– Хоть бы кто-нибудь знал, чем они там занимаются, – возмущался таксист. И, не получив ответа, спросил: – Вы из газеты?
– Нет. Я биолог.
Шофёр тут же сменил тему и пустился разглагольствовать о продовольственных скандалах. Он явно видел в Йохансоне человека, который был в ответе за овощи с изменённой генной структурой и сверхдорогие биопродукты.
– Значит, вы биолог. А вы хоть знаете, что можно есть? Вернее, что можно есть без сомнений? Я этого не знаю. Ничего больше нельзя есть. Лучше ничего не есть, что продаётся. Нельзя отдавать им ни цента.
Машину вынесло на встречную полосу.
– Если вы ничего не будете есть, то умрёте с голоду, – заметил Йохансон.
– Ну и что? Какая разница, от чего умирать? Ничего не ешь – умрёшь от голода, ешь что-то – умрёшь от еды.
– Вы, конечно, правы. Но я лично предпочёл бы умереть от допингового куска мяса, чем от радиатора этого бензовоза.
Водитель невозмутимо взялся за руль и ловко обогнал бензовоз. Но он, видно, обиделся на последнее замечание Йохансона и больше не удостоил его ни одним словом, пока они не въехали на территорию института.
– Мне правда интересно было бы узнать, чем они там занимаются, – сказал напоследок таксист.
Йохансон, уже выйдя из машины, нагнулся к дверце:
– Они пытаются спасти вашу профессию таксиста.
Водитель беспомощно моргал, не понимая.
– Но не так уж часто мы возим сюда пассажиров, – неуверенно сказал он.
– Но чтобы делать это, автомобили должны ездить. Если не будет бензина, ваша машина либо заржавеет, либо её переплавят на сковородки. А топливо залегает под морским дном. Метан. Горючее. Они пытаются сделать его доступным.
Таксист наморщил лоб:
– Но ведь никто нам этого толком не объяснил.
– Это пишут во всех газетах.
– Но никто не потрудился объяснить это мне.
Йохансон захлопнул дверцу. Такси развернулось и уехало прочь.
– Доктор Йохансон? – К нему подошёл загорелый молодой человек. Йохансон пожал протянутую руку.
– Герхард Борман?
– Нет. Хейко Салинг. Биолог. Доктор Борман опоздает на четверть часа, у него сейчас доклад. Я могу отвести вас туда. Кстати, ваши черви оказались очень интересными.
– Вы ими занимались?
– Мы тут все ими занимались.
Они вошли в просторное, со вкусом оформленное фойе. Салинг повёл его вверх по лестнице и затем через три стальных подвесных мостика. В «Геомаре» слишком увлекаются дизайном, подумал Йохансон, для научного института это даже подозрительно.
– Вообще-то лекции читаются в аудитории, – объяснил Салинг. – Но сегодня у нас в гостях школьники. Мы водим их по институту, и они могут всюду сунуть нос. Литотеку мы всегда оставляем напоследок. Герхард там рассказывает им сказки.
– О чём?
– О гидрате метана.
Салинг раздвинул дверь, ведущую в литотеку. Она занимала помещение размером с ангар. Вдоль стен стояли приборы и ящики.
– Сюда свозят все пробы, – сказал Салинг. – Преимущественно стержни, вырезанные из осадочных пластов, и пробы морской воды. Заархивированная история Земли. Мы очень гордимся этой коллекцией.
Он помахал рукой, снизу на приветствие ответил рослый человек и снова повернулся к группе подростков, которые с любопытством толпились вокруг него. Йохансон облокотился о перила и стал слушать доклад Бормана.
– …один из самых волнующих моментов, какие нам пришлось пережить, – говорил доктор Борман. – Грейфер на глубине почти восемьсот метров нагрёб несколько центнеров осадочного слоя, пронизанного белым веществом, и вывалил эту массу на рабочую палубу.
– Это было в Тихом океане, – тихо пояснил Салинг. – В 1996 году на корабле «Солнце», километрах в ста от Орегона.
– Нам пришлось торопиться, поскольку гидрат метана очень неустойчивая и ненадёжная штука, – продолжал Борман. – Я думаю, вы знаете об этом не особенно много, поэтому попытаюсь объяснить это так, чтобы никто не заснул от скуки. Что происходит глубоко в море? Среди прочего образуется и газ. Биогенный метан, например, уже миллионы лет образуется при разложении растительных и животных остатков, когда водоросли, планктон и рыба перегнивают, высвобождая большое количество органического углерода. Разложение обеспечивают главным образом бактерии. Но на глубине царят низкие температуры и чрезвычайно высокое давление. Каждые десять метров увеличивают давление воды на один бар. Аквалангисты могут нырнуть на пятьдесят, максимум на семьдесят метров. Считается, что рекорд погружения со сжатым воздухом – сто сорок метров, но повторять его я бы никому не советовал. Такие попытки кончаются, как правило, смертью. А мы здесь говорим о глубинах от пятисот метров и больше! Там совсем другая физика. Если, например, метан в большой концентрации поднимается из глубины Земли к поверхности морского дна, там происходит нечто чрезвычайное. Газ соединяется с холодной глубинной водой, превращаясь в лёд. В газетах вам могло встретиться понятие метановый лёд. Это не совсем точное определение. Замерзает не метан, а окружающая его вода. Молекулы воды кристаллизуются в крошечные структуры в виде клетки, внутри которой находится молекула метана. Вода сжимает газ.
Один из школьников робко поднял руку.
– Хочешь что-то спросить?
Мальчик помялся:
– Пятьсот метров – это ведь не так уж и глубоко?
Борман несколько секунд молча смотрел на него.
– Тебя мои жуткие истории не особенно впечатлили?
– Нет, почему же. Просто я думал… Вот, например, Жак Пикар опускался в батискафе в Марианскую впадину, а это ведь одиннадцать тысяч метров. Вот там действительно глубоко! Почему же этот лёд не возникает там?
– Шапки долой, ты изучил историю глубоководных погружений. Но что ты думаешь сам?
Мальчик задумался и втянул голову в плечи.
– Но это же ясно, – ответила за него одна девочка. – На большой глубине слишком мало живого. Глубже тысячи метров разлагается слишком мало органической материи, поэтому и метана возникает мало.
– Я всегда знал, – пробормотал на мостике Йохансон, – что женщины умнее.
Борман дружески улыбнулся девочке:
– Правильно. Конечно, всегда есть исключения. И фактически гидрат метана есть и на больших глубинах, даже на глубине три километра, если туда намыло осадочный слой с большим содержанием органического материала. Такое встречается в некоторых окраинных морях. Кстати, мы отмечаем на картах накопления гидрата и в очень мелких водах, где давления, собственно говоря, не хватает. Но пока температура достаточно низкая, это приводит к образованию гидрата, например, в полярном шельфе. – Он снова обращался ко всем: – И всё-таки, основные залежи находятся на материковых склонах на глубине между пятьюстами и тысячей метров. Сжатый метан. Неподалёку от североамериканского побережья мы недавно обследовали подводные горы высотой полкилометра и протяжённостью двадцать пять километров, и эти горы состоят главным образом из гидрата метана. Часть его залегает глубоко в камнях, а часть лежит на открытом дне. Океан полон его, но мы знаем ещё больше: подводные континентальные склоны держатся вообще только гидратом метана! Это вещество как цемент. Если представить, что весь гидрат удалили, то континентальные склоны станут пористыми, как швейцарский сыр. С той лишь разницей, что швейцарский сыр и с дырками сохраняет форму. А склоны рухнут, их сплющит! – Борман дал им время прочувствовать его слова. – Но это ещё не всё. Гидрат, как я уже сказал, устойчив только при высоком давлении в соединении с очень низкими температурами. Это значит, замерзает не весь газ метан, а только верхние слои. Потому что к глубине Земли температура снова поднимается, и глубоко в осадке находятся большие пузыри метана, который не заморожен. Он остаётся в газообразном виде. Но поскольку замёрзшие слои лежат сверху как крышка, метан не может улетучиться.
– Я об этом читала, – сказала девочка. – Японцы пытаются его разрабатывать, правильно?
Йохансона это позабавило. Он вспомнил свои школьные годы. В каждом классе есть такой ученик, подготовленный лучше других, он всегда уже знает половину из того, что ему задали выучить. Наверно, эту девочку в классе недолюбливают.
– Не только японцы, – ответил Борман. – Весь мир с удовольствием бы его разрабатывал. Но это трудно. Когда мы извлекали комья гидрата с глубины восемьсот метров, уже на половине высоты началось газоотделение. До палубы мы донесли только малую часть взятого на глубине. Я ведь говорил, гидрат быстро становится неустойчивым. Стоит температуре воды на глубине пятьсот метров повыситься на один градус, как весь тамошний гидрат может разом стать нестабильным. Мы это быстро сообразили и поместили комья гидрата в жидкий азот. Давайте подойдём сюда.
– Хорошо у него получается, – заметил Йохансон, пока Борман подводил группу школьников к стальным стеллажам, где стояли контейнеры разной величины. Борман вытащил один серебристый контейнер, натянул перчатки и открыл герметичную крышку. Послышалось шипение. Изнутри выполз белый дым. Некоторые подростки непроизвольно отступили на шаг.
– Это всего лишь жидкий азот. – Борман сунул руку внутрь и извлёк кусок грязного льда. Лёд начал тихо шипеть и потрескивать. Он подозвал к себе девочку, отломил кусочек и протянул ей.
– Не бойся, – сказал он. – Лёд холодный, но в руках держать можно.
– Он воняет, – сказала девочка. Некоторые школьники засмеялись.
– Правильно. Воняет тухлыми яйцами. Это газ. Он улетучивается. – Он раздробил кусок на более мелкие обломки и раздал их. – Видите, что происходит. Грязь во льду – это частицы осадка. Через несколько секунд от этого ничего не останется, кроме грязи и лужиц. Лёд тает, и молекулы метана вырываются из своих клеток и улетучиваются. Можно описать это так: то, что только что было стабильным куском морского дна, в короткое время превращается в ничто. Вот это я и хотел вам показать.
Он сделал паузу. Школьники отвлеклись на шипящие, тающие на глазах комочки льда. Там и сям раздавались двусмысленные комментарии по поводу вони. Борман подождал, пока комочки растают, и затем продолжил:
– Только что произошло ещё кое-что, чего вы не могли заметить. А это имеет определяющее значение для того заслуженного уважения, какое мы питаем к гидратам. Я уже говорил вам, что ледяные клетки способны сжимать метан. Из каждого кубического сантиметра гидрата, который вы держали в руках, высвободилось сто шестьдесят пять кубических сантиметров метана. Когда гидрат тает, его объём увеличивается в 165 раз. Причём разом. Всё, что остаётся, – это лужица в ваших руках. Попробуй языком, – предложил Борман девочке. – И скажи нам, каково это на вкус.
Школьница посмотрела на него недоверчиво.
– Попробовать эту вонючку?
– Ничего больше не воняет. Газ улетучился. Но если ты трусишь, давай лизну я.
Подростки захихикали. Девочка медленно нагнула голову и лизнула лужицу.
– Пресная вода, – ошеломлённо сказала она.
– Правильно. Когда вода замерзает, соль, так сказать, вытесняется. Поэтому вся Антарктида представляет собой самый большой в мире резервуар пресной воды. – Борман закрыл контейнер с жидким азотом и снова задвинул его на стеллаж. – То, что вы сейчас видели, и есть причина, по которой добыча гидрата метана – дело очень противоречивое. Если наше вмешательство приведёт к тому, что гидраты станут нестабильными, следствием может стать цепная реакция. Что может произойти, если сойдёт на нет цемент, скрепляющий континентальные склоны? Какое воздействие будет оказано на мировой климат, если глубоководный метан улетучится в атмосферу? Метан – парниковый газ, он может разогреть атмосферу, тогда опять согреются моря и так далее, и тому подобное. Над всеми этими вопросами мы здесь думаем.
– А зачем вообще пытаться его добывать? – спросил другой школьник. – Почему не оставить его там, где он есть?
– Потому что он мог бы решить энергетическую проблему, – горячо воскликнула девочка и шагнула вперёд. – Об этом писали в статье про Японию. У японцев нет собственного сырья, им всё приходится импортировать. Метан мог бы им помочь.
– Ерунда, – ответил мальчик. – Если проблем становится больше, чем при этом решается, то это никакое не решение проблемы.
Йохансону всё больше нравилось тут.
– Вы оба правы, – Борман поднял руки. – Это могло бы стать решением энергетической проблемы. Вот почему это тема уже не только науки. К исследованиям подключаются энергетическое концерны. По нашим оценкам, в морских гидратах связано столько метан-углерода, сколько его во всех известных залежах природного газа, нефти и угля вместе взятых. Только в гидратном хребте около Америки на площади в двадцать шесть тысяч квадратных километров залегает тридцать пять гигатонн метана. Это в тысячу раз больше того природного газа, который потребляют Соединённые Штаты за год!
– Звучит эффектно, – тихо сказал Йохансон Салингу. – А я и не знал, что его так много.
– Его ещё больше, – ответил биолог. – Я не запоминаю цифр, но он всё знает точно.
Борман, будто услышав эти слова, сказал:
– Может быть, в море залегает свыше десяти тысяч гигатонн замороженного метана. Сюда можно добавить резервуары метана на суше, глубоко в вечной мерзлоте Аляски и Сибири. Чтобы у вас было представление о количестве, скажу: все доступные сегодня залежи угля, нефти и природного газа составляют вместе пять тысяч гигатонн, то есть ровно половину. Неудивительно, что энергетики ломают голову над тем, как можно разрабатывать гидрат. Один его процент мог бы удвоить резервы горючего Соединённых Штатов, а ведь они расходуют значительно больше, чем любая другая страна мира. Но это как всегда и повсюду: индустрия видит колоссальный энергетический резерв, а наука видит бомбу замедленного действия. Но мы пытаемся по-партнёрски объединить усилия, разумеется, в интересах человечества. М-да. На этом мы закончим нашу экспедицию. Спасибо, что слушали.
– И кое-что намотали на ус, – пробормотал Йохансон.
– Будем надеяться, – довершил Салинг.

– А я представлял вас иначе, – сказал Йохансон спустя несколько минут, пожимая руку Бормана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117