Он культивировал изысканную небрежность в одежде и наслаждался своим пренебрежением модой. Лишь в моменты глубокого самоанализа он готов был признаться, что его небрежный облик – точно такая же приверженность моде, как у других – следование диктату «от кутюр», и на поддержание своей непричёсанности он тратит не меньше времени, чем другие – на тщательную причёску.
С удовлетворением осмотрев в зеркале своё отражение, он вышел из отеля и взял такси.
Борман уже ждал его. Какое-то время они болтали о разном, пили вино и ели морской язык. Потом беседа опять вернулась к проблемам глубоководных морей.
За десертом Борман спросил как бы между прочим:
– Как я понимаю, вы знакомы с планами «Статойла»?
– Лишь в общих чертах, – ответил Йохансон. – Я не особенно разбираюсь в нефтяных делах.
– Какие у них намерения? Строить платформы так далеко от берега вряд ли разумно.
– Нет. Не платформы.
Борман отхлебнул эспрессо.
– Извините, если спрашиваю лишнее. Я ведь не знаю, насколько это секретно…
– Ничего, не беспокойтесь. Я широко известен как болтун. Поэтому то, что мне доверяют, никак не может быть особо секретной информацией.
Борман засмеялся.
– Так что же, на ваш взгляд, они собираются строить вне шельфа?
– Они раздумывают над подводным решением. Полностью автоматизированная фабрика.
– Как «Субсис»?
– А что такое «Субсис»?
– «Subsea Separation and Injection System». Подводная фабрика. Она работает уже несколько лет на Тролльфельде.
– Никогда о ней не слышал.
– Спросите у своих заказчиков. Это добывающая станция. Она стоит на глубине 350 метров на морском дне и прямо там отделяет нефть и газ от воды. Такой же процесс идёт на платформах, но там эта вода сливается в море.
– Да-да! – Он вспомнил разговоры с Лунд. – Производственная вода. Есть такая проблема, рыба от неё становится бесплодной.
– Именно эту проблему и могут решить «Субсис». Грязная вода тут же принудительно закачивается в скважины, выдавливает нефть, её снова отделяют от нефти, снова закачивают вглубь и так далее. Нефть и газ по трубопроводу поступают прямо на берег – само по себе красота.
– Но?
– Даже не знаю, есть ли какие-нибудь «но». Кажется, «Субсис» работают без проблем и на полуторатысячной глубине. Производитель считает, что и на двух тысячах справится, а нефтяные концерны хотят пять тысяч.
– А это реально?
– По-моему, да. Я думаю, всё, что работает в маленьком масштабе, может работать и в большом, а преимущества очевидны. В скором времени автоматические фабрики оттеснят платформы. Меня тревожат не сами фабрики. А наивность подхода.
– Станция управляется на расстоянии?
– Полностью. С суши.
– Это значит, возможный ремонт и обслуживание ведут роботы?
Борман кивнул.
– Понимаю, – сказал Йохансон через некоторое время.
– Есть тут свои «за» и «против», – сказал Борман. – Если вы вторгаетесь в неведомую область, это всегда рискованно. А глубоководная зона – неведомая область, ничего не попишешь. И пока это так, мы правильно делаем, что пытаемся автоматизировать своё внедрение, не ставя под удар человеческие жизни. Правильно, что мы запускаем на глубину робота, чтобы вести наблюдение за процессом или взять пробы. Но фабрика – это другое. Как вы возьмёте под контроль аварию, если нефть под давлением вырвется из скважины на глубине пять тысяч метров? Ведь вы даже не знаете толком эту территорию. Всё, что у вас есть, – это измерения. В глубоководной зоне мы действуем вслепую. Мы можем составить морфологическую карту морского дна при помощи спутников, веерного сонара или сейсмических волн, и карта будет точной с погрешностью в полметра. Мы научились разведывать залежи нефти и газа так, что карта в точности указывает нам, где бурить, где нефть, где гидраты, а где нужен глаз да глаз… Но что там внизу на самом деле – этого мы не знаем.
– И я о том же говорю, – пробормотал Йохансон.
– Мы не видим результатов своей деятельности. Мы не сможем сунуть туда нос, если фабрика будет делать что-то не так. Не поймите меня неправильно, я совсем не против добычи сырья. Но я против того, чтобы повторять прежние ошибки. Когда разразился нефтяной бум, никто не задумывался о том, что потом делать со всем этим металлоломом, который мы так радостно понавтыкали по всему морю. Сбрасывали в озёра и реки химикалии в уверенности, что они всё стерпят, топили в океане радиоактивные отходы, истощали ресурсы и истребляли формы жизни, не задумываясь, насколько сложна взаимосвязь.
– Но автоматические фабрики ведь появятся?
– Без сомнения. Они рациональны, они дадут доступ к месторождениям, куда человеку и не подступиться. А на следующем этапе мы переключимся на метан. Потому что он сгорает чище, чем другие ископаемые горючие вещества. Это точно! И переход от нефти и угля к метану замедлит парниковый эффект. Тоже правильно. Всё верно, пока процесс развивается в идеальных условиях. Но промышленность охотно подменяет действительность идеальным случаем. Она из всех прогнозов выбирает самый оптимальный, чтобы можно было поскорее приступить к добыче, хотя нам ничего не известно о мирах, в которые мы вторгаемся.
– Но как быть? – спросил Йохансон. – Как добывать гидрат, если он разлагается ещё на пути к поверхности?
– Тут на помощь снова приходят автоматические фабрики. Гидрат растопят на большой глубине – например, разогревом, – изловят в воронку высвободившийся газ и направят его наверх. Звучит хорошо, но кто гарантирует, что эти акции разогрева не вызовут цепную реакцию и катастрофа палеоцена не повторится?
– Вы думаете, что это возможно?
Борман развёл руками:
– Любое необдуманное вторжение – самоубийство. Но оно уже ведётся. Индия, Япония и Китай очень активны. – Он безрадостно улыбнулся. – И они тоже не знают, что там, внизу.
– Червяки, – пробормотал Йохансон.
Он вспомнил о видеосъёмке той кишащей толкотни, которую сделал на морском дне «Виктор». И о том зловещем существе, которое так стремительно исчезло во тьме.
Черви. Монстр. Метан. Климатическая катастрофа.
Надо было срочно чего-нибудь выпить.


11 апреля

Остров Ванкувер и пролив Клэйоквот, Канада

То, что Эневек увидел, привело его в ярость.
Длина животного от головы до хвоста была больше десяти метров. Это был один из самых крупных кочевников-косаток, мощный самец. В полуоткрытой пасти поблёскивали ряды конусовидных зубов. Животное было уже старое, но ещё сильное. Лишь при ближайшем рассмотрении становились заметны места, где шкура больше не блестела, запаршивела. Один глаз был полуоткрыт.
Эневек сразу узнал это животное. В реестрах оно значилось под номером J-19, но из-за его изогнутого турецкой саблей спинного плавника он получил кличку Чингиз. В стороне под деревьями Эневек увидел Джона Форда, директора исследовательской программы морских млекопитающих из ванкуверского аквариума. Тот беседовал со Сью Оливейра, руководительницей лаборатории в Нанаймо, и каким-то незнакомым мужчиной. Форд помахал рукой, подзывая Эневека.
– Доктор Рэй Фенвик из Канадского института океанических наук и рыболовства, – представил он неизвестного.
Фенвик приехал, чтобы произвести вскрытие. Узнав о смерти Чингиза, Форд предложил провести вивисекцию прямо на пляже. Он хотел показать анатомию косатки большой группе студентов и журналистов.
– Кроме того, на пляже это будет выглядеть не так антисептически и дистанцированно, – сказал он. – Здесь её жизненное пространство, и это пробудит больше понимания и сочувствия. Это сознательный приём, и он действует.
В принятии этого решения участвовал ещё и Род Пальм из морской исследовательской станции на Стробери – крошечном островке в бухте Тофино. Люди из Стробери занимались экосистемой пролива Клэйоквот, сам Пальм считался знатоком популяции косаток. Они быстро пришли к согласию произвести вскрытие публично, чтобы привлечь к проблеме больше общественного внимания. Косаткам это внимание давно было необходимо.
– Судя по внешним признакам, он издох от бактериологической инфекции, – ответил Фенвик на вопрос Эневека. – Но я не хочу судить заранее.
– Вспомните 1999 год, – мрачно сказал Эневек. – Тогда семь косаток погибли от инфекции.
– The torture never stops. – И муки бесконечны, – пропела Оливейра строку из старой песни Фрэнка Заппы, взглянула на Эневека и подала ему знак: – Отойдём?
Эневек пошёл за ней к трупу кита. Неподалёку стояли наготове два больших металлических ящика и контейнер – инструменты для вскрытия. Вскрывать косатку – совсем не то, что человека. Это тяжёлая работа, огромное количество крови и жуткая вонь.
– Сейчас нагрянет пресса с целой кучей аспирантов и студентов, – сказала Оливейра, глянув на часы. – Раз уж судьба свела нас в этом скорбном месте, давай быстренько обсудим первые анализы твоих проб.
– Что, уже разобрались?
– Кое в чём.
– И поставили в известность пароходство?
– Нет. Я решила сперва обговорить это между нами.
– Звучит как преступный заговор.
– Скажем так: с одной стороны, мы поражены, с другой – растеряны, – ответила Оливейра. – Что касается моллюсков, то они пока нигде не описаны.
– А я готов был поклясться, что это «зебры».
– Вроде бы да. Но и нет.
– Объясни, пожалуйста.
– Есть два возможных подхода. Либо мы имеем дело с родственником «зебр», либо с мутацией. Выглядят эти штуки как «зебры», у них такая же структура слоёв, но есть что-то очень странное в их клеющем секрете. Нити, из которых образованы их присоски, очень толстые и длинные. Мы даже обозвали их в шутку реактивными моллюсками.
– Реактивными?
Оливейра скорчила гримасу.
– Ну, они не просто болтаются в воде, как обычные «зебры», а способны к навигации. Они всасывают воду и выталкивают её. Выброс воды продвигает их вперёд. К тому же они используют свои нити, чтобы задавать направление движению. Как маленький подвижный пропеллер. Тебе это ничего не напоминает?
Эневек подумал.
– Каракатицы тоже плавают с ракетным приводом.
– Некоторые. Но есть другая параллель. Правда, она приходит на ум только тёртым биологам, но таких у нас в лаборатории пруд пруди. Я имею в виду динофлагеллаты. Некоторые из этих одноклеточных имеют на конце тела два жгутика. Одним задают направление, другим вертят и двигаются вперёд.
– Не слишком ли эта аналогия притянута за уши?
– Скажем так, это конвергенция в широком толковании. Приходится цепляться за любую соломинку. По крайней мере, я не знаю другого моллюска, который передвигался бы подобным образом. Этот моллюск мобилен, как стая рыб, и к тому же, несмотря на раковины, что-то подгоняет их.
– Это хотя бы объясняет, каким образом они в открытом море попали на корпус сухогруза, – размышлял вслух Эневек. – Именно это вас и поразило?
– Да.
– А что же ввергло в растерянность?
Оливейра подошла к боку кита и погладила его чёрную шкуру.
– Клочки ткани, которые ты прихватил внизу. Мы не знаем, что с ними делать, и, честно говоря, не можем ничего сделать. Вещество уже сильно разложилось. Но то немногое, что мы подвергли анализу, позволяет заключить, что на корабельном винте и на острие твоего ножа – ткань одной природы. Но она не похожа ни на что, известное нам.
– Ты хочешь сказать, что я срезал с корпуса корабля какое-то инопланетное существо?
– Способность этой ткани к сокращению развита непропорционально. Она высокопрочная и вместе с тем аномально эластичная. Мы не знаем, что это такое.
Эневек наморщил лоб.
– А есть какие-то признаки биолюминесценции?
– Возможно. А почему ты спрашиваешь?
– Мне показалось, что эта штука на мгновение вспыхнула.
– Когда налетела на тебя в воде?
– Она выскочила, когда я ткнул ножом в моллюсковый нарост.
– Наверное, ты от неё немножко отрезал, а она не поняла шутки. Хотя я сомневаюсь, что у такой ткани может быть что-то похожее на нервную систему. Ну, чтобы чувствовать боль. Собственно говоря, это всего лишь… клеточная масса.
К ним приближались голоса. По пляжу подходила группа людей – кто с камерами, кто с блокнотами.
– Начинается, – сказал Эневек.
– Да. – У Оливейра был растерянный вид. – Так что же делать? Послать в пароходство все данные как есть? Но что им это даст, если мы сами ничего не поняли? Лучше бы получить новые пробы. Прежде всего этой субстанции.
– Я свяжусь с Робертсом.
– Хорошо. Ну, а теперь пора начинать резню.
Эневек посмотрел на бездвижного кита и опять почувствовал бессильную ярость. Животные, что все на счету, то задерживаются где-то на недели, то гибнут.
– Вот же чёрт!
К ним уже подходили Фенвик и Форд.
– Прибереги свои чувства для прессы, – сказала Оливейра.

Вскрытие длилось больше часа, в течение которого Фенвик с помощью Форда взрезал косатку, извлекал внутренности, сердце, печень и лёгкие и объяснял анатомическое строение. Они разложили содержимое желудка, там был полупереваренный тюлень. В отличие от резидентов, кочевники и прибрежные косатки поедали морских львов и дельфинов, а стадом могли напасть и на одиночного усатого кита.
Среди зрителей было немало журналистов, но специальными знаниями публика не отличалась. Поэтому Фенвик многое объяснял:
– У него форма рыбы, но лишь потому, что эти существа когда-то переселились с суши в воду. Такое случается. Мы называем это конвергенцией. Совершенно разные виды образуют конвергентные, то есть подобные, структуры, чтобы соответствовать требованиям окружающей среды.
Он удалил часть толстой шкуры и обнажил подкожный жир.
– Ещё одно различие: рыбы, амфибии и рептилии – теплообменные существа, то есть холоднокровные, температура их тела принимает температуру окружающей среды.
Например, скумбрия есть в Нордкапе и в Средиземном море, но в Нордкапе температура её тела четыре градуса Цельсия, а у средиземноморской скумбрии двадцать четыре градуса. На китов это не распространяется. Они теплокровные – как мы.
Эневек наблюдал за зрителями. Фенвик только что произнёс одну формулировку, которая всегда срабатывала, – «как мы». Она заставляла людей прислушаться внимательнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117