Галстук на нем тоже был новый, только слишком яркий. А губы у него мягкие и толстые. По-моему, такие губы должны быть у девушек, а не у парней.
Озеро было спокойное. На берегу — лодки. Я очень люблю кататься на лодке. Особенно в такую погоду, когда тихо. Только у меня почему-то лодка не идет прямо, поворачивает то туда, то сюда. Поэтому я одна выходить на лодке на озеро боюсь. Мне кажется, что вдруг я не вернусь обратно. Я думала, что сейчас Игорь скажет — пойдем покатаемся. И решила, что откажусь. Я ведь еще его не знаю. С чужим мужчиной, почти ночью отправиться на озеро? Впрочем, какой он мужчина, он мальчишка. Игорь мне ничего не предложил. Наверное, побоялся. Он смотрел на озеро и «пек блины». Он выбирал плоские-плоские камни и так ловко бросал их, что камень подскакивал раз двадцать над водой, прежде чем уходил на дно.
И все время он на меня поглядывал. Посмотрит и опять отведет взгляд. Что он меня разглядывает? Я подумала: если он только скажет, что я красивая, то между нами все будет кончено. Я не люблю лгунов. Я знаю, что я некрасивая. Даже папа никогда не называл меня красивой. Он бы это сказал охотно — ведь он единственный человек, который любит меня! Зато я люблю всех, мне все нравятся. Папа меня за это ругает. Но я напрасно боялась, что Игорь сделает мне комплимент. Игорь ничего мне не сказал. Он только поглядывал и бросал камешки.
Потом мы поднялись по берегу к общежитию и распрощались. Он пожал мне руку. Я поблагодарила его за то, что он решил охранять меня. Игорь спросил, можно ли ему завтра прийти к столовой и проводить меня, ведь завтра воскресенье. Я не ответила ему. Сказала «спокойной ночи» и
побежала к себе. А зря не ответила. Пусть бы пришел. А может, он не придет? Напрасно я с ним говорила сухо. Ну ладно, завтра увидим...
В воскресенье Игорь пришел. В десять вечера он уже ждал меня у столовой. Если бы его не оказалось во дворе столовой, я бы вернулась обратно и подождала, занялась чем-нибудь. Дело в столовой всегда найдется. Вот и сегодня не успели выкатить во двор бочки из-под пива. Утром за ними приедут. Сегодня все так спешили домой, что было не до бочек. Одна я тоже не стала возиться с ними.
Игорь спросил, как мне спалось, как я себя чувствую. Так справляются о самочувствии больных и стариков. Я ответила: «Спасибо, ничего. Только перед дождем кости ломит и сердце покалывает. Старость — не радость». Я согнулась, будто иду с клюкой. Игорь рассмеялся.
И тут мне пришла мысль:
— Игорь, пойдем в столовую.
Он почему-то растерялся. Я только что при нем заперла дверь, и в столовой никого не было. Я открыла замок, взяла Игоря за руку и повела по темному складу: ставни были закрыты, было совсем темно, но я ориентировалась в своей столовой и в темноте. Игорь послушно шел за мной. Я привела его в комнатку, где хранилась наша спецодежда. Там окошко без ставен, и было светлее. Игорь все еще выглядел каким-то растерянным. Вид у него был даже глуповатый. Не знаю почему. Я дала ему халат и велела надеть его. Игорь напялил его и долго вертелся, разглядывая себя в этом одеянии, и смеялся.
— Ты поможешь мне выкатить бочки? — спросила я его, хотя знала, что он не откажется.
Игорь — сильный. Он не дал мне даже прикоснуться к бочкам. Тяжелые бочки были в его руках что игрушки. И все-таки он еще ребенок. Он забавлялся тем, что бочки с грохотом катились по ступенькам вниз, и смеялся как дитя. Мне приходилось уговаривать его быть поосторожней, бочки ведь могут поломаться, хотя самой тоже было интересно смотреть, как катятся бочки. Я хотела помочь ему, но он взял меня за руку и, не выпуская моей руки, одной рукой катил бочку. Так, держась за руки, мы и ходили взад и вперед за бочками. Мне было очень приятно и в то же время забавно: романтика среди пивных бочек.
Потом вышли на берег, помыли руки и пошли по поселку. Нас все видели. Интересно, что подумали люди? Мы сели в лодку и уплыли далеко-далеко. Было тихо, и, хотя на веслах сидела я, лодка шла прямо, потому что Игорь правил.
Игорь не любит говорить о себе. Ему, пожалуй, нечего и рассказывать. Во время войны он потерял родителей, он не помнит их. Детдом, школа, курсы трактористов — вот весь его жизненный путь, который привел его из Белоруссии на это карельское озеро, в эту лодку, в которой мы сидели вдвоем. Не знаю, от кого ему достались такие кудрявые волосы и эти губы, от матери или от отца. Он и сам, наверно, не знает этого.
Я бы охотно рассказала о своей жизни. Но не решилась: ведь я жила совсем по-другому, чем Игорь. Мой рассказ мог бы доставить ему боль. У меня есть отец, а он отца не помнит. И маму я хорошо помню. Я выросла в большом городе, многие из наших знакомых — люди, известные всей стране. Я могла бы похвастаться, что уже успела наделать таких глупостей, что сама не могу простить себе. Я могла бы рассказать, как стала заведующей столовой, хотя столовая мне вот как опротивела. Не знаю, понял ли бы меня Игорь. У него характер твердый, а у меня вообще нет характера. Только как я могла тогда поступить? Всем классом решили поехать на новостройку в Карелию. По призыву комсомола. Мы решили: поедем туда, где мы нужнее. Меня послали на курсы общепита, я не стала противиться. Поехала. Но я не стала рассказывать даже Игорю, какое разочарование тогда испытала. Еще до приезда в Хаукилахти, на курсах, когда зубрила калькулирование, кулинарию, сан- гигиену, оргтехнику. Нет, эта работа не подходит для меня.
Я часто думаю, какая работа подошла бы мне, была бы по душе. Я ведь почти еще и не работала. Может, я просто обманываю себя, внушаю себе, что у меня тоже есть призвание. Не знаю. Я мечтала стать актрисой. Но папа сказал, а он это знает, что никто не должен идти на сцену просто так, попробовать свои силы: а вдруг и получится. Так можно испортить себе жизнь. У человека, решившего стать актером, должно быть такое призвание, должен быть такой талант, что не идти на сцену невозможно. А если его нет, то искусство превратится в ремесло, которым будешь только кормиться. Это уже профанация искусства. Я решила, что из меня артистки не получится. Папа говорит, что намного благороднее восхищаться искусством из зрительного зала, чем пытаться создавать его на сцене без вдохновения, с остывшим сердцем. Это касается, сказал он, также живописи и поэзии. В детстве я хорошо рисовала, мои рисунки выставляли на детских выставках. И стихи я тоже писала. Папе они нравились, но он предупредил: есть много писателей, которые пишут только потому, что однажды начали писать. Они пишут, хотя им уже нечего сказать людям. Они уже не думают, греют кого-нибудь их строки или нет. Книжные полки выдержат что угодно, даже самые плохие книги, им все равно, но людям-то не все равно. Игорь, хочешь я скажу тебе, в чем мое призвание? Папа, кажется, понял это раньше, чем я. Но теперь я тоже начинаю понимать. Я хотела бы верить в людей, верить в то, что плохих людей нет, что любой человек в своей душе хороший, что подлость не может быть прирожденным качеством. Я хотела бы делать только добро, и, если мне это удастся, я буду так рада, что готова плакать. Папа сказал однажды, что из меня получился бы неплохой педагог или воспитатель. Дети любили бы меня, потому что они чувствуют, если у человека добрая душа. Это главное в работе педагога. Это больше, чем любовь к детям. Детей любят все, но далеко не все умеют воспитывать в детских душах стремление к добру и красоте.
Да, Игорь, обо всем этом я думала не раз. А теперь я заведую столовой, выслушивая, как люди ворчат на официанток, как пьяные ругаются нецензурными словами. Игорь, а ты любишь свою работу? Машины — это мужское дело, но почему у тебя такие ласковые глаза?
Спасибо, Игорь, за этот воскресный вечер. Он такой хороший. Озеро было тихое-тихое, твои волосы такие мягкие, и мы молчали, вернее, мы вели молчаливый разговор, стараясь угадать мысли друг друга. Помнишь, мы иногда смотрели друг на друга, взгляды наши встречались, и мы опять отводили глаза и смотрели далеко-далеко, где у другого берега лес отражался в воде верхушками вниз.
Мы сказали друг другу буквально несколько слов. Совсем не обязательных, ничего не говорящих.
Сегодня в клубе был вечер, посвященный итогам соцсоревнования. Игорь сказал мне, что соревнование вдохновляет человека, зажигает его. Он сравнивал его со спортивными состязаниями. Тот же дух, азарт, борьба тоже идет славы ради. Только слава в работе — понятие более содержательное. Но когда об этом важном деле говорят затасканными, шаблонными фразами, хочется быть подальше от всяких соревнований.
Почему Игорь, когда он со мной, такой робкий? Мне хотелось бы поговорить с ним о многом-многом. А иногда Игорь совсем как ребенок. Мы стали тоже соревноваться,
кто кого перегребет. Я гребла двумя веслами, а Игорь кормовым, в обратную сторону. Я нажимала изо всех сил, но он все равно победил. Он такой сильный.
Когда мы вернулись на берег, весь поселок спал. Только мошкаре не спалось. Она налетала на нас целой тучей. Игорь отломил березовую веточку и отгонял мошек от моего лица. Мы не назначили свидания. Но я знаю, что послезавтра мы обязательно увидимся. Завтра у меня выходной. А послезавтра вечером Игорь придет к столовой. Где еще мы можем встретиться? Все-таки, пожалуй, хорошо, что в поселке есть столовая и я работаю в ней. Спасибо, Игорь!
Прощаясь с Игорем, я взяла у него веточку. Теперь она стоит передо мной в вазе. Уже утро. Солнце взошло. Скоро Игорь проснется и пойдет на работу. Интересно, что ему сегодня снилось? А может, он тоже не спит? Я не сплю, сижу и пишу о тебе, Игорь. У меня выходной, я могу отоспаться. Только мне ни капельки не хочется спать. Если бы у меня был рабочий день, я могла бы хоть сейчас пойти на работу. Послезавтра Игорь придет опять. Нет, завтра — ведь уже понедельник.
Эту веточку я положу в тетрадь. Пусть она сохранится. Моя миленькая, хорошенькая веточка, как я хочу, чтобы ты не пожелтела. Обещай мне, что будешь всегда зеленой!»
Наум Сидорович положил тетрадь на стол. Значит» Игорь? Этот новый комсорг? Парень, который старается во всем походить на Коллиева. Эх, Изольда! Твоя веточка по: желтела. Она сохранилась только потому, что лежала в твоей тетрадке.
Елена Петровна погасила свет, пожелала Мирье спокойной ночи и легла спать.
В комнате было тихо-тихо. Только будильник на столе торопливо тикал да с пилорамы время от времени доносился скрежет пилы.
Мирья не спала. Ома перебирала в памяти сегодняшний вечер, проведенный у Коллиевых. Приняли их хорошо, ужин был скромный, но вкусно приготовленный. Марина, видимо, хорошая хозяйка: в доме — чистота и порядок, очень уютно. И все-таки что-то Мирье в этом доме сразу не понравилось. Может быть, то, что у Марины все время расписано как по часам, даже на сегодняшний вечер была составлена программа. Но ничего: вечер вроде прошел неплохо. Посидели
за столом, потом Марина увела Мирыо к себе —пусть Елена Петровна и папа говорят наедине, у них свои дела, не будем мешать. Стали слушать пластинки. И тут Марина предложила такой порядок — пластинку русскую, пластинку финскую, так по очереди. Потом беседовали. Вернее, говорила больше Марина, а она, Мирья, слушала. Говорить Марина умеет, и говорит правильные вещи. Кажется, она человек очень строгих правил и о людях тоже судит очень здорово. За короткое время пребывания в Хаукилахти она успела настолько приглядеться к людям, что смогла дать каждому довольно точную характеристику. Впрочем, Мирье казалось, что Марина чересчур требовательна к людям: по ее оценкам получалось, что и дружить в поселке не с кем. Даже о Нине она говорила... Нет, наверное, Марина не совсем права. «Нина человек неплохой, но слишком уж ограниченный, ей бы учиться, а она не хочет. Культуры у нее не хватает. И вообще примитивная».
— Так ведь...— Мирья попыталась возразить.— Все зависит от того, с какими критериями подходить.
Тогда Марина стала доказывать, что у них, у советской молодежи, критерии одни, самые высшие, что они должны жить по правилам новой морали, быть примером для других. Она говорила общими высокопарными словами, и, слушая ее, Мирья вдруг подумала: Марина говорит так только потому, что считает ее, Мирью, человеком из другого мира. «Другим бы она не стала вот так проповедовать»,— с обидой думала Мирья.
Потом Марина достала свой аттестат зрелости: у нее были почти одни пятерки. Показала свою библиотеку. Стала спрашивать: «Ты это читала? Нет? И это не читала? Тебе нужно читать больше. Хочешь, составлю тебе список книг?» Марина говорила покровительственно. И вдруг спросила:
— Как тебе нравится Игорь?
— Игорь? — Мирья засмеялась.— Он, по-моему, очень хороший парень.
— Я тоже так думаю,— сказала Марина серьезно.— Только он еще... Ну как бы тебе сказать... он еще не обтесанный. Хочешь, я открою тебе один секрет? Игорь любит меня.
— А тебе он очень нравится? — спросила Мирья.
— Понимаешь, Мирья... Все зависит от того, как он будет вести себя. Я — добрая, я умею прощать. Я ведь его даже словом не попрекнула за то, что он с этой... фу, даже
имени называть не хочется... Ты, наверное, знаешь, о ком я говорю, об Изольде...
— А мне Изольда показалась славной девушкой. Всегда приветливая...
— Эх, Мирья, Мирья. Как плохо ты разбираешься в людях! Некоторые так умеют притворяться.
И Марина стала рассказывать, как Изольда пыталась завлечь Игоря. Как она крутилась возле него. Весь поселок видел, как она ночью тащила его в столовую, когда там никого не было. Кто знает, чем они там занимались. Правда, Игорь клянется, что ничего такого не было. Но этим парням тоже верить нельзя. Впрочем, Игорь не из таких. Он парень чистый. А Изольда...
— Но ведь все говорят, что Изольда не виновата, что она не могла присвоить такую сумму,— перебила Марину Мирья.
— О, Мирья. Она хитрая, она не просто воровка. Не себе она взяла. Я кое-что слышала. Только говорить не буду. Нельзя. Не надо тебе знать. Как говорят у нас: много знать будешь, рано состаришься.
Мирье стало неприятно от этих слов Марины. Сказала бы прямо, что ей нельзя доверять, а то все намеками, что у них так-то, а у нее, у Мирьи,— все по-другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45