Королева Бона
Исторический роман
Белая кобылица, испугавшись, отпрянула в сторону, и над головой герцогини вдруг запел, расшумелся лес. От заросшей кудрявым папоротником поляны узкая тропинка вела в глубь лесной нехоженой чащи, ветки деревьев, столь непохожих на кипарисы и пальмы, задевали бархатную шапочку Боны, били по щекам и спине. Быстрее, быстрее! Она не натягивала поводья, не сдерживала стремительный бег норовистой верховой лошади из конюшни ее матери. Бешеная скачка, шум ветра над головой, шум ветра в ушах, на губах счастливая улыбка. Это она, дочь принцессы Бари, получает во владение эту огромную лесную землю, о которой ей столько рассказывал Станислав Остророг, посол и приближенный короля Сигизмунда, польский каштелян... Лошадь внезапно остановилась перед густой, плотной стеной зелени, словно перед укрепленной, готовой к осаде крепостью, и, чуть потанцевав на широкой поляне, свернула обратно на тропинку.
— Устала? Да? Устала... — нежно приговаривала Бона, гладя мокрую потемневшую холку. - Скачи обратно, во главу поезда. Красавица.
Непослушная лошадь мотнула головой, но тропинка была только одна, едва различимая в лесной чаще; она возвращалась тем же путем, который привел ее в чащу. Все чаще оглядывалась по сторонам всадница. Так вот как выглядит северное королевство, границы которого свадебный кортеж пересек только вчера утром. Но послы рассказывали не только о густых непроходимых лесах и редких селениях. Они хвалили и великолепные чертоги вельмож, возвышавшиеся над изумрудными лугами, и величественный королевский дворец на Вавеле, красотой своей ничуть не уступающий замкам итальянских вельмож. Каштелян Остророг, надевая ей на палец обручальное кольцо с большим алмазом, присланное Сигизмундом Ягеллоном, не скрывал, что она будет супругой одного из самых могущественных монархов Европы. Но еще до того, как наступил торжественный момент обручения, еще прежде чем Бона поцеловала изумрудный крест с реликвией святого Николая, покровителя Бари, неаполитанский вице-король и кардинал д'Эсте долго толковали о том, какие надежды народ Польши — именно так назвал польский посол свою страну — возлагает на нее, новую королеву. Впрочем, нет, слова "новую" в их речах не было. О том, что будущий ее муж — вдовец, Бона узнала раньше, от матери, принцессы Изабеллы, когда та вдруг стала посылать письмо за письмом императору Максимилиану, который из большого числа претенденток на польский престол выбрал именно ее, Бону Сфорцу Арагонскую, внучку покойного неаполитанского короля и дочь миланского герцога. Бона спрашивала мать, почему он так поступил, но она уклонилась от ответа. Уверяла, что польскому королю, доблестному мужу в расцвете сил, мог прийтись по вкусу портрет молодой девушки, врученный ему в Кракове ее наставником и воспитателем Колонной из Неаполя, а также огромное приданое славившейся своей красотой, образованной итальянской герцогини.
И вот свершилось. Расступаются перед ней заросли деревьев с зеленью различных оттенков, как еще недавно расступались толпы на улицах Бари и Неаполя с возгласами "Да здравствует герцогиня Бона", "Прекрасная герцогиня Бона! ". Так было уже после торжественного венчания, но в памяти у нее осталось, как мать торжественно обошла вместе с нею весь замок с четырехэтажными башнями, украшенный гербом рода Сфорца - драконом с короной на голове, держащим в пасти младенца, — и вошла в придворную часовню, украшенную цветами и освещенную множеством огней. Они долго стояли на коленях перед алтарем, с которого на них смотрел святой Николай, покровитель Бари, и после того, как они окропили друг друга святой водой, между ними состоялся разговор, который герцогиня запомнила на всю жизнь.
Красивая и величественная принцесса Изабелла Арагонская, герцогиня Бари и Россано, в то время уже вдова, изгнанная из Милана регентом герцогом Лодовико Моро, коснувшись влажными пальцами дочерней ладони, сказала:
— В этой часовне тебя крестили.
— Двадцать три года тому назад, — отвечала герцогиня, опустив голову.
— Ты с ума сошла! — оборвала ее принцесса. — Восемнадцать. Ну самое большее девятнадцать лет назад.
— Запомню.
— Моя дорогая! В трудные минуты всегда молись святому Николаю, нашему покровителю.
— А-а. Запомню.
— Эти старые стены в последний раз видят герцогиню Бари и Милана, — сказала Изабелла многозначительно. — Когда ты приедешь ко мне в гости, ты войдешь сюда уже королевой.
— За это не поручусь, — она едва заметно покачала головой.
— То есть как? Ты не знаешь, будешь ли королевой? — удивилась мать.
— Я не знаю, войду ли я когда-нибудь в эту часовню.
— Почему?
— Я думаю, что королеве не подобает ездить в гости к герцогине. Даже к такой знаменитой, как итальянская,— ответила она простодушно.
Изабелла выпрямилась, нахмурила брови.
— Я — твоя мать.
— И поэтому я приглашаю тебя, повелительница, в гости, в столицу моего северного королевства, — попыталась исправить ошибку Бона.
Но Изабелла Сфорца ответила надменно:
— Я приеду в Краковию только на крестины наследника. Не раньше.
— Ну, что же... быть по сему. — Бона вздохнула и вышла следом за матерью.
Неожиданно кобылица отпрянула, сухая ветка, с треском обломившись, упала тут же рядом, и сверкающая яркими огнями часовня, стоявшая перед глазами Боны, исчезла. Не успев успокоить лошадь, она уже оказалась под сводами арки, образованной переплетенными ветвями незнакомых ей могучих деревьев. Эти сумрачные зеленые своды напомнили темный угрюмый грот, в который привела ее верная служанка Марина, в тот же день, когда они с матерью совершали обход замка. Было уже темно, в гроте горел только один светильник, а одетый в какие-то странные одеяния маг говорил:
— Синьора, ты хочешь знать всю правду?
— Да. Правду, и только правду...
Он долго вглядывался в стеклянный шар, щурился, наконец сказал:
— Вижу... Вижу на лошадиной холке когти дикого зверя. Он ее задерет... Вижу двух драконов, охраняющих огромный замок.
— Двух, не одного? Дракон в моем гербе. Что означает второй? — спросила она.
— Не знаю. Не вижу ясно...
— А что ты знаешь? — допытывалась Бона.
— Будешь правительницей, славной и могущественной, станешь известна во всем мире, но только...
— Что — только?
— Бойся ядовитого пламени из драконьей пасти. Ядовитых снадобий... Будь осторожна. Обижай только тех людей, мести которых не страшишься.
— Я еду в страну, где может ужалить лишь один дракон, тот, что в гербе Сфорца. Где нет ни отравленных кинжалов,
ни ядовитых трав. Скажи другое. Я буду счастлива?
— Если, став великой, сумеешь быть счастливой, — отвечал он, отступая в глубину грота.
— И это все? - в голосе ее было разочарование.
— Я сказал много, — шепнул чародей. — Может быть, даже слишком...
И тогда она крикнула в гневе:
— Я хочу быть счастливой! Слышишь? Счастливой! Больше всего на свете!
Маг беспомощно развел руками. Недовольная предсказаниями, она повернулась и безмолвно вышла.
И вот теперь, спустя много месяцев после встречи с оракулом, Бона выезжает из-под сумрачных сводов, она снова на той же заросшей кудрявым папоротником поляне, сюда вывела ее белая кобылица. Но теперь поляна не безлюдна. Навстречу устремились рыцари из охранявшей ее дружины, многочисленные лучники и даже маленькие пажи, с громкими возгласами бежавшие к ней навстречу. Она испугала их своим исчезновением, а через минуту ей уже некогда было вспоминать годы юности, проведенные в солнечном герцогстве Бари.
Впрочем, тепло и солнечно было и в Польше, когда в один из апрельских дней богатый и торжественный свадебный поезд будущей королевы достиг наконец пределов Моравицы, резиденции могущественного рода Тенчинских. А так как вот уже целую неделю люди Боны, дабы избежать проволочек и ускорить путь, устраивали лишь короткие привалы, раскидывая шатры и на полянах, и на просохших уже лугах, то теперь сопровождавший Бону королевский посол Остророг с ее позволения объявил, что на сей раз постой будет долгим. Подъезжая к Моравице, стремянные надели на лошадей роскошные попоны и сбруи, украсили их султанами, а Остророг в праздничном одеянии переливавшемся серебром, тяжелом от дорогих украшений, подошел к королевской супруге. Она, сменив дорожные наряды, надела голубое платье с золотым шитьем, а вместо небольшой шапочки, прикрывавшей золотистые волосы, бархатный берет с богатой застежкой. Остророг с изумлением глядел на большие светящиеся глаза итальянки, на ее отливавшие золотом волосы, на свежие, не поблекшие от трудного пути румяные щеки и губы, дивился ее стройной стати, невольно напоминавшей о силе и ловкости легендарных амазонок. Он вплотную подъехал к ней и успел объяснить до того, как приблизился владелец Моравицы, выступивший со своими дворянами ей навстречу, сколь влиятельны в Польше знатные семейства Тенчинских, Томицких, Заремб, Ласких. В Моравицу меж тем, чтобы приветствовать будущую королеву, прибыли Петр Томицкий, коронный подканцлер и епископ, воевода Ян Заремба и — от князей литовских — великий гетман Константин Острожский. Примасу Яну Ласкому положено встречать герцогиню вместе с королем перед самым въездом в Краков, он соединит и обвенчает их, скрепит этот брачный союз навеки.
— Могу ли я говорить с ними, как и с вами, на латинском языке? — спросила она.
— Да, — подтвердил он, — хотя Томицкий, много лет изучавший науки в Болонье и Риме, говорит по-итальянски как родовитый римлянин.
— Правда ли, что многие ваши молодые люди проходят курс наук в университетах Падуи, Болоньи и Рима? Я полагала, что, приехав к нам со свадебным договором, вы прихвастнули немного...
— Зачем бы я стал это делать? — спросил он удивленно.
— Зачем? — повторила она. — Сама не знаю. Но вам должно быть известно, что есть и такие, кому мой брак неугоден, они были рады возвести на вас напраслину.
Она улыбнулась, улыбка у нее была лучезарная, обаятельная, и Остророг подумал, что король поступил правильно, что не откладывая выслал его со свадебным контрактом и алмазным кольцом. Они умолкли, потому что на дороге уже показалась дружина Яна Тенчинского из Моравицы.
Несколько дней, проведенных в поместье этого знатного вельможи, были для итальянцев и отдыхом после долгого пути, и предвкушением будущих торжеств, которые готовил для них Краков. Уже первый, данный в честь Боны пир своим великолепием превзошел все ожидания ее придворных. Сидевший рядом с нею коронный подканцлер епископ Томицкий развлекал ее не только чтением стихов Данте и Петрарки, но и рассказом о своем огромном книжном собрании, о своих занимательных беседах и диспутах со знаменитыми поэтами Кракова — Яном Дантышеком и Анджеем Кшицким. Толковал ей, будущей королеве, смысл выступления гетмана Острожского, одержавшего большую победу в войне с Московией, объяснял, что битва под Оршей прославила его имя не только в Польше, но и во всей Европе. Она хотела было сказать, что этот старый рыцарь вызывает почтительный страх и у нее самой, но споткнулась на слове "старый". Вспомнила вдруг, что герою Орши, быть может, не намного больше лет, чем тому, с кем примас Лаский обвенчает ее еще в этом месяце. Бона стала расспрашивать Томицкого о своем будущем супруге, и тот охотно рассказывал о его великодушии, доброте и осмотрительности, столь необходимой в этой стране с ее обширными границами, о его достойной восхищения рассудительности и доблести.
Она внимала словам этим так же сосредоточенно, как и хвастливым рассказам гетмана о достоинствах его сына Ильи, который, будучи наследником огромных богатств в Литве, был желанным женихом для всех княжен литовских. Но гетман предпочел бы женить его на дочери польского вельможи и грозился прислать его в Краков, ко двору, где он мог бы подучиться светским манерам и подыскать себе подходящую невесту. Она обещала ему в шутку, что присмотрит для Ильи самую красивую девушку среди польских дворянок, которых, как было условлено, должен был отобрать для нее сам король, и с грустью глянула на противоположный конец стола, где сидели приехавшие с ней итальянки, из которых, по тому же договору, лишь немногие могли остаться с ней, в ее королевском замке на Вавеле.
Быстро пролетели четыре дня в Моравице, а на пятый, после приезда из Италии посла от принцессы - кардинала Ипполита д'Эсте, знавшего Бону еще ребенком, начались сборы в дорогу. Пятнадцатого апреля, в теплый, почти жаркий день, свадебный поезд наконец покинул Моравицу. Бона ехала на своей белой лошади рядом с паном Тенчинским, который должен был проводить высокую гостью до самого Лобзова, присутствовать при том, как будущая королева займет ожидавшую ее карету, а затем присоединиться к придворной свите. Карета, обитая снаружи пурпурной тканью, была удивительно красива, рядом с Боной уселись три дворянки из самых знатных итальянских родов. Перед каретой ехали верхами два трубача, а за ними следовал в определенной последовательности эскорт — несколько десятков человек под королевским штандартом. Они возглавляли кавалькаду, за ними гарцевали хоругви легкой кавалерии на красивейших конях буланой масти, а за экипажем Боны и каретами посла императора Максимилиана и кардинала д'Эсте, на великолепно убранных, в богатой сбруе лошадях — королевские сановники и дворяне, среди них уже представленный в Лобзове будущей королеве маршал ее двора Миколай Вольский. Эта многотысячная процессия была на удивление пестрой и шумной, поэтому мужики, работавшие в поле, выходили к дороге и с удивлением глазели на торжественный въезд в Краков будущей правительницы.
И она сама, до сих пор такая невозмутимая, казалось, была чем-то встревожена. На расспросы Дианы Кордона, заметившей ее волнение, вспылив, ответила, что велит всем замолчать — ей хочется сосредоточиться, вспомнить наставления матери, которые та дала ей перед самым отъездом. Они касались и первой встречи с будущим супругом, и ее приданого, и теперь, уже подъезжая к Кракову, она пыталась вспомнить все, что было тогда, в Бари.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75