– Теория такова, – сказал Эневек, взглянув на Оливейра. – Допустим, ты кухонный таракан…
– Спасибо, Леон. – Оливейра подняла брови, что придало её лошадиному лицу ещё более вытянутый вид. – Ты всегда найдёшь, как польстить женщине.
– Кухонный таракан без разума и творчества.
– Продолжай в том же духе.
Фенвик засмеялся.
– Ты подчиняешься только рефлексам, – невозмутимо продолжал Эневек. – Для нейропсихолога управлять тобой – плёвое дело. Для этого достаточно контролировать твои рефлексы и вызывать их по своему усмотрению. Это как протез. Главное – знать, где кнопка.
– А они не пробовали обезглавить таракана и приставить ему другую голову? – спросил Форд.
– Был такой эксперимент. Одному таракану оторвали голову, другому лапки, а потом соединили их центральные нервные системы. Таракан с головой управлял двигательным аппаратом другого. Простые создания – простые процессы. В другом эксперименте они попробовали нечто подобное с мышами. Трансплантировали мыши вторую голову. Она жила на удивление долго, несколько часов или дней, и обе головы функционировали исправно, но управление сильно осложнялось. Мышь бежала, но не всегда туда, куда первоначально задумала, и через несколько шагов просто падала.
– Фу, гадость, – пробормотала Оливейра.
– Это значит, управлять в принципе можно любым животным. Но чем оно сложнее, тем труднее навязать ему чужую волю. Что ты сделаешь в этом случае?
– Я попытаюсь сломать его волю и редуцировать его до уровня кухонного таракана. У мужчин это срабатывает, если, например, нагнуться перед ними без трусов.
– Правильно. – Эневек улыбнулся. – Поскольку люди и тараканы не так далеко ушли друг от друга.
– Некоторые люди, – заметила Оливейра.
– Все. Хоть мы и гордимся своим свободным разумом, но он свободен лишь до тех пор, пока не нажмёшь на определённую кнопку. Например, на центр боли.
– Это значит, что те, кто разработал желе, должны очень точно знать, как устроен мозг кита, – сказал Фенвик. – Ведь нужно знать, какие центры стимулировать.
– Это можно выяснить, – сказала Оливейра. – Вспомни о работе Джона Лилли.
– Да, – кивнул Эневек, – Лилли был первым, кто имплантировал электроды в мозг животных, чтобы возбуждать центры боли и удовольствия. Он доказал, что можно целенаправленно внушить животному радость или боль, ярость или страх. Обезьянам, заметьте. И это было ещё в 60-е годы!
– Всё хорошо, – сказал Форд, – когда ты кладёшь обезьяну на операционный стол и вживляешь электроды куда хочешь. Но ведь желе внедрялось китам через ухо. Даже если ты загонишь такую штуку в череп кита, откуда тебе знать, что она там распределится нужным тебе образом и… ну, нажмёт на нужные кнопки?
Эневек пожал плечами. Он был твёрдо убеждён, что субстанция в головах китов делала именно это, но не имел ни малейшего представления, как она это делала.
– Может, кнопок не так уж много, – задумался он. – Может…
Дверь открылась, заглянул кто-то из лаборантов:
– Доктор Оливейра? Вас требуют в закрытый бокс. Срочно.
Оливейра оглядела коллег:
– Кто со мной?


* * *

Закрытая лаборатория

Вертолёт Йохансона приземлился около института, когда крабов уже доставили туда. Ассистент долго вёл его по подземным коридорам и открыл тяжёлую дверь под световым табло, предупреждающим о смертельной опасности. Йохансон оглядел учёных и обслуживающий персонал закрытого блока. Он узнал Роше, Эневека и Форда. Оливейра и Фенвик разговаривали с Рубиным и Вандербильтом. Заметив Йохансона, Рубин подошёл и пожал ему руку:
– У нас не было случая перемолвиться словом. Вы непременно должны рассказать мне об этих червях… – Рубин указал на стальную дверь: – Совсем недавно здесь были склады, но армия быстро оборудовала герметичную лабораторию. Высший стандарт надёжности.
– Вы тоже пойдёте туда? – спросил Йохансон.
– И я, и доктор Оливейра.
– Я думал, эксперт по ракообразным у нас Роше.
– Тут каждый – эксперт по всему. – К ним подошёл Вандербильт и по-простецки ударил Йохансона по плечу. От церэушника попахивало потом. – Наши яйцеголовые решили собрать в одну пиццу специалистов всех мастей. А уж на вас Ли просто помешалась. Она бы коротала с вами дни и ночи, лишь бы разузнать, что вы там себе думаете. – Он рассмеялся. – Или, может, ей ещё чего надо, а?
Йохансон ответил ему холодной улыбкой:
– Почему бы вам не спросить у неё?
– Уже спрашивал, – невозмутимо сказал Вандербильт. – Боюсь, мой друг, вам придётся смириться с тем, что она действительно интересуется только вашей головой. Она считает, что вы что-то знаете.
– Ей показалось.
Вандербильт оценивающе оглядел его:
– Неужто не завалялось какой-нибудь любопытной теории?
– Я и вашу теорию нахожу достаточно любопытной.
– Да, ничего, пока не появилось лучшей. Сейчас вы отправитесь за стальную дверь, доктор. Подумайте о том, что у нас в Америке называют синдромом войны в Персидском заливе. В 1991 году Америка оценивала свои потери в Кувейте как очень небольшие, но впоследствии четверть всех участников заболела загадочным недугом. Он оказался более мягкой формой того, что вызывает Pfiesteria. Потеря памяти, проблемы с концентрацией, повреждение внутренних органов. Мы подозреваем, что люди подцепили какую-то заразу, – они были поблизости, когда взрывали иракские запасы оружия. Тогда мы грешили на зарин, но вполне возможно, что иракцы разработали и биологический возбудитель. Патогенами располагает половина исламского мира. Ничего не стоит путём генетических манипуляций превратить безобидные бактерии или вирусы в маленьких киллеров.
– Вы считаете, мы имеем дело именно с ними?
– Я считаю, неплохо бы вам посадить тётю Ли к себе в лодку. – Вандербильт подмигнул ему. – Между нами, она слегка чокнутая.
– Я не заметил.
– Смотрите, я вас предупредил.
Оливейра указала на стальную дверь:
– Приступим к делу. Роше, Йохансон и Рубин.
– А я? Разве вам не нужен телохранитель? – ухмыльнулся Вандербильт.
– Очень трогательно, Джек. – Она оглядела его. – К сожалению, костюмы вашего размера все заняты.
Они вчетвером прошли в первое из шлюзовых помещений. Система была задумана так, что шлюзы перекрывались по очереди. С потолка смотрела камера. У стены висели четыре ярко-жёлтых защитных костюма с прозрачными шлемами, перчатками и чёрными сапогами.
– Обычно мы сперва инструктируем по технике безопасности, – сказала Оливейра, – но сейчас на это нет времени. Костюм – это треть вашей защиты. На его счёт можете не беспокоиться. Он сделан из запаянного поливинилхлорида. Остальные две трети – это осторожность и внимание.
Йохансон надел жилетку, задача которой состояла в том, чтобы равномерно распределять внутри скафандра вдуваемый воздух.
– Воздух вводится так, что внутри создаётся повышенное давление. Важно, чтобы тяга была от вас наружу. Избытки выходят через вентиль. Подачу воздуха можете регулировать сами, но нужды в этом нет.
Облачившись в костюмы, они вошли во второй шлюз. Йохансон услышал приглушённый голос Оливейра и отметил, что теперь связь идёт по радио.
– В лаборатории давление, наоборот, понижено. Чтобы ничто не проникло наружу. Пол из непроницаемого бетона, окна с бронированными стёклами. Никаких стоков отсюда нет, отработанная вода стерилизуется здесь же. С внешним миром мы сообщаемся по радио, по факсу или через компьютер. Каждый уголок оборудован видеокамерой.
– На случай, если кто откинет копыта, чтобы видео осталось на память, – раздался в громкоговорителе голос Вандербильта.
Йохансон увидел, как Оливейра закатила глаза.
В своих костюмах, подсоединённых к шлангам, они походили на космонавтов, высадившихся на Марсе. Лаборатория напоминала кухню ресторана: с холодильными камерами и белыми подвесными шкафами. У одной стены стояли ёмкости с замороженными в жидком азоте вирусными культурами и другими организмами. Всё внутреннее оборудование имело скруглённые края, чтобы невзначай не порвать защитный костюм. Оливейра показала кнопки тревоги, подвела всех к столу и открыла ванночку.
В воде безжизненно плавали маленькие белые крабы.
– Гадость! – вырвалось у Рубина.
Оливейра взяла металлическую лопатку и потрогала ею по очереди всех животных. Ни одно не пошевелилось.
– Дохлые.
– В путь, по словам Ли, они отправились живыми, – сказал Йохансон и нагнулся, внимательно рассматривая крабов. – Вон тот, слева, вроде дёрнул лапкой.
Оливейра выложила краба на стол. Он несколько секунд сидел тихо, потом внезапно побежал к краю стола. Оливейра вернула его назад. Краб не сопротивлялся, но когда его отпустили, снова попытался бежать. Она повторила эту процедуру несколько раз, потом положила краба назад, в ванну.
– Есть уже какие-нибудь соображения? – спросила она.
– Я должен заглянуть ему внутрь, – сказал Роше. Рубин пожал плечами:
– Кажется, ведёт себя нормально, но вид мне незнаком. А вам, доктор Йохансон?
– Нет. – Йохансон немного подумал. – И ведёт он себя ненормально. Ему полагается воспринимать лопатку как противника. Он должен был раскрыть клешни и делать какие-то угрожающие жесты. На мой взгляд, моторика у него в порядке, а сенсорика нет. Как будто…
– Как будто кто его завёл, – сказала Оливейра. – Как игрушку.
– Да. Он бегает как краб, но ведёт себя не как краб.
– А вы могли бы определить его вид?
– Я не таксоном. Я могу сказать, кого он мне напоминает, но вы должны принять это с осторожностью.
– Ну, говорите!
– Есть два характерных признака. – Йохансон взял лопатку и потрогал одно за другим несколько тел. – Во-первых, они белые, то есть бесцветные. Цвет никогда не служит для украшения, у него всегда есть какая-то функция. Большинство бесцветных живых существ, которых мы знаем, не нуждаются в окраске лишь потому, что их никто не может видеть. Вторая особенность – полное отсутствие глаз.
– Это значит, они происходят либо из пещер, либо из лишённых света глубин, – сказал Роше.
– Да. У некоторых животных, живущих без солнечного света, глаза атрофированы, но рудиментарно всё же наличествуют. Эти же крабы… ну, я не хочу высказывать поспешных суждений, но впечатление такое, будто у них никогда не было глаз. Если это так, то они не только явились из полной черноты, но и произошли оттуда. Я знаю только один вид крабов с такими признаками.
– Жерловые крабы, – кивнул Рубин.
– И где они водятся? – спросил Роше.
– В гидротермальных глубоководных жерлах, – сказал Рубин. – Это вулканические оазисы.
– Тогда они не смогли бы выжить на суше и секунды, – возразил Роше.
Оливейра выудила одно безжизненное тело из ванны и положила на рабочую поверхность. Взяла из бюксы несколько инструментов, проехала крошечной циркулярной пилой сбоку по панцирю, и изнутри под давлением брызнуло что-то прозрачное. Оливейра распилила панцирь и сняла верхнюю крышку.
Они смотрели на вскрытое животное.
– Это не краб, – сказал Йохансон.
– Нет, – подтвердил Роше, указывая на желеобразную комковатую массу, наполнявшую панцирь. – Это та же дрянь, какую мы нашли в омарах.
Оливейра начала вычерпывать желе ложечкой в сосуд.
– Посмотрите, – сказала она. – Видите волокнистые разветвления вдоль спины? Это нервная система. Сенсорика животного невредима, но нет ничего, чему она могла бы служить.
– Как же, есть, – сказал Рубин. – Желе.
– Итак, это в любом случае не краб в полном смысле. – Роше склонился над чашкой с бесцветным студнем. – Скорее, крабовый аппарат. Функционирующий, но нежизнеспособный.
– Разве что идентифицировать это вещество внутри как новый вид крабового мяса…
– Никогда в жизни, – сказал Роше. – Это чужеродный организм.
– Тогда этот чужеродный организм отвечает за то, чтобы вывести животных на сушу, – заметил Йохансон. – И мы должны задуматься, то ли он вполз в мёртвых животных, чтобы их снова квази-оживить…
– То ли этих крабов такими вывели, – закончила Оливейра.
Повисло неуютное молчание. Наконец Роше произнёс:
– Что бы ни было причиной их появления на суше, ясно одно. Если бы мы сейчас сняли с себя эти костюмы, то были бы мертвы. Животные начинены Pfiesteria-культурой. Или чем похуже. Во всяком случае, воздух в этой лаборатории отравлен.
Йохансон размышлял о том, что сказал сегодня Вандербильт.
Биологическое оружие.
Конечно, Вандербильт прав. Но совсем не так, как он думал.


* * *

Уивер

Уивер не выходила из эйфории.
Достаточно было ввести пароль, как ей был обеспечен доступ к любой мыслимой информации. То, что перед ней тут открывалось как на ладони, в других обстоятельствах она добывала бы месяцами. Фантастика! Она сидела на балконе своего номера, соединившись с банком данных НАСА и углубившись в американскую картографию.
В восьмидесятые годы американские военно-морские силы обнаружили удивительный феномен. Радарный спутник «Геозат» ощупывал океаническую поверхность, чтобы убедиться, что уровень моря всюду одинаков – если не считать колебания прилива-отлива.
То, что показал «Геозат», превзошло все ожидания.
Подозрения, что океан даже в состоянии абсолютного покоя не вполне ровный, высказывались и раньше. Теперь же выявилась структура, которая придавала земному шару вид шишковатого клубня. На нём было множество горбов и вмятин, выпуклостей и впадин. Южнее Индии уровень моря был на 170 метров ниже, чем у берегов Исландии. К северу от Австралии море выпирало над средним уровнем горбом высотой 85 метров. Море походило на горный ландшафт, причём топография поверхности воды приблизительно повторяла подводный ландшафт.
Выводы были подкупающие. Если знаешь форму поверхности воды, примерно представишь и то, что под ней.
Виной была неравномерность гравитации. Подводная гора увеличивала массу морского дна, и сила тяготения там была выше, чем над подводными впадинами. Эта сила притягивала воду, окружающую гору по бокам, и она выдавливала на поверхности выпуклость. Над горами вода выпирала, над лощинами западала. Исключения из этого правила – например, если вода горбилась над подводной равниной, – вначале вызывали замешательство, но потом выяснилось, что некоторые придонные камни в тех местах обладали повышенной плотностью и тяжестью, то есть гравитационная топография действовала закономерно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117