— Мне совсем не до смеху, — вздохнул шут. — Вижу, напрасно позволял себе шутить с вашей милостью, поэтому к вам первому и пришел с новостью. Быть может, за это получу прощение?
— Говори или убирайся отсюда!
— Сейчас все выложу. Как известно, эта проклятая Катрин, боясь, что ее госпожу отравят, никого из придворных дам к ней не подпускает. А сама от нее ни на миг! Король тоже вот уже много недель не заглядывает к супруге в опочивальню — медик, видишь ли, не велит. Обо всем этом я хорошо наслышан. Но только вчера король этот запрет нарушил. Вошел к ней как раз перед самой полуночью. И что же он видит? Видит, как Катрин, раздевая госпожу, развязала у нее на животе тесемки и сняла подушку.
Подушку? — удивленно спросил Черный.
— Да. Подушку с живота. А слуга, который спит под дверью, услышал громкие крики: "Боже милосердный!", -это крикнул король, а потом королева закричала: "Катрин! Катрин!" — почти так же, как некогда Елизавета. И тоже, как та, упала, но этого слуга не видел, слышал только, как она бьется головой об пол.
— А король? — спросил Черный, чувствуя, как стучит в висках кровь.
— Выбежал из спальни, будто привидение. Белый как полотно. Немного погодя я подошел к дверям его покоев. Слуги боялись.
— Дальше что?
— Я не решаюсь сказать, что я услышал.
— Что же ты услышал?
— Кажется... рыдания.
Черный надолго умолк и наконец проговорил почти шепотом:
— Тебе показалось, Станьчик...
Старый шут посмотрел на него глазами, полными слез.
— Понимаю. Шут может слышать только королевский смех. Только смех. И ничего больше...
Впервые Черный посмотрел на Станьчика сочувственно: У его ног сидел бледный, страдающий человек, грустный и очень несчастный-Известие о скандале, которого не удалось скрыть даже доктору Лангу, а сам король и не собирался скрывать, быстро дошло до Яздова, до Боны. Хоть она и не очень жаловала Катерину, однако в первый момент никак не хотела поверить в такое, когда же наконец уяснила происшедшее, пришла в неописуемую ярость.
— Дочь, достойная своего отца! — кричала она. - Все время вела интригу против Изабеллы. Это также доказал Черный!
— Да, — подтвердил Паппакода.
— Она обманывала короля, обещая ему наследника? Это больная, бесплодная австриячка!
— Увы, да, - вздохнул слуга.
— Санта Мадонна! Так чего же удивляться, что Август более не желает видеть своей жены? Что он желает расторгнуть брак?
Паппакода поддакнул и тут же добавил:
— Многие сейчас припоминают королю, что, добиваясь коронации Барбары, он говорил: "Расторгнуть супружеские узы дано только богу". Теперь это может королю повредить.
— Глупец! — сердито прошептала Бона и добавила громче: —К чему были столь торжественные слова? Сам себе поставил ловушку.
— Папский нунций уведомил короля, что брак этот расторгнуть нельзя.
— О боже! Стало быть, я никогда не смогу сказать: свершилось, теперь можно спокойно умереть, у него есть наследники. Сыновья Августа? Королевичи? Где они? Какое-то проклятие тяготеет над нами. Почему? А я, безумная, считала дни, когда появится внук...
— Король ждет решения святого отца. Возможно, папа не посчитается со своим нунцием и решит по-иному.
— И ты веришь в это? — удивилась Бона. — У меня на этот счет нет никаких сомнений. Я хорошо помню, как, добиваясь разрешения, Габсбурги обхаживали Рим. И сейчас не замедлят вступиться в защиту Катерины, докажут законность ее супружества.
— Увы, этот брак уже состоялся, — отозвался Паппакода. — В своем вердикте папа может не посчитаться с желанием наияснейшего короля.
— Санта Мадонна! Несмотря на то, что жена его обманула?
— В таком случае легко доказать, что она это сделала, желая удержать при себе мужа. И когда на самом деле будет в тягости, не станет обманывать.
— На самом деле будет в тягости? — удивленно воскликнула Бона. — Такое случиться не может, и Август понимает это. Габсбургские принцессы — порченые от рождения... Странно, почему Мацеёвский не подумал об этом заранее, да и я сама... Скажи... у Катерины были дети от ее первого брака с герцогом Мантуанским? Если были, то где они сейчас? А если нет...
— Ее супружество было весьма недолгим... — поторопился ответить Паппакода.
— Никак я тебя не отучу говорить глупости! —возмутилась Бона. — Вот Изабелла родила наследника венгерского престола, хотя ее муж Заполия умер вскоре после свадьбы. А эта... Эта порченая австриячка никогда не родит сына. Никогда!
— Светлейшая госпожа сама бы могла просить римский престол расторгнуть сии брачные узы... — осторожно посоветовал Паппакода.
— Разумеется! Могу. И сделаю это. Я достаточно нагляделась на то, как умирает династия. С меня довольно! Едем в Италию. Сначала в Рим, потом в Бари.
Паппакода, не веря собственным ушам, спросил ее, с трудом сдерживая волнение:
— Мы навсегда покинем Варшаву?
Но приступ гнева у Боны прошел, и она произнесла, успокаиваясь:
— Не знаю. Ничего не знаю. Но съездить в Италию надо всенепременно. Вначале я должна поговорить с Августом. Как можно скорее! Сегодня же пошлю к нему гонца и отправлю письмо Изабелле. Срочно подготовлю письма в Бари и неаполитанским банкирам. Там, где не помогут уговоры, кто знает, не поможет ли золото?
— Несомненно, светлейшая госпожа! — воскликнул Паппакода.
Бона не любила ждать и никогда не ждала. Слуги быстро упаковали кофры, приготовили дорожные кареты, и она немедленно выехала в Краков. Дочерей оставила в Яздове, с собой взяла только Марину и Паппакоду да еще свою любимицу карлицу Досю, с ней она никогда не расставалась.
Гонец Боны, прибывший в Краков двумя днями раньше, разузнал у придворных, что король лишь один раз после той страшной ночи разговаривал с молодой королевой, причем их встреча напоминала скорее официальную аудиенцию или прием заморского посла. Во дворце только и говорили об этом, передавали из уст в уста, что король остался непреклонен. На Катерину даже не взглянул, сказал, уставившись в окно:
— Все ваши пожелания исполнены, вы останетесь теперь в Кракове одна. Королева-мать находится в Варшаве, я с сестрой Изабеллой на днях выеду в Неполомице.
— Как долго вы будете отсутствовать?
— О, очень долго, — ответил король, не поворачивая головы.
— Император, мой дядя, и венский двор будут возмущены нанесенным мне оскорблением... — Катерина в этой неравной борьбе пыталась пустить в ход последнее свое оружие.
— Нанесенным оскорблением? — удивленно переспросил Август. — Вам? О боже! Это вы, вы надругались надо мной, нанесли мне тяжелый удар, лишив веры в продолжение династии. И этот унижающий вас обман! Письма, отправленные тайком через Ланга, интриги против Изабеллы и ее сына. Вам этого мало? Я не боюсь никаких угроз! Я настаиваю, я требую вашего согласия на развод.
— А если я его не дам?
— Вы покинете Вавель и вернетесь к своему отцу. Я не желаю жить с вами под одной крышей.
— Это ваше последнее слово?
— Последнее! Как и наша встреча.
Она стояла не шелохнувшись, король, едва кивнув, первым вышел из комнаты.
Однако ему не удалось избежать встречи с королевой-матерью, которая тотчас после приезда на Вавель попросила Августа принять ее. Тяжело вздохнув при этом известии, он недовольно сказал:
— Я хотел хоть немного отвлечься охотой. А тут... Встреча с ней куда тяжелее, чем с Катериной. Ничего не поделаешь, скажи, Лясота, что я жду ее...
Бона приветствовала сына немного сердечнее, чем обычно, но, войдя, опиралась на трость, грузная, отяжелевшая.
— Вы чем-то огорчены, ваше величество? — спросил он.
— В пути подвернула ногу. Поездка была тяжелая, случилось несчастье. На одной из стоянок перевернулась карета, в которой ехала моя любимица Дося, лекарь сказал, надежд почти никаких. Я оставила ее в монастыре под опекой монахинь. Боюсь, на обратном пути не застану ее в живых...
Король молчал, он терпеть не мог эту наглую карлицу, но приходилось считаться с чувствами матери. Наконец она заговорила о цели своего приезда в Краков.
— Нет-нет, на сей раз мы не будем вести разговоров ни о Короне, ни о Литве, ни о земельных по мерах, ни о конюшнях. Я хочу лишь узнать, каковы твои намеренья в нынешнем положении.
— Мое положение? Боже милостивый! Хуже быть не может... Я готов взять в жены простую нищенку, только бы она родила мне сына. Я давно уже потерял покой и сон. Только и думаю о том, что покину сей бренный мир, не оставив наследника. Конец династии Ягеллонов.
Бона с искренним сочувствием смотрела на сына.
— Скажи, ты спрашивал совета у медиков? Быть может, Катерину надо лечить? Может... она поправится?
Август брезгливо поморщился:
— Я в жизни к ней больше не прикоснусь! Она, как когда-то Елизавета, упала, закатила глаза, на губах пена... Нет, нет, не желаю даже вспоминать этого. Забыть! Быть от нее подальше. Вчера прибыл гонец из Рима. Святой отец не дал согласия на расторжение брака.
— Значит, папа понял, что должен отказать? Тут дело не обошлось без Габсбургов. Санта Мадонна! Если б ты знал, как их радует, что род Ягеллонов на тебе кончается. Как им на руку болезнь Катерины! О, они давно мечтают править на Вавеле. Даже сына Заполни, рожденного дочерью Ягеллонов, пытались отобрать у Изабеллы, увезти из Кракова. Я боюсь. Ты слышишь? Такого со мной еще никогда не было. Боюсь, что ты до конца дней своих останешься с женой, но неженатый. С женой и бездетный. Что за спектакль разыгрываем мы перед всем миром!
Август сжался, будто его настиг удар меча.
— Какие чудовищные слова вы говорите, — сказал он очень тихо. — Неужто даже сейчас у вас нет хоть капли сострадания ко мне?
— Нет, есть!-громко и торопливо заговорила Бона.— Первый раз в жизни я плакала в Неполомицах, из-за своего легкомыслия, по неосторожности я погубила в утробе свое дитя — Ольбрахта. Второй раз я плакала недавно, когда узнала о несчастье, случившемся с тобой, мне больно за тебя, за то, что тебя так обманули. Трижды ты брал в жены женщин больных и бесплодных... Тебе хотелось обычного, простого человеческого счастья. О, как ты несчастлив! Видит бог, я лью над тобой слезы! Над единственной любовью моей неудавшейся жизни.
— Трудной жизни, согласен с вами, но зато какой яркой, бурной, настоящей... - не без горечи произнес Август.
— О да! - с иронией подтвердила она. - Мне всегда хотелось быть любимой, как был любим ты. Я мечтала, чтобы меня все боготворили, но почему-то я вызывала в людях только ненависть. Почему? Стремилась сделать это королевство богатым, навести в нем порядок, а меня обвиняли в алчности, в том, что прибираю все к рукам, жажду власти. Не раз я советовала немощному старцу...
— Он не всегда был немощным, — заметил Август.
— Разумеется, — согласилась она. — Но и тогда, когда король еще был полон сил... Я давала советы...
— И не ему одному.
— Да, и сенаторам, и шляхте. Ну и что? Я советовала смотреть вперед, в будущее, но в этом странном государстве никто о будущем не думает. Для вас всегда главным было то, что выгодно сейчас, сегодня. Интриги королевы Боны? Санта Мадонна! Не кажется ли тебе это смешным по сравнению с интригами и фальшью венского двора7 Или проделками князя Радзивилла? О, вы все и этот ваш ва-вельский дракон были сильнее меня. Какая теперь сила у италийского дракона рода Сфорца? №епге! №еп1е! Хотя он вроде и пугал столько лет! Да еще и этот яд... Даже ты, боясь меня, приказал закрывать на ключ вино, воду. Неужели ты думал, что я могу отравить кого-то? Дорогой! Это выдумки Габсбургов. Я была столь неосторожна, что встала поперек на их пути к польскому престолу. Да, я думала по-иному, совсем не так, как твой отец, и не так,
как Тарновский. Но разве это плохо? Не знаю. И вот в этой стране, которой я желала только добра, мне не удалось свершить задуманного. Мне удалось пополнить казну золотом, и немалым, это так, но у меня нет здесь ни одного преданного друга. Я ни разу не слышала слов похвалы, благодарности... Я хотела использовать свое влияние и помочь тебе расторгнуть брак с Катериной. Но римский король опередил меня. Вот поэтому я наконец решила сказать себе: довольно! С меня хватит и обид, и горечи. Мне необходимы перемены! Другие люди, приветливое небо. Я должна, как писала тебе в письме, отдохнуть душой и телом, уехать в Бари. Немедленно!
— То, что вы хотите уехать, мне в какой-то степени понятно, только не на тех условиях, которые содержались в вашем письме.
Бона удивилась, казалось, она захвачена врасплох.
— Что это значит?
— Вы не увезете того, что даровал вам отец, — золота из вашей казны и сумм из вашего приданого.
— Ах, так? — Она судорожно сжала пальцами серебряный набалдашник трости, лицо ее налилось кровью. — Значит, я вынуждена буду выехать нищей? Побираться? Я, польская королева? А ежели я уеду и вывезу все, что захочу?
— Я не дам на это согласия, — не задумываясь, ответил Август.
Бона встала. Величественная в роскошном платье, все еще вызывающая страх, она заговорила, как когда-то прежде, громко и повелительно:
— На Вавеле, судя по всему, ничего не изменилось! Раньше я то и дело слышала "нет" от своего супруга Сигизмунда, теперь то же говорит мне Август, мой сын. Что же? Выходит, я не поеду в Италию?
— Я сказал — нет.
— А я говорю — да! — закричала Бона. — Поеду! Несмотря ни на что.
И, громко стуча тростью, она направилась к выходу. Август молча смотрел ей вслед. Возле двери она задержалась на секунду, повернулась и, глядя ему прямо в глаза, надменно произнесла:
— Запомни мои слова: я уеду!
На следующий же день Бона выехала из Кракова к себе в Мазовию. В пути остановки были короткими, задержалась она только в монастыре, где была похоронена ее любимица Дося. До могилы шла пешком, долго стояла над ней и плакала. Паппакода был страшно удивлен этим, он видел ее слезы только на похоронах Алифио, Кшицкого и епископа Гамрата. Но они были советниками королевы, а два последних входили в ее триумвират; а эта карлица в последнее время выполняла роль теплого коврика, грея стопы Боны в холодном Яздовском замке. Неужели она больше ценит верность и слепую преданность, нежели любовь, восторги придворных, радостные возгласы толпы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75