– Вкус отличный! – сказала Оливейра. Йохансон почмокал губами.
– Я прихватил пару бутылок для особых случаев, – сказал он. – А это особый случай.
– То, что мы вышли на след этой штуки?
– Вышли.
– На след Ирр?
– Ну, это вопрос. Что у нас в танке? Можно представить себе разум, состоящий из одноклеточных? Из амёб?
– Когда я смотрю на человечество, мне иногда приходит в голову мысль, а чем мы так уж отличаемся от амёб?
– Сложностью.
– Это преимущество?
– А вы думаете, нет?
Оливейра пожала плечами.
– Что я могу думать, годами не занимаясь ничем, кроме микробиологии? У меня нет, как у вас, кафедры. Я не общаюсь с молодыми студентами, редко бываю на людях и страдаю от недостатка уединения в обществе самой себя. Лабораторная крыса в человеческом облике. Может быть, я зашорена, но я всюду вижу только микроорганизмы. Мы живём в век бактерий. Свыше трёх миллиардов лет они сохраняют свою форму неизменной. Человек – явление моды, но если Солнце взорвётся, пара микробов всё равно где-нибудь останется. Истинная модель успеха – они, а не мы. Я не знаю, есть ли у человека преимущества перед бактериями, но если мы сейчас получим доказательство, что микробы обладают разумом, то мы тогда вообще окажемся в глубочайшей заднице.
Йохансон пригубил своё вино.
– Да, это было бы фатально. И что тогда скажет своим верующим христианская церковь? Окажется, что вершина Божьего творения пришлась не на седьмой день, а на пятый.
– Можно задать вам совершенно личный вопрос?
– Конечно.
– Как вы вообще со всем этим справляетесь?
– Пока есть пара бутылок редкого бордо, я не вижу особенных трудностей.
– Злость вас не охватывает?
– На кого?
– На тех, которые внизу.
– А что, злость помогла бы нам решить эту проблему?
– Ни в коем случае, о Сократ! – Оливейра криво усмехнулась. – Мне правда интересно. Ведь вы лишились дома.
Йохансон поболтал содержимое своего стаканчика.
– Я лишился меньшего, чем думал, – сказал он после некоторого молчания. – Конечно, дом был чудесный, полный чудесных вещей, – но моя жизнь была не в нём. Даже удивительно, насколько легко расстаёшься с любовно собранным винным погребком или с хорошей библиотекой. Кроме того, как ни странно это звучит, я его заранее отпустил. В тот день я улетал на Шетландские острова и попрощался со своим домом, сам того не заметив. Я закрыл дверь и уехал, и в моей голове что-то отключилось. Я думал: если суждено умереть, с чем жальче всего расставаться? И это был не дом. Не этот дом.
– Есть ещё один?
– Да. – Йохансон выпил. – На озере, в лесу. Когда сидишь там на веранде и смотришь на воду, слушая Брамса или Сибелиуса, да глоток вот такой штуки… Это совсем другое дело. Вот по этому месту я скучаю.
– Даже завидно.
– Знаете, почему я хочу всё это выдержать? Чтобы вернуться туда. – Йохансон взял бутылку и пополнил стаканчики. – Вам надо там побывать и увидеть, как луна отражается в воде. Всё ваше существование сольётся в точку в этом одиноком мерцании. Мир прозрачен в обе стороны. Это необычайный опыт, но его можно получить только в одиночку.
– Вы были там после цунами?
– Только в воспоминаниях.
Оливейра выпила.
– Мне до сих пор везло, – сказала она. – Не могу пожаловаться на утраты. Друзья и семья – все живы. – Она помолчала и улыбнулась: – Зато у меня нет дома на озере.
– У каждого есть свой дом на озере.
Ей показалось, что Йохансон хотел добавить что-то ещё, но он просто покачивал своё вино в стакане. И так они сидели, пили бордо и смотрели, как плывёт над морем морозный туман.
– Я потерял подругу, – сказал наконец Йохансон. Оливейра молчала.
– Она была немного сложновата. Всё делала бегом. – Он улыбнулся. – Странно, но мы по-настоящему обрели друг друга после того, как друг от друга отказались. Да. Таков ход вещей.
– Мне очень жаль, – тихо сказала Оливейра.
Он посмотрел на неё и потом мимо неё. Его взгляд напрягся. Оливейра наморщила лоб и повернулась за его взглядом.
– Что там?
– Я видел Рубина.
– Где?
– На той стороне, – Йохансон указывал на носовую стенку ангара. – Он вошёл туда.
– Вошёл туда? Но там некуда войти.
Конец зала терялся в сумерках. Стена высотой в несколько метров отделяла ангар от палубы. Оливейра была права: двери там не было.
– Может, причина в вине? – улыбнулась она. Йохансон помотал головой:
– Я мог бы поклясться, что это был Рубин. Он откуда-то вынырнул и тут же скрылся.
– Вы уверены?
– Абсолютно.
– А он вас видел?
– Вряд ли. Мы тут сидим в тени. Ему пришлось бы сильно присматриваться.
– Давайте его просто спросим, когда снова увидим. Йохансон продолжал смотреть на дальнюю стену. Потом пожал плечами:
– Да, спросим его.

Когда они шли назад в лабораторию, бутылка бордо была наполовину пуста, но Оливейра совсем не захмелела. На свежем воздухе вино не подействовало. Она чувствовала себя чудесным образом окрылённой, готовой к новым открытиям.
И она их совершила.
Машина в лаборатории повышенной безопасности закончила свою работу. Они вызвали результаты на компьютер, расположенный вне стен лаборатории. На экране возникли ряды последовательностей. Зрачки Оливейра вычерчивали зигзаги, пока строчки шли снизу вверх, и с каждой строчкой её челюсть отвисала всё ниже.
– Быть не может, – тихо произнесла она.
– Чего не может быть? – Йохансон заглянул через её плечо и стал читать. Между его бровей возникли две вертикальные складки. – Но они же все разные!
– В том-то и дело.
– Немыслимо! Идентичные существа должны иметь идентичные ДНК.
– Существа одного вида – да.
– Но это и есть существа одного вида.
– Естественная норма мутации…
– Да что вы, какая норма! – Йохансон был растерян. – Это далеко за пределами нормы. Здесь – разные существа, все. Ни один геном не совпадает с другим.
– В любом случае это не нормальные амёбы.
– Нет. В них вообще нет ничего нормального.
– И что тогда?
– Не знаю, – он не отрываясь смотрел на результаты.
– Я тоже не знаю, – Оливейра протёрла глаза. – Я знаю только одно. Что в бутылке ещё кое-что осталось. И что мне это срочно необходимо.


* * *

Йохансон

Некоторое время они поплутали в банках данных, чтобы анализ последовательности ДНК желе сравнить с анализами, где-нибудь уже описанными. Оливейра сразу наткнулась на своё собственное сообщение от того дня, когда она исследовала желе из головы кита. Тогда она не обнаружила различий в следовании базовых пар.
– Надо было лучше смотреть, – ругалась она на себя.
– Может, вы бы и тогда на них не натолкнулись.
– Натолкнулась бы!
– Как бы вы могли заподозрить, что мы имеем дело со сплавом одноклеточных. Оставьте, Сью, это праздные речи. Лучше думайте вперёд.
Оливейра вздохнула:
– Да. Вы правы.
Она глянула на часы:
– О’кей, Сигур. Идите спать. Хоть вы поспите.
– А вы?
– Я поработаю. Хочу дознаться, не описан ли где-нибудь подобный хаос в ДНК.
– Мы могли бы разделить работу.
– Нет, правда, Сигур! Поспите! Мне сон всё равно не помогает. После сорока природа снабдила меня круглосуточными морщинами – хоть спи, хоть не спи. А вы идите и захватите с собой остатки этого замечательного вина, чтобы я не утопила в нём мою научную объективность.

Выйдя, он обнаружил, что совсем не хочет спать. За Полярным кругом ощущение времени терялось. Белая ночь продлевала день до бесконечности, прерываясь сумерками лишь на несколько часов.
Йохансон побрёл по пандусу вверх.
Размеры колоссального ангара терялись в тени. Там по-прежнему никого не было. Он глянул на то место, где они сидели, и убедился, что Рубин не мог их увидеть.
Но он-то видел Рубина!
Чего спать? Лучше он осмотрит ту стену поближе.
К его разочарованию, инспекция не дала результата. Он несколько раз обошёл стену, прощупал пальцами все заклёпанные стальные листы, все трубы и ящики. Оливейра была права: должно быть, ему привиделось.
– Но я не ошибся, – тихо сказал он сам себе, не спеша вернулся в кормовую часть ангара, сел на ящик, где они с Оливейра распивали вино, и стал ждать. Место было хорошее, с видом на море.
Он сделал глоток из горла.
Бордо согрело его. Веки постепенно начали тяжелеть. С каждой минутой они прибавляли в весе по нескольку граммов, пока у него не кончились силы удерживать их в поднятом состоянии.
И тут его спугнул тихий металлический скрежет.
Вначале он спросонья не понял, где находится. Небо над морем уже светлело. Он выпрямился и посмотрел на противоположную стену.
Часть её была открыта.
Йохансон сполз с ящика. В стене открылись квадратные ворота со стороной метра три. Светящийся проём выделялся на тёмной стене.
Взгляд его скользнул к пустой бутылке на ящике. Может, ему снится?
Он медленно двинулся к светлому квадрату. Подойдя ближе, он обнаружил за квадратом коридор с голыми стенами. Неоновые трубки излучали холодный свет. Через несколько метров коридор поворачивал за угол.
Йохансон заглянул туда и прислушался.
Оттуда доносились голоса. Он непроизвольно отступил назад и раздумывал, не лучше ли будет поскорее исчезнуть отсюда. Всё-таки, он на военном судне. Какие-то военные функции оно так или иначе выполняет. И гражданским совсем не обязательно совать туда нос.
Но тогда что там делал Рубин?
Нет уж! Пока не узнает, он не успокоится.
Йохансон шагнул вперёд.


14 августа

«Иеремия», у Ла-Пальмы, Канары

Борман пробовал наслаждаться хорошей погодой, но ничего не получалось. Какое может быть наслаждение, когда на глубине 400 метров под тобой миллионы червей, нагруженные миллиардами бактерий, стремительно пробуриваются в гидратные разветвления на вулканическом конусе Ла-Пальмы.
Он пошёл по платформе к основной надстройке.
Прямоугольная палуба опиралась на массивные понтоны. На суше этот остров походил бы на увеличенный катамаран. Сейчас понтоны были частично затоплены – для устойчивости – и не видны под водой. Во фронтальной части вверх поднимались два могучих крана, на 3000 тонн каждый. С правого крана опускали отсасывающий хобот, другой кран держал подводную систему освещения с камерами – световой остров.
– Герраад! – Фрост бежал к Борману от одного из кранов. Борман давно предлагал ему для простоты называть его Герд, но Фрост настаивал на полной форме его имени.
Они вместе дошли до здания на корме и поднялись в контрольное помещение. Там было несколько человек из команды Фроста, техник от «Де-Бирс», а также Яан ван Маартен. Инженер выполнил обещанное чудо в кратчайший срок. Первый в истории человечества глубоководный червесос был готов к пуску.
– Хорошо, ребята, – протрубил Фрост, занимая место позади техников. – Бог в помощь. Покончим с делом здесь – и примемся за Гавайи. Вчера робот обнаружил там целую пропасть червей. После чего связь с ним оборвалась. Другие вулканические острова тоже подвергаются атаке, как я и думал. Но у злодеев нет никаких шансов! Очистим весь мир от этих отбросов!
– А там и за американский континентальный склон примемся? – тихо усмехнулся Борман.
– Это я так, для мотивации, – понизил голос Фрост.
Борман устремил взгляд на монитор. Хоть бы что-то получилось. Даже если они удалят отсюда червей, остаётся вопрос, сколько бактерийных консорциумов уже внедрено в лёд. Его мучила тревога, что они опоздали и обрушения Камбера не избежать. По ночам ему снилась гигантская волна до небес, и он просыпался в холодном поту. И всё-таки старался держаться оптимистично. Вдруг получится. Или вдруг «Независимости» удастся договориться с неведомой силой и отвлечь её. Если Ирр были способны к обрушению целого склона, то, может, они способны и починить его? Фрост держал пламенную речь против врагов человечества и нахваливал команду «Де-Бирс», а потом подал знак опускать световой остров и хобот.

Световой остров представлял собой многократно свёрнутый гигантский излучатель света, дополненный объективами камер. Его спустили в море, через десять минут Фрост посмотрел на указатель глубины и скомандовал:
– Стоп.
– Разверните, – добавил ван Маартен. – Сперва до половины. Если нигде не зацепится, тогда целиком.
На глубине 400 метров произошла элегантная метаморфоза. Свёрток развернулся в ажурную конструкцию размером с половину футбольного поля.
– Включить освещение и камеры, – приказал ван Маартен.
На конструкции вспыхнули ряд за рядом сильные галогеновые лампы. Одновременно заработали восемь камер и перенесли мутную панораму на монитор. По картинке проплывал планктон.
– Ближе, – сказал ван Маартен.
Осветительный остров, приводимый в движение пропеллером, медленно двинулся вперёд. Через несколько минут из темноты проглянула выщербленная структура – чёрная, причудливо сформированная стена из лавы.
– Вниз.
Светоостров с большой осторожностью спустился ниже, пока не показался террасообразный выступ. Поверхность его была усеяна трепещущими телами. Борман смотрел на восемь мониторов, и в нём нарастало отчаяние. Снова кошмар, который сопровождал его со времени коллапса норвежского континентального склона. Если всё вокруг так же, как на этих сорока метрах, которые светоостров отвоевал у темноты, то можно спокойно уезжать.
– Поганые твари, – прорычал Фрост. Мы опоздали, подумал Борман.
Потом он устыдился своего страха. Кто сказал, что черви уже выгрузили свой бактериальный груз и что его достаточно? Кроме того, на севере был ещё тот загадочный фактор, который в конечном счёте и вызвал оползень. Может, ещё не поздно. Просто нужно торопиться.
– Ну, хорошо, – сказал Фрост. – Наклоните остров на 45 градусов и чуть приподнимите, чтобы лучше видеть. И спускайте хобот. Надеюсь, у него хороший аппетит.
– Он голоден, как чёрт, – ответил ван Маартен.

В развёрнутом виде хобот достигал полукилометра – сегментированное, каучукоизолированное чудище поперечником три метра с зияющей глоткой в торце. Вокруг глотки были закреплены прожекторы, две камеры и несколько пропеллеров. Конец хобота можно было передвигать во все стороны. Несмотря на хорошую видимость, работа управления требовала большого внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117