которых ты что-то понимаешь. Что тут произошло?
Колкости Елены Петровны оказывали на Ларинена обратное воздействие, они не раздражали, а успокаивали его. Й он продолжил совсем другим тоном:
— Давай поговорим по душам.
— Ну?
— Ну да ну. Ты, наверное, и дома только и нукаешь. Вот что я все собираюсь тебе сказать. Вот ты нашла дочь, привезла ее сюда. Все это хорошо. А что ты дальше с ней делаешь? Ты кормишь ее, одеваешь. У нее есть крыша над головой. Ну и еще учится она. И все. Так это может делать и не мать.
— Я, кажется, ясно сказала — ты о материнстве брось!
— Нет, не брошу. В Финляндии у нее тоже был дом, кормили и одевали ее и заботились о ней. И не хуже тебя. Но они, приемные родители, делали еще кое-что, о чем ты, кажется, и не думаешь. Мирья вспоминает их с теплотой. Они ей родные, близкие. Почему — ты об этом не подумала? Нет, наверное. Они знали, чем живет Мирья, чувствовали, что когда у нее на душе. Как настоящая мать чувствует. Они помогали ей, учили. Направляли. То любовью, то лаской, а иногда, может быть, и суровым словом, но всегда — как настоящие родители. А ты?
— Я?! Да ты понимаешь, что ты плетешь? Да я... Я ли не?.. Это ты говоришь мне! — Елена Петровна задыхалась от гнева.— Когда я узнала, что она жива... Да разве, Вейкко, тебе понять. А еще говоришь!..
— Да не шуми ты, выслушай. Все видят, не один я... Разве ты мать! Ты — сухарь. Понимаешь — черствый сухарь... У тебя на уме одно — работа, работа. Пойми, Елена Петровна. У тебя же сложнейшая... Ну как бы тебе яснее сказать. Ну, скажем, «задача». Только таким языком ты и умеешь говорить. А Мирья твоя, хотя и получила хорошее воспитание и выросла в семье настоящего коммуниста, все же росла и формировалась в других условиях, в иной обстановке. Многие вещи ей надо разъяснять с азов. И не газетными фразами, на что мы с тобой слишком горазды... Ты понимаешь? Ее легко ранить, обидеть, даже ненароком. Понимаешь?..
— Вейкко, что ты хочешь от меня? Скажи, бога ради, что все-таки произошло?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45