https://wodolei.ru/catalog/vodonagrevateli/Thermex/
Должна же быть взаимосвязь, а? Все феномены пришлись на одно и то же время, неужто это случайное совпадение?
– Я не знаю.
– Вот видишь. Ты тоже не знаешь. И я не знаю.
– Какого рода связь ты за этим видишь? Йохансон развёл руками:
– Это зависит от того, что ты мне сейчас расскажешь.
– Ловко вывернулся, – Ольсен усмехнулся, выдвинул ящик стола и достал целую стопку бумаг. – Улов из интернета, – сказал он. – Если бы я не был таким отвратительным прагматиком, я бы мог поверить в ту чушь, которую ты сейчас нёс.
– Ну, и что там у нас?
– Все пляжи Южной и Центральной Америки закрыты. Люди больше не заходят в воду, а медузы забивают рыбачьи сети. Коста-Рика, Чили и Перу говорят об апокалиптическом нашествии. После «португальской галеры» появился ещё один вид – очень мелкие, с необычайно длинными и ядовитыми щупальцами. Вначале их приняли за «морских ос», но выглядят они иначе. Наверное, новый вид.
Опять новый вид, подумал Йохансон. Невиданные черви, невиданные медузы…
– А что с «морскими осами» у берегов Австралии?
– Всё то же. – Ольсен порылся в стопке бумаг. – Они всё прибывают. Катастрофа для рыбаков, а туризм уже давно на последнем издыхании.
– А что с рыбой? Медузы не причиняют ей какого-нибудь урона?
– А рыба ушла. Большие стаи просто исчезли у берегов, затронутых этой заразой. Экипажи траулеров утверждают, что рыба покинула свои естественные угодья и ушла в открытое море.
– Но ведь там для неё нет корма.
– Может, она села на диету. Почём мне знать?
– И ни у кого нет никаких объяснений?
– Всюду работают кризисные штабы, – сказал Ольсен. – Но ты ничего не узнаешь. Я пытался.
– Это значит, что на самом деле всё ещё хуже.
– Может быть. – Ольсен вытянул из стопки листок. – Если ты посмотришь на этот листок, то увидишь тревожное пресс-сообщение, которое потом больше нигде не упоминается. Медузы у западноафриканского побережья. Возможно, и у Японии, наверняка у Филиппин. Предположение о гибели людей, потом опровержение, потом молчание. Но смотри. Сейчас будет самое интересное. Есть одна такая водоросль, она уже несколько лет изредка мелькает в печати. Водоросль-убийца, pfiesteria piscicida. Если уж нападёт, то её не уймёшь. Делает больными людей и животных. До сих пор она бесчинствовала в основном по ту сторону Атлантики, но теперь, кажется, добралась до Франции. И как следует добралась.
– Есть мёртвые?
– Ещё как. Французы не больно словоохотливы на сей счёт, но эта гадость проникла в страну через омаров. Это везде написано, я проверил.
Он подвинул Йохансону часть бумаг.
– Потом исчезновения лодок. Были зафиксированы сигналы бедствия, но большинство из них не имело смысла. Они обрывались на полуслове. То, что случалось, происходило слишком стремительно. – Ольсен помахал в воздухе следующим листком. – Но кем бы я был, если бы не знал больше, чем всё остальное человечество? Три таких сигнала бедствия попали в сеть.
– И что?
– Что-то напало на лодки.
– Напало?
– Да. – Ольсен потёр себе нос. – Вода на мельницу твоей теории заговора. Море восстало против человека, кто бы мог ожидать этого от каких-то паршивых вод. Подумаешь, ну выкинули мы туда кое-какие отбросы, ну истребили рыбу и китов. Да, кстати, о китах – последнее, что я слышал: в восточной части Тихого океана они массовым порядком нападали на суда. Никто больше не смеет в море выходить.
– А известно…
– Не задавай глупых вопросов. Ничего не известно. Никому ничего. Боже мой, до чего же я дотошен! Ровным счётом никаких заключений о причинах этих коллизий и катастроф с танкерами. Тотальный запрет на информацию. В твоей теории, несомненно, что-то есть: всякий раз, как только появляется какое-нибудь сообщение, его тут же на полуслове обрывают – и всё, покров молчания. Может, всё-таки «люди Икс»? – Ольсен наморщил лоб. – В любом случае, чересчур много медуз, чересчур много рыбы, и всё в каком-то преувеличенном масштабе.
– И никто не высказывает никакого предположения, откуда это всё?
– Никто не посмел официально предположить, что всё это может быть связано одно с другим, в отличие от тебя. В конце концов, все эти кризисные штабы объявят виновником Эль-Ниньо или потепление Земли, а биология нашествий и эпидемий получит дополнительный толчок, они оживятся и начнут публиковать статьи со своими домыслами.
– С теми же подозреваемыми.
– Да. Но всё это не имеет смысла. Медузы, водоросли и подобная живность уже много лет путешествуют вокруг света в балластных водах кораблей. Мы знаем эти феномены.
– Конечно, – сказал Йохансон. – Как видишь, я хочу выйти за рамки обычного топтания по кругу. Если где-то появляются орды «морских ос», это одно дело. Но если по всему земному шару одновременно происходят невероятнейшие вещи, это нечто другое.
Ольсен сомкнул кончики пальцев и принял задумчивый вид.
– Итак, если тебе непременно нужно найти взаимосвязь, я бы не стал говорить о биологических нашествиях. Я бы скорее говорил о поведенческих аномалиях. Это примеры нападений. И таких, каких ещё не знала история.
– А о появлении каких-то новых видов ты больше ничего не разузнал?
– Боже правый. Неужто тебе ещё мало?
– Я только спросил.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Ольсен, растягивая слова.
Если я сейчас спрошу его насчёт червей, подумал Йохансон, он сразу догадается. Он, правда, не знает, что ему делать со всей этой информацией, но ему мгновенно станет ясно, что где-то в мире происходит нашествие червей.
– Ничего конкретного, – сказал он.
Ольсен глянул на него исподлобья. Потом протянул остальные бумажки.
– Как-нибудь потом расскажешь мне то, что не хочешь говорить сейчас?
Йохансон взял распечатки и поднялся.
– Как-нибудь выпьем по этому случаю.
– Непременно. Когда будет время. Сам знаешь, семья…
– Спасибо, Кнут.
Ольсен пожал плечами:
– Не за что.
Йохансон вышел в коридор. Из аудитории высыпали студенты и устремились мимо него – одни смеясь и болтая, другие с сосредоточенными лицами.
Он остановился и посмотрел им вслед.
Внезапно идея, что всё организовано, перестала казаться ему такой уж немыслимой.
* * *
У Свальбарда, Шпицберген, Гренландское море
В небе полыхало северное сияние.
Вся команда собралась на палубе. Редко увидишь такое, но Лукас Бауэр все эти красоты ни во что не ставил. Он сидел в каюте над бумагами, пытаясь отыскать иголку в стоге сена, только стог в данном случае был величиной в два моря.
Карен Уивер сделала свою работу хорошо и действительно разгрузила его, однако два дня тому назад она сошла в шпицбергенском Лонгире, чтобы провести там кое-какие розыски. Она вела беспокойную жизнь, на взгляд Бауэра, хотя его собственная жизнь едва ли протекала спокойнее. Как журналистка, пишущая на научные темы, она сосредоточилась на проблемах моря. Бауэр подозревал, что свой профессиональный выбор Уивер сделала, чтобы бесплатно путешествовать по неосвоенным районам мира. Она была экстремалкой. И тем отличалась от него, который всей душой ненавидел экстремальность, но был настолько одержим исследовательским зудом, что утратил всякое понятие об уюте и удобствах. Так многие исследователи: они не были авантюрными личностями, но мирились с приключениями ради знания.
Бауэр тосковал по удобному креслу, по деревьям и птичкам и по свежему немецкому пиву. Но больше всего ему недоставало общества Уивер. Он сердечно привязался к этой норовистой девушке, а кроме того, он начал наконец понимать смысл и цель пресс-работы: если ты хочешь сделать свою деятельность интересной для широких масс, надо использовать, может быть, не самый точный, зато всем понятный язык. Уивер довела до его сведения, что многие люди даже не знают, откуда течёт Гольфстрим. Он не мог в это поверить. Он также не мог поверить, что никто не знает, что такое автономный дрейфователь. Ну ладно дрейфователь, это всё-таки нечто новое и слишком специальное. Но Гольфстрим! Чему же учат в школе?
Но Уивер права. В конце концов, он должен завоевать внимание общественности, чтобы воздействовать на тех, кто принимает ответственные решения.
А проблем много.
Тревогу Бауэра вызывал Мексиканский залив. Туда вдоль южноамериканского побережья и от юга Африки устремляются тёплые поверхностные течения. В Карибском море вода прогревается и течёт дальше на север. Вода – хоть и солёная – держится на поверхности за счёт того, что тёплая.
Эта вода и образует центральное отопление Европы, Гольфстрим. Воды Гольфстрима катятся до Ньюфаундленда, перенося миллиарды мегаватт теплоты, что соответствует тепловой мощности двухсот пятидесяти тысяч атомных электростанций. Там к этим водам сбоку примешивается холодное Лабрадорское течение, сильно разводя их. При этом отделяются так называемые «эдди», водовороты тёплых водных масс, которые перемещаются дальше на север, становясь там так называемым Североатлантическим дрейфовым течением. Западные ветры обеспечивают обильное испарение воды, снабжая Европу дождями и в то же время повышая содержание соли в море. Дрейфовое течение поднимается к норвежскому побережью, становясь там Норвежским течением и всё ещё привнося достаточно тепла в Северную Атлантику, так что корабли подходят к юго-западному Шпицбергену даже зимой. И только между Гренландией и северной Норвегией приток тепла иссякает. Здесь Норвежское течение, оно же Североатлантическое дрейфовое течение, оно же Гольфстрим, наталкивается на ледяные арктические воды, что при поддержке холодных ветров быстро остужает его. Оно становится таким тяжёлым, что его массы круто уходят в глубину. Это происходит не по всему фронту, а каналами, так называемыми шлотами, которые в зависимости от волнения меняют своё положение, отчего их бывает не так легко обнаружить. Диаметр таких жерл падения составляет от двадцати до пятидесяти метров. На каждом квадратном километре поверхности насчитывается до десяти шлотов, но где именно они окажутся, зависит от ветра и состояния моря. Решающим фактором является чудовищная тяга, которую создают отвесно падающие воды. Тут и кроется вся тайна Гольфстрима и его стоков. На самом деле он не течёт на север, а втягивается в глубину, всасывается могучим насосом, расположенным под Арктикой. На глубине от двух до трёх тысяч метров ледяная вода пускается в обратный путь, ведущий её вокруг всего земного шара.
Бауэр уже высадил в море целый ряд дрейфователей в надежде, что они последуют по ходу шлота. Но до сих пор он так и не нащупал ни одного шлота и был уже на грани отчаяния. Шлот мог оказаться где угодно. Но его не было нигде, как будто гигантский планетный насос перестал работать или переместился в неведомые края.
Бауэр не ждал, что всё сразу пойдёт как по маслу. Но и ничего не найти тоже не ожидал.
Это и было причиной его тревоги.
Всё это он поведал Уивер перед тем, как ей сойти на берег. С тех пор он регулярно слал ей е-мейлы, делясь своими тайными страхами. Ещё несколько дней назад его команда обнаружила, что в Северном море скачкообразно повысилась концентрация газа, и он ломал себе голову над вопросом, нет ли тут какой-нибудь связи с исчезновением шлотов.
Теперь, сидя в своей каюте, он уже почти не сомневался в этом.
Он работал без перерывов, сидел над стопкой расчётов, распечаток, диаграмм и карт. Между делом писал сообщения Карен Уивер, чтобы просто послать ей привет и довести до неё свои последние выводы.
Он был так погружён в работу, что долго не замечал, что вся каюта дрожит. Пока чашка его чая не доползла до края стола и не опрокинулась ему на брюки.
– Чёрт возьми! – Он вскочил. И замер, услышав, что творилось наверху.
Топот тяжёлых ботинок по палубе. Там что-то случилось. Тряска усилилась. Весь корабль вибрировал, и вдруг что-то швырнуло его о письменный стол. Пол ушёл из-под ног, будто корабль провалился в яму. Бауэра охватил страх. Он поднялся, цепляясь за что придётся, и выбрался в коридор. Всюду царила паника. Кто-то крикнул что-то по-исландски, и Бауэр, не понимая чужого языка, услышал ужас в голосе кричавшего и ещё больший ужас в голосе, ответившем на крик.
Морское землетрясение?
Он побежал по коридору, вскарабкался по трапу на палубу. Корабль трепало из стороны в сторону. Бауэр с трудом держался на ногах. В нос ему ударила жуткая вонь, и тут Лукас Бауэр сразу понял, что произошло.
Он добрался до поручней и выглянул за борт. Море кипело и бурлило. Как будто корабль попал в кастрюлю с кипятком.
Это были не волны. Никакого шторма не было. То были пузыри. Гигантские пузыри, поднимавшиеся из глубины вод.
Корабль снова просел. Бауэр упал, ударившись лицом о палубу. Когда он снова поднял голову, очки его были разбиты. Без очков он был как слепой, но всё же увидел, как море сомкнулось над кораблём.
Господи! – подумал он. – Господи, спаси!
30 апреля
Остров Ванкувер, Канада
Ночь лучилась тёмной зеленью.
Было ни тепло, ни холодно, господствовало скорее благодатное бестемпературье. Дыхание, казалось, перекочевало в папку эволюционных ошибок и было заменено на более удачную функцию, позволяющую свободно двигаться в любой стихии. После того, как Эневек довольно долго падал сквозь тёмно-зелёный универсум, его охватила настоящая эйфория, и он распростёр руки, словно Икар, сменивший небо на бездну, опьянённый ощущением невесомости, и погружался всё глубже и глубже. Со дна навстречу ему мерцало что-то – бескрайний ледяной ландшафт, и тёмный, зелёный океан превращался в ночное небо.
Он стоял на краю ледяного поля и глядел на чёрные, тихие воды, простёртые под звёздами.
Покой охватил его.
Как чудесно было просто стоять здесь. Край ледника отделился от суши и льдиной поплыл через северные моря – туда, где Эневека ждали не гнетущие вопросы, а дом. Его дом. Тоска сдавила грудь Эневека и выжала из него слёзы, сверкающие яркие слёзы, которые слепили его так, что он пытался их стряхнуть, – и они действительно брызнули в чёрное море и начали светиться. Что-то поднималось к нему из глубины. Вдали стояла фигурка, кристально застыв, улавливая в себя свет звёзд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
– Я не знаю.
– Вот видишь. Ты тоже не знаешь. И я не знаю.
– Какого рода связь ты за этим видишь? Йохансон развёл руками:
– Это зависит от того, что ты мне сейчас расскажешь.
– Ловко вывернулся, – Ольсен усмехнулся, выдвинул ящик стола и достал целую стопку бумаг. – Улов из интернета, – сказал он. – Если бы я не был таким отвратительным прагматиком, я бы мог поверить в ту чушь, которую ты сейчас нёс.
– Ну, и что там у нас?
– Все пляжи Южной и Центральной Америки закрыты. Люди больше не заходят в воду, а медузы забивают рыбачьи сети. Коста-Рика, Чили и Перу говорят об апокалиптическом нашествии. После «португальской галеры» появился ещё один вид – очень мелкие, с необычайно длинными и ядовитыми щупальцами. Вначале их приняли за «морских ос», но выглядят они иначе. Наверное, новый вид.
Опять новый вид, подумал Йохансон. Невиданные черви, невиданные медузы…
– А что с «морскими осами» у берегов Австралии?
– Всё то же. – Ольсен порылся в стопке бумаг. – Они всё прибывают. Катастрофа для рыбаков, а туризм уже давно на последнем издыхании.
– А что с рыбой? Медузы не причиняют ей какого-нибудь урона?
– А рыба ушла. Большие стаи просто исчезли у берегов, затронутых этой заразой. Экипажи траулеров утверждают, что рыба покинула свои естественные угодья и ушла в открытое море.
– Но ведь там для неё нет корма.
– Может, она села на диету. Почём мне знать?
– И ни у кого нет никаких объяснений?
– Всюду работают кризисные штабы, – сказал Ольсен. – Но ты ничего не узнаешь. Я пытался.
– Это значит, что на самом деле всё ещё хуже.
– Может быть. – Ольсен вытянул из стопки листок. – Если ты посмотришь на этот листок, то увидишь тревожное пресс-сообщение, которое потом больше нигде не упоминается. Медузы у западноафриканского побережья. Возможно, и у Японии, наверняка у Филиппин. Предположение о гибели людей, потом опровержение, потом молчание. Но смотри. Сейчас будет самое интересное. Есть одна такая водоросль, она уже несколько лет изредка мелькает в печати. Водоросль-убийца, pfiesteria piscicida. Если уж нападёт, то её не уймёшь. Делает больными людей и животных. До сих пор она бесчинствовала в основном по ту сторону Атлантики, но теперь, кажется, добралась до Франции. И как следует добралась.
– Есть мёртвые?
– Ещё как. Французы не больно словоохотливы на сей счёт, но эта гадость проникла в страну через омаров. Это везде написано, я проверил.
Он подвинул Йохансону часть бумаг.
– Потом исчезновения лодок. Были зафиксированы сигналы бедствия, но большинство из них не имело смысла. Они обрывались на полуслове. То, что случалось, происходило слишком стремительно. – Ольсен помахал в воздухе следующим листком. – Но кем бы я был, если бы не знал больше, чем всё остальное человечество? Три таких сигнала бедствия попали в сеть.
– И что?
– Что-то напало на лодки.
– Напало?
– Да. – Ольсен потёр себе нос. – Вода на мельницу твоей теории заговора. Море восстало против человека, кто бы мог ожидать этого от каких-то паршивых вод. Подумаешь, ну выкинули мы туда кое-какие отбросы, ну истребили рыбу и китов. Да, кстати, о китах – последнее, что я слышал: в восточной части Тихого океана они массовым порядком нападали на суда. Никто больше не смеет в море выходить.
– А известно…
– Не задавай глупых вопросов. Ничего не известно. Никому ничего. Боже мой, до чего же я дотошен! Ровным счётом никаких заключений о причинах этих коллизий и катастроф с танкерами. Тотальный запрет на информацию. В твоей теории, несомненно, что-то есть: всякий раз, как только появляется какое-нибудь сообщение, его тут же на полуслове обрывают – и всё, покров молчания. Может, всё-таки «люди Икс»? – Ольсен наморщил лоб. – В любом случае, чересчур много медуз, чересчур много рыбы, и всё в каком-то преувеличенном масштабе.
– И никто не высказывает никакого предположения, откуда это всё?
– Никто не посмел официально предположить, что всё это может быть связано одно с другим, в отличие от тебя. В конце концов, все эти кризисные штабы объявят виновником Эль-Ниньо или потепление Земли, а биология нашествий и эпидемий получит дополнительный толчок, они оживятся и начнут публиковать статьи со своими домыслами.
– С теми же подозреваемыми.
– Да. Но всё это не имеет смысла. Медузы, водоросли и подобная живность уже много лет путешествуют вокруг света в балластных водах кораблей. Мы знаем эти феномены.
– Конечно, – сказал Йохансон. – Как видишь, я хочу выйти за рамки обычного топтания по кругу. Если где-то появляются орды «морских ос», это одно дело. Но если по всему земному шару одновременно происходят невероятнейшие вещи, это нечто другое.
Ольсен сомкнул кончики пальцев и принял задумчивый вид.
– Итак, если тебе непременно нужно найти взаимосвязь, я бы не стал говорить о биологических нашествиях. Я бы скорее говорил о поведенческих аномалиях. Это примеры нападений. И таких, каких ещё не знала история.
– А о появлении каких-то новых видов ты больше ничего не разузнал?
– Боже правый. Неужто тебе ещё мало?
– Я только спросил.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Ольсен, растягивая слова.
Если я сейчас спрошу его насчёт червей, подумал Йохансон, он сразу догадается. Он, правда, не знает, что ему делать со всей этой информацией, но ему мгновенно станет ясно, что где-то в мире происходит нашествие червей.
– Ничего конкретного, – сказал он.
Ольсен глянул на него исподлобья. Потом протянул остальные бумажки.
– Как-нибудь потом расскажешь мне то, что не хочешь говорить сейчас?
Йохансон взял распечатки и поднялся.
– Как-нибудь выпьем по этому случаю.
– Непременно. Когда будет время. Сам знаешь, семья…
– Спасибо, Кнут.
Ольсен пожал плечами:
– Не за что.
Йохансон вышел в коридор. Из аудитории высыпали студенты и устремились мимо него – одни смеясь и болтая, другие с сосредоточенными лицами.
Он остановился и посмотрел им вслед.
Внезапно идея, что всё организовано, перестала казаться ему такой уж немыслимой.
* * *
У Свальбарда, Шпицберген, Гренландское море
В небе полыхало северное сияние.
Вся команда собралась на палубе. Редко увидишь такое, но Лукас Бауэр все эти красоты ни во что не ставил. Он сидел в каюте над бумагами, пытаясь отыскать иголку в стоге сена, только стог в данном случае был величиной в два моря.
Карен Уивер сделала свою работу хорошо и действительно разгрузила его, однако два дня тому назад она сошла в шпицбергенском Лонгире, чтобы провести там кое-какие розыски. Она вела беспокойную жизнь, на взгляд Бауэра, хотя его собственная жизнь едва ли протекала спокойнее. Как журналистка, пишущая на научные темы, она сосредоточилась на проблемах моря. Бауэр подозревал, что свой профессиональный выбор Уивер сделала, чтобы бесплатно путешествовать по неосвоенным районам мира. Она была экстремалкой. И тем отличалась от него, который всей душой ненавидел экстремальность, но был настолько одержим исследовательским зудом, что утратил всякое понятие об уюте и удобствах. Так многие исследователи: они не были авантюрными личностями, но мирились с приключениями ради знания.
Бауэр тосковал по удобному креслу, по деревьям и птичкам и по свежему немецкому пиву. Но больше всего ему недоставало общества Уивер. Он сердечно привязался к этой норовистой девушке, а кроме того, он начал наконец понимать смысл и цель пресс-работы: если ты хочешь сделать свою деятельность интересной для широких масс, надо использовать, может быть, не самый точный, зато всем понятный язык. Уивер довела до его сведения, что многие люди даже не знают, откуда течёт Гольфстрим. Он не мог в это поверить. Он также не мог поверить, что никто не знает, что такое автономный дрейфователь. Ну ладно дрейфователь, это всё-таки нечто новое и слишком специальное. Но Гольфстрим! Чему же учат в школе?
Но Уивер права. В конце концов, он должен завоевать внимание общественности, чтобы воздействовать на тех, кто принимает ответственные решения.
А проблем много.
Тревогу Бауэра вызывал Мексиканский залив. Туда вдоль южноамериканского побережья и от юга Африки устремляются тёплые поверхностные течения. В Карибском море вода прогревается и течёт дальше на север. Вода – хоть и солёная – держится на поверхности за счёт того, что тёплая.
Эта вода и образует центральное отопление Европы, Гольфстрим. Воды Гольфстрима катятся до Ньюфаундленда, перенося миллиарды мегаватт теплоты, что соответствует тепловой мощности двухсот пятидесяти тысяч атомных электростанций. Там к этим водам сбоку примешивается холодное Лабрадорское течение, сильно разводя их. При этом отделяются так называемые «эдди», водовороты тёплых водных масс, которые перемещаются дальше на север, становясь там так называемым Североатлантическим дрейфовым течением. Западные ветры обеспечивают обильное испарение воды, снабжая Европу дождями и в то же время повышая содержание соли в море. Дрейфовое течение поднимается к норвежскому побережью, становясь там Норвежским течением и всё ещё привнося достаточно тепла в Северную Атлантику, так что корабли подходят к юго-западному Шпицбергену даже зимой. И только между Гренландией и северной Норвегией приток тепла иссякает. Здесь Норвежское течение, оно же Североатлантическое дрейфовое течение, оно же Гольфстрим, наталкивается на ледяные арктические воды, что при поддержке холодных ветров быстро остужает его. Оно становится таким тяжёлым, что его массы круто уходят в глубину. Это происходит не по всему фронту, а каналами, так называемыми шлотами, которые в зависимости от волнения меняют своё положение, отчего их бывает не так легко обнаружить. Диаметр таких жерл падения составляет от двадцати до пятидесяти метров. На каждом квадратном километре поверхности насчитывается до десяти шлотов, но где именно они окажутся, зависит от ветра и состояния моря. Решающим фактором является чудовищная тяга, которую создают отвесно падающие воды. Тут и кроется вся тайна Гольфстрима и его стоков. На самом деле он не течёт на север, а втягивается в глубину, всасывается могучим насосом, расположенным под Арктикой. На глубине от двух до трёх тысяч метров ледяная вода пускается в обратный путь, ведущий её вокруг всего земного шара.
Бауэр уже высадил в море целый ряд дрейфователей в надежде, что они последуют по ходу шлота. Но до сих пор он так и не нащупал ни одного шлота и был уже на грани отчаяния. Шлот мог оказаться где угодно. Но его не было нигде, как будто гигантский планетный насос перестал работать или переместился в неведомые края.
Бауэр не ждал, что всё сразу пойдёт как по маслу. Но и ничего не найти тоже не ожидал.
Это и было причиной его тревоги.
Всё это он поведал Уивер перед тем, как ей сойти на берег. С тех пор он регулярно слал ей е-мейлы, делясь своими тайными страхами. Ещё несколько дней назад его команда обнаружила, что в Северном море скачкообразно повысилась концентрация газа, и он ломал себе голову над вопросом, нет ли тут какой-нибудь связи с исчезновением шлотов.
Теперь, сидя в своей каюте, он уже почти не сомневался в этом.
Он работал без перерывов, сидел над стопкой расчётов, распечаток, диаграмм и карт. Между делом писал сообщения Карен Уивер, чтобы просто послать ей привет и довести до неё свои последние выводы.
Он был так погружён в работу, что долго не замечал, что вся каюта дрожит. Пока чашка его чая не доползла до края стола и не опрокинулась ему на брюки.
– Чёрт возьми! – Он вскочил. И замер, услышав, что творилось наверху.
Топот тяжёлых ботинок по палубе. Там что-то случилось. Тряска усилилась. Весь корабль вибрировал, и вдруг что-то швырнуло его о письменный стол. Пол ушёл из-под ног, будто корабль провалился в яму. Бауэра охватил страх. Он поднялся, цепляясь за что придётся, и выбрался в коридор. Всюду царила паника. Кто-то крикнул что-то по-исландски, и Бауэр, не понимая чужого языка, услышал ужас в голосе кричавшего и ещё больший ужас в голосе, ответившем на крик.
Морское землетрясение?
Он побежал по коридору, вскарабкался по трапу на палубу. Корабль трепало из стороны в сторону. Бауэр с трудом держался на ногах. В нос ему ударила жуткая вонь, и тут Лукас Бауэр сразу понял, что произошло.
Он добрался до поручней и выглянул за борт. Море кипело и бурлило. Как будто корабль попал в кастрюлю с кипятком.
Это были не волны. Никакого шторма не было. То были пузыри. Гигантские пузыри, поднимавшиеся из глубины вод.
Корабль снова просел. Бауэр упал, ударившись лицом о палубу. Когда он снова поднял голову, очки его были разбиты. Без очков он был как слепой, но всё же увидел, как море сомкнулось над кораблём.
Господи! – подумал он. – Господи, спаси!
30 апреля
Остров Ванкувер, Канада
Ночь лучилась тёмной зеленью.
Было ни тепло, ни холодно, господствовало скорее благодатное бестемпературье. Дыхание, казалось, перекочевало в папку эволюционных ошибок и было заменено на более удачную функцию, позволяющую свободно двигаться в любой стихии. После того, как Эневек довольно долго падал сквозь тёмно-зелёный универсум, его охватила настоящая эйфория, и он распростёр руки, словно Икар, сменивший небо на бездну, опьянённый ощущением невесомости, и погружался всё глубже и глубже. Со дна навстречу ему мерцало что-то – бескрайний ледяной ландшафт, и тёмный, зелёный океан превращался в ночное небо.
Он стоял на краю ледяного поля и глядел на чёрные, тихие воды, простёртые под звёздами.
Покой охватил его.
Как чудесно было просто стоять здесь. Край ледника отделился от суши и льдиной поплыл через северные моря – туда, где Эневека ждали не гнетущие вопросы, а дом. Его дом. Тоска сдавила грудь Эневека и выжала из него слёзы, сверкающие яркие слёзы, которые слепили его так, что он пытался их стряхнуть, – и они действительно брызнули в чёрное море и начали светиться. Что-то поднималось к нему из глубины. Вдали стояла фигурка, кристально застыв, улавливая в себя свет звёзд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117