Услышать волчий вой.
— В этих вековых лесах множество зверья, — торопливо поддакивал Паппакода. — Даже водятся медведи.
Она успокоилась, повеселела.
— Да? Наконец-то что-то любопытное. Я поеду туда и устрою охоту на страшного дикого зверя.
— Герцогиня Бари была бы против этого, — возразил он неосторожно.
— Неужто?
— Но, ваше величество... На охоту, с копьем, после недавних родов... Это тяжело...
— Неужто? - уже явно насмешничала она.
— Мелкий зверь: лисы, зайцы, на них легче охотиться... - прервала она. - Я сказала: буду охотиться на дикого зверя! Дикого. Рпто — у моей дочери отменные няньки. — зачем мне копье? У меня есть аркебуз, дар французского короля. Отличное ружье, стреляет на диво метко. С ним можно идти на самого большого литовского медведя.
Паппакода привел последний довод:
— Оленя можно застрелить и под Краковом. В Неполомицах.
Бона засмеялась, словно бы соглашаясь.
— Олень только этого и ждет! Станьте вон там, синьор Паппакода. Дальше, еще дальше. —Она прицелилась, словно собираясь выстрелить. — Пиф! Паф! И ваших рогов как не бывало.
Вконец обозленный Паппакода гордо выпятил грудь.
— Я не женат.
— Пока нет. Но польки ЪеШззипе! Право, уж лучше мне охотиться на медведя... — смеялась Бона, но, взглянув на бумаги, неожиданно изменила тон. — На сегодня довольно. Можете забрать грамоты и бумаги. Подождем, пока король не вернется из похода... А пока что старайтесь разузнать побольше о дарованных мне землях.
Наступило жаркое лето, и даже вечно дрожавшая от холода Марина соглашалась, что в Польше оно буйное и прекрасное. Маленькая королевна целые дни гуляла возле замка, среди цветов и трав, а в ночь на Купалу без страха глядела на зарево горящих костров, бившее в окна. Бона, год назад, вскоре же после приезда побывавшая в замке в Неполомицах, не видела, как здесь справляют праздник Купалы, как пускают по реке венки, и теперь с превеликим любопытством глядела с галереи на костры, золотыми точками обозначавшие берега реки.
— И красиво, и страшно, — восторгалась она. — Огни. Столько огней...
— В канун Купалы, — объяснила ей Анна, — на всех лесных полянах, на берегу любой реки люди разводят костры. В честь наступления лета.
— Обычай, конечно, старый, но не христианский. Санта Мадонна! Я должна весь вечер, а может, и всю ночь любоваться горящими на берегу Вислы кострами? На таких кострах обычно сжигают ведьм.
— У нас такой обычай не в моде, государыня, - вставил словечко Станьчик.
— У вас! У вас! Завтра хочу увидеть во дворе замка петушиный бой.
— Но в Кракове петухов выпускают драться только на Петра и Павла. Да и то на потеху черни.
— А на сей раз мы выпустим их завтра же, здесь на Вавеле. Я приду на состязания вместе со всем двором, как у нас в Бари.
Желание королевы было понято как приказ, и на другой день под вечер, к удивлению всего замка, двор заполнился жаками в пестрых костюмах — не то фокусниками, не то шутами.
Королева смотрела на них с галереи и поторапливала маршала двора.
— Маршал Вольский! Чего мы ждем? Здесь нет никаких боев, одни только маски...
— Это ряженые, ваше величество. Но вот уже несут клетки с петухами.
— Вижу, — сказала она, наклоняясь.
— Бойцы перед вами, государыня! — объявил Станьчик и, скорчив рожу, добавил: — Сколько живу, таких на этих плитах не видал.
Королева глянула на двух напуганных царившим здесь гомоном и вовсе не расположенных к драке черных петухов — у одного из них был на шее красный бантик — и тоже скривила губы.
— И это, по-вашему, битва? — произнесла она. — Без жизни... Как скучно! Этих жалких кур не раззадоришь, не крикнешь: "Возьми его. — А вы, светлейшая госпожа, предпочли бы смотреть,
как летят перья и льется кровь? — допытывался Станьчик.
— Да! — отвечала она, на этот раз уже гневно. — Я дочь итальянских кондотьеров и не боюсь крови. Я хотела увидеть настоящее зрелище, а тут... Шуты во дворце и шуты там, внизу... Пойдемте в сад, синьорины.
Она повернулась и пошла прочь, а за нею последовала вся свита. На галерее остался один лишь Станьчик, минуту он глядел на жаков, пытавшихся раздразнить двух черных, не готовых к бою птиц. Наконец покачал головой и пробормотал:
— Здесь не Италия. Не Бари...
В летний полдень, когда собравшиеся вокруг королевы придворные уже успели высказать комплименты игравшей на лютне Беатриче, Бона спросила Станьчика, насмехавшегося над одним из задремавших дворян:
— Ты обещал прочесть нам нынче какие-то вирши? Что это будет? Стихи пана Кшицкого или поэмы Дантышека на языке латинском?
— Ни то, ни другое, — шут сделал пренебрежительную гримасу. — Я хотел представить вам, всемилостивая госпожа, первое в поэзии славян стихотворение, сочиненное при дворе, о хороших манерах за столом. Рифмованный трактат из прошлого века, весьма потешный.
— Вепе. Читай!
С нарочитой серьезностью Станьчик декламировал:
За столом иной, бывает, Всех локтями задевает, Расплескав вино чужое, Извиниться забывает И, других опережая, Кус получше добывает. Он в моем стихотворенье Не услышит одобренья.
Барышни, от них в отличье,
Вы должны блюсти приличья.
Прочие советы таковы:
Понемногу отрезайте, Лишку в рот не набирайте И помногу не глотайте.
Перевод Ю. Вронского.
)
Потому что большие куски всегда костью застревают в горле.
Бона нахмурила брови.
— Довольно. О чем еще толкует автор этого стихотворения?
Станьчик громко фыркнул.
— Дает пирующим совет не облизывать пальцы. И не обгладывать с жадностью кости.
— Кости? - не поверила королева.
— Таков совет. Разве плох? — спросил шут с вызовом.
— Я спрашиваю, ты отвечаешь. Послушай, дурак, ты ведь все так хорошо знаешь, над всем готов посмеяться. Ответь мне на такой вопрос: правда ли, что зверя в лесах стало меньше, чем прежде?
— В походе рыцари набивают брюхо до отвала. Мясо для войска сушат, вялят. Да и в дни мира охота — разлюбезное дело.
— Но равнин и лугов у нас без счета. Да или нет?
— Отвечу шуткой...
— Хочу услышать лишь одно слово — "да" или "нет".
— Да. На одного дракона хватит.
Бона ответила спокойно, но глаза ее метали молнии.
— Если бы, как полагает король, ты и в самом деле был бы умен, то не давал бы глупых ответов. Синьор Алифио, прошу вас, узнайте подробней и доложите мне суть сего дела. Я хотела бы знать, сколько на сих пространствах можно было бы содержать скота, особливо коров?
— Не свиней, а коров? - удивился шут. Бона решила удостоить его ответом.
— Свиней надо откармливать, а коровы и овцы пасутся сами. В Неаполе королевские земли отведены под пастбища, а плата за пользование ими идет в королевскую казну. Торговля скотом процветает, мяса на столах вволю. Да при том отъевшиеся на этих лугах огромные стада сами переходят границы неаполитанского государства. Нет никаких расходов на перевозку. Просто?
— На удивленье просто! — воскликнул шут. — Не только...
— Что только?
— С той поры, как стоит польская земля, ни одна из ее королев не утруждала свою голову мыслями о... скотине, — закончил Станьчик.
Он рассчитывал услышать взрыв смеха, но придворные стояли опустив глаза, с каменными лицами. Бона вдруг встала.
— Да, — сказала она ядовито, — ни одна не утруждала. И
потому-то поэты должны были поучать подданных, чтобы они даже в дни мира столь усердно не обгладывали кости.
Поздней осенью, когда ветер срывал с деревьев листья, король с супругой выехали на охоту в Неполомице, но дурные вести с Поморья заставили их вернуться. Король какое-то время еще пытался выждать, наконец, несмотря на уговоры Боны положиться на Фирлея или Тарновского, стал собираться в поход. Сигизмунд, упрямый как все Ягеллоны, не внимал уговорам Боны, хотя она, жалуясь на приступы дурноты, говорила ему, что снова в тягостях. Король обрадовался ее словам, но от намерений своих не отказался.
— Оставляю вас с неспокойной душою, но ехать должен.
— Надолго? — спросила она, вздохнув.
— Война с Альбрехтом может быть очень тяжелой. Возможно, и зимы на нее не хватит. Кто знает.
Бона взглянула на него с удивлением.
— Как? Вы не приедете ни на Рождество, ни на Пасху и даже ко дню рождения сына?
Король молчал, стараясь не глядеть Боне в глаза.
— Я поняла, — сказала она через минуту. — Вы не вернетесь.
— Не знаю. Буду слать письма. И хотел бы получить весть о том, что вы счастливо разрешились от бремени.
— О появлении на свет наследника престола? О да. Тотчас же подам весть. Но... Ваше величество...
Бона подбежала к королю и в неожиданном порыве страха спрятала голову у него на груди. Король нежно утешал ее.
— Постараюсь вернуться. Но прошу вас, запомните: коли не успею к сроку, даже если это снова будет дочь, высылайте гонца.
Она гордо выпрямилась.
— Если, не дай бог, родится вторая принцесса...
— Что тогда?
— Тогда, мой господин и король, я сообщу вам лишь об одном — о здоровье королевы.
Король уехал, и Вавель без рыцарей и королевских советников показался еще более пустым и холодным. К тому же как-то перед самым Рождеством королеву разбудил грохот и стук. Она кликнула Анну, та спустилась вниз, но вскоре вернулась ни с чем - никто из приближенных не знал, что случилось. Тогда королева велела позвать в опочивальню Вольского, которого встретила упреками.
— Вот уже час, как ужасный стук и грохот не дают мне заснуть. Слышите?
— Слышу стук колес.
— И цокот копыт по мостовой. Голова раскалывается от боли. Что все это значит?
— Ваше величество... По приказу короля со стен и с валов снимают пушки.
— Пушки? Боже! И с вавельских стен тоже?
— Да. Даже самые тяжелые.
— Замок останется без пушек?
— Таков приказ его величества. Осадные орудия, которые он взял с собой, не достаточно мощны. Их слишком мало.
— Об этом судить я не могу, но полагаю... Мне надо поговорить с маршалом Кмитой.
— Он еще вчера уехал к королю.
— Как, он тоже? Значит, никого нет?! Я осталась одна. Без всякой защиты... В замке, в котором нет даже пушек. О боже! Неужто король, помня о пушках, забыл обо мне... Своей супруге?
Маршал Вольский не смог, однако, повлиять на изменение королевских приказов, и зима была тягостной не только из-за морозов и вьюги, но также из-за неуверенности: какая судьба ждет незащищенный город? А если отряды крестоносцев подберутся к границам Малой Польши?
В довершение ко всему на Пасху захворала маленькая Анна, дочь короля от первого брака, и Бона приказала сменить медика, найти лучшего из лучших. Алифио разыскал и привел во дворец знаменитого Яна Анджея Валентино, который вместе с обиженным недоверием придворным доктором Катиньяни пытался выходить больного ребенка. Бона в апреле еще была в силах спуститься вниз, в правое крыло замка, навестить двух своих падчериц и Беату и, хотя знала, что дни принцессы сочтены, щадя мужа, не писала ему об этом ни слова, сообщала лишь добрые вести и светские сплетни. Она писала также, что князь Ян, получивший сан виленского епископа, утвердился в своем новом положении, расположив к себе литовских магнатов, и что пани Катажина Косцелецкая, живущая при сыне с двумя старшими дочерьми, тоже благоденствует. В самом ли деле литовские вельможи любезно встретили Катажину — в этом Бона не была уверена. Она даже предполагала, что бывшая королевская полюбовница чувствует себя в Вильне чужой, знатные вельможи кичатся и не приглашают ее к своему двору. Правда, Алифио уверял, что нравы в Литовском княжестве не столь строги, как в Короне, и едва ли кто из знатных людей избегает знакомства с матерью епископа. Король не знал, каково живется его внебрачным дочерям, под давлением Боны покинувшим Краков, не ведал он и о болезни принцессы Анны. И только когда восьмого мая, на пятом году жизни, принцесса умерла, Бона послала к нему гонца с траурной вестью. Но приехать на похороны король не смог, прислал лишь ответное письмо, в котором благодарил ее за материнскую нежность к больному ребенку, вызванную чувством долга, равным ее добродетели и их взаимной любви. Король просил оставить при дворе знаменитого медика Валентино, чтобы он в июле был при ее родах. Июнь прошел невесело, он тянулся бесконечно, словно иного месяца летом и не бывало. Алифио все чаще заставал королеву в дурном настроении: она изнемогала от жары и ожидания — вести о войне с крестоносцами были редкими и скупыми.
— Я жду, вечно жду, — как-то пожаловалась она, хотя редко открывала перед кем-нибудь душу. — Вы, наверное, заметили, я в вечном беспокойстве и по ночам, когда под стенами и во дворе слышны лишь одни шаги стражников, встаю и хожу по комнатам, жажду сна, но тревога не дает сомкнуть глаз. И вдруг вижу, я одна в этом замке, совсем одна...
Канцлер, вглядевшись внимательней в изменившееся, побледневшее ее лицо, робко спросил:
— Государыня, неужто вы так тревожитесь об исходе сраженья?
— Не только. Я думаю и о короле, который всегда в самом горниле битвы. О том, что предсказания звезд опять туманны. И в бессонные ночи думаю об одном - неужто я, Бона Сфорца, не смогу назло соседям родить сына? Чтобы династия Ягеллонов не угасла? Эти проклятые Габсбурги в Вене, в Испании... Они, наверное, думают, что я неспособна. А другие? Хотя бы вы? Я хочу знать.
Алифио уклонился от ответа.
— Светлейшая госпожа, я знаю, у вас железная воля, но в этом случае надо положиться на благосклонность судьбы. На молитвы.
Она воздела руки к небу.
— Санта Мадонна! Я обращаюсь к богу с молитвами денно и нощно. Прошу у него милостыни. Как нищенка! Кто бы мог поверить в это? Ведь лишь два года назад астролог в Италии говорил: "Будешь владычицей великой и сильной". А я хочу быть просто счастливой...
— Но, ваше величество, перед вами будущее.
— Будущее? — промолвила она. — В вечном страхе, в одиночестве, в постоянной опасности? О, как трудно быть королевой Польши!..
Тем временем Паппакода, попивая вино в покое у Марины, убеждал ее, что она стала веселее и моложе. Слушая эти похвалы, потупившись, пряча от него взгляд быстрых глаз, Марина все подливала и подливала ему огненного зелья.
— Быть может, это оттого, что я наконец смогла отогреться под летним солнцем, как когда-то в Бари.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75