Выберут, к примеру, Тарновского. Он ведь, наверное, мечтает о короне?
— Гнусные сплетни завистников, — возмутился Сигизмунд.
— Может быть. Но только... О боже! О чем мы говорим? Династия не кончилась. Через год-два родится Ягеллон. Сын Августа.
— Если бы мне дожить до этого часа! Ни о чем другом не мечтаю. Ни о чем... Бог свидетель, — прошептал он. — И поэтому пора положить конец разлуке Елизаветы с законным супругом. Если вы и в самом деле хотите дождаться внука, перестаньте противиться моей воле. Пусть она как можно скорее едет в Вильну.
— Нет! — крикнула Бона, а через мгновенье сказала уже спокойнее. — Правда, медики говорят, что их стараниями здоровье ее поправилось. Может ехать, но Август должен принять все ваши условия. Литвины желают, чтобы он был великим князем. На это нельзя соглашаться.
— Да, — признал ее правоту Сигизмунд, — пока что я еще жив и правлю королевством.
Сигизмунд Август беспечно веселился в Вильне вместе со своим блестящим, веселым двором, единственным неприятным событием была встреча с императорскими послами, напомнившими ему, что супруга его не может оставаться дольше в замке на Вавеле, где вот уже год томится в одиночестве. Вскоре последовало и письмо от короля, в котором тот шел во многом на уступки, но требовал взамен, чтобы сын забрал к себе Елизавету и делил с нею стол и ложе.
Впервые со времени приезда в Литву Август в обоих этих случаях советовался с Радзивиллом Черным, с которым его связывала теперь все более крепнущая дружба. Радзивилл советовал поймать отца на слове, настаивать на титуле и незаметно забрать власть в Литве в свои руки. Он советовал не спорить с королем, пусть жена приезжает, Барбара все равно его любит и будет встречаться с ним тайно—в Радзивилловском дворце или в охотничьих замках, в здешних лесах их великое множество, скажем, в Рудникской пуще. Август сможет там встречаться с ней всю осень, а может быть, и зимой — поехать на охоту...
После этого разговора, о котором не должен был знать Рыжий, любивший сестру по-своему искренне и сильно, Довойна сообщил Барбаре, что король назначает ей тайное свидание в ближайшем охотничьем замке. Барбара, не помня себя от счастья, что снова увидит Августа и они два дня проведут вместе, приехала в замок, захватив с собой только преданную ей Богну, Черного и Довойну. Но только первая ночь напоминала те, что они проводили когда-то вместе, в Геранонах или во дворце у ее матери. Утром, смущенный, он должен был сказать ей правду.
— У стен виленского замка есть уши, —начал он. — Поэтому я решил объясниться с вами тут. Не откажитесь только выслушать и понять...
Она испугалась.
— Мне страшно. Это дурное начало.
— Зло это только мнимое. Я выиграл сражение и уже на будущий год буду править в Литве как шапш сшх.
Барбара облегченно вздохнула.
— Но король поставил мне одно условие — в Нижнем замке я должен поселиться не один. С супругой.
— Как это? — она испугалась, побледнела. — С Елизаветой?
— Не забудьте, что она племянница императора. Италийское наследство моей матери в руках Габсбургов. За жену мою хлопочет Вена, послов шлет. Я не могу от нее так просто отказаться.
— Не зря меня брат мой предупреждал, — с горечью сказала Барбара.—"Будешь игрушкой в королевских руках. Игрушкой — и только".
— Но кузен ваш, Черный Радзивилл, умнее, — возразил Август. — Он принимает жизнь такой, какая она есть. Советует согласиться на все, лишь бы получить власть.
— А я? — спросила она шепотом. — Это значит, что я?.. Он порывисто прижал ее к себе, целуя глаза и губы.
— Это ничего не значит. Я выполню волю короля, своего отца, пусть Елизавета живет в замке. А с вами мы будем встречаться и здесь, и в Вильне, так часто, как вы согласитесь...
— Мое согласие... Оно значит так же мало, как я сама, — отвечала Барбара с горечью.
Он взял ее руки в свои, прижал к груди.
— Клянусь, — сказал он, — никого на свете я не люблю так, как вас. Верьте мне. Теперь я это знаю. Вас, и только вас. Навсегда...
Она взглянула на него молча. Но уже через минуту снова была в его объятьях. Податливая и очень счастливая.
Литовский сейм был созван в Бресте над Бугом в октябре 1544 года, там королевская чета и Елизавета должны были встретиться с Августом. Он один знал, что это была годовщина его встречи с Барбарой. Ехал он на сейм неохотно, боясь упреков со стороны матери и жены. И был обрадован их сердечностью при встрече, а еще больше расположением литовских вельмож, решительно добивавшихся, чтобы бразды правления в Литве были переданы молодому королю. Август, проведя год в Литве, отлично понимал, что от этого сейма могут зависеть судьбы государства — Радзивил-лы всячески стремились ослабить узы с Короной, а сенаторы во главе с Глебовичем, напротив, считали, что Литве одной не обеспечить неприкосновенность своих восточных границ.
Поэтому Август, вопреки советам Радзивилла Черного, решил не перечить отцу. Он знал, что сейчас не может рассчитывать на более высокий титул, нежели, и волей-неволей вынужден будет принять Елизавету в Вильне. Если бы он поступил иначе, его зависимость от Радзивиллов сразу стала бы заметной, а так, довольный послушанием сына, старый король, зиргетиз стих, наследственный правитель Литвы, сделал Августа как бы своим наместником.
Сейм закончился, краковский и литовский дворы разъехались в разные стороны. Наконец-то Август смог осуществить торжественный въезд в Вильну в обществе счастливой и довольной таким оборотом дела Елизаветы. Старый король, прощаясь с "доченькой", пожелал ей сына, наследника дина-
стии Ягеллонов, этого же пожелала, к ее великому удивлению, и королева Бона.
Елизавета въезжала в Вильну, окруженная свитой своих дворян и молодых вельмож, придворных Августа. Обитый алым бархатом паланкин, на котором восседала молодая королева, сопровождал конный эскорт, много пажей и юных слуг. Вильна, столица Витовта, наперекор Боне встречала свою великую княгиню и молодую королеву с нескрываемой радостью, шумно, весело. Несмотря на осенние дни, все вокруг было светлым, золотым, ярким. Елизавета вырвалась наконец от свекрови, избавилась от ее попреков, от презрительных взглядов вавельских придворных. Наконец-то была свободна —и, въезжая в город вместе с красавцем мужем, слышала, как со всех сторон звучат приветственные возгласы и поздравления. Молодая Литва, как и старые вельможи, приветливо и даже с восхищением встречала эту юную кроткую женщину с бледным, но прекрасным лицом. Она всем дарила улыбки, хотя за год, в своей мрачной комнате на Вавеле, разучилась улыбаться. Глаза ее блестели, словно бы наперекор людской молве, твердившей, что юная королева слаба и болезненна. Эта весть приводила Радзивиллов в изумление. Слабая, болезненная? В Литве о таком и не слыхивали. Те, у кого не было сил для жизни, умирали в младенчестве или в раннем детстве: от крупа, оспы, скарлатины. Но все девки к восемнадцати годам были крепкие, ядреные, каждый день парились в бане, гоняли верхом по лугам и лесам. Сон, говорят, у нее неспокойный, она поздно начинает день. Отчего бы это? Разумеется, король — молодой бычок — может помешать ей ночью спать, но пажи и девушки, приставленные к ее двору, шептались, что мужа она видит редко. Отчего же тогда у нее плохой сон? Старики вельможи украдкой вели меж собой такой разговор: "Если бы она была моей дочерью, взял бы я ее с собой на охоту, а потом велел бы хорошенько попарить в бане, отхлестать березовым веничком молодое тело, а на ночь постелил бы не пуховики, а медвежью шкуру или ковер, прямо на лавку, спала бы как суслик. Да еще дал бы ей выпить настойки из трав или чего покрепче".
Катрин Хёльцелин выслушивала пересуды, которые ей охотно передавали, и всем отвечала одинаково: "Госпожа отдыхает, устав от тягот долгого пути — сначала до Бреста, а потом до Вильны, — от постоев в деревенских хатах, пусть даже убранных, украшенных гобеленами и коврами. Отдохнет и тогда приободрится".
Но время шло, и это "тогда" отодвигалось в какую-то далекую даль, шторы на окнах покоев молодой королевы были опущены до полудня, а когда люди глядели на молодую королеву, выходящую из замковой часовни, им казалось, что она больше походит на лилию, чем на бутон. Никому при дворе она не перечила, и сторонников у нее не было, никого никогда она не спрашивала о здешних порядках и нравах.
Радзивилл Черный как-то пытался было втолковать ей, какие надежды возлагает Литва на молодого государя и какую роль могла бы сыграть и она, отвратив его от Рима и окружив кальвинистами, которые и здесь уже почуяли свою силу. Но потом перестал. Как-то раз она даже испугала его. Сначала внимательно слушала, потом, казалось, остолбенела от страха, словно малый ребенок, который слушает сказку про серого волка-оборотня, и наконец, вытянув вперед руки, закричала: "Кетхен! Кетхен!"
Разговор закончился ничем, все та же Кетхен, подобно няньке, спугнувшей мышонка из комнаты испуганного дитяти, выпроводила Радзивилла. Он был так зол и обижен этим приемом, что отважился за чаркой вина пожаловаться молодому королю. Но король как-то странно поглядел на него, словно бы не зная, то ли объяснять что-то своему усердному помощнику или просто его высмеять, наконец, опрокинув кубок с медом, сказал:
— Теперь вы видите — я и впрямь могу поклясться вашей сестре Барбаре, что с того дня, как мы встретились в Геранонах, я верен ей и душой и телом. Быть может, вы любите тихих застенчивых женщин, которые и в мыслях своих робки, а что уж говорить о делах? Но подобные скромницы — не в моем вкусе. - Король прищурился и, улыбнувшись, добавил:—Должно быть, вы ее сильно переполошили словом или делом, коль скоро она стала звать на помощь свою наперсницу Катрин.
Радзивилл в свой черед так испугался, что тоже готов был протянуть одеревеневшие руки и воскликнуть: "Кетхен!" Но во время заметил какую-то странную улыбку на губах короля.
— Провалиться мне на этом месте, коли я хотел ее напугать. Мне казалось, что с супругой короля о политике говорить пристало. Но вижу, что материя сия для нее трудна и непонятна.
Август нахмурился.
— Неужто вы и в самом деле не знаете, что в Вильне нет житья от шпионов, подосланных моей матушкой-королевой да еще Габсбургами и Гогенцоллернами? — сказал он. — Катрин — на службе у римского короля. Дворянин Тарло, как мне только что доложили, — агент прусского герцога Альбрехта. И вы верите, что супруга моя не передаст все, слово в слово, своей камеристке? Я счастлив, что она испугалась вас, будто дикого зверя. Не выслушала до конца.
— Простите меня, грешного, — искренне каялся Радзи-вилл, — больше такое не повторится. Пусть себе хворает, подальше от нас, ничего о наших замыслах не ведая. И вы, ваше королевское величество, полагаете, что супруга ваша запомнит, о чем я, дурак, говорил?
Он рассчитывал услышать, что угодно, только не взрыв злого смеха:
— Моя супруга? После этих приступов страха спит крепким сном, будто макового отвара напилась. А проснется — ни о чем, что было раньше, не помнит.
Черный уже не задавал вопросов, только головой качал, а король добавил:
— Повторите вашей сестре все, что я сказал о королеве. Да не забудьте передать, что я в конце недели поеду в Рудник скую пущу на охоту. Пусть выедет туда в закрытой карете.
После этого встал и вышел из покоя, Радзивилл же остался. Бормоча всевозможные проклятия, он потянулся за кувшином с медом и, хотя в будни пил весьма умеренно, в этот вечер напился до потери сознания.
А через несколько дней под вечер крытый экипаж подъехал к охотничьему замку в Рудник ской пуще. Не было при нем ни стражи, ни слуг. Довойна один помог выйти из него женщине, лицо которой было закрыто вуалью. Она быстро вбежала в комнату и сама, без помощи слуг, один за другим стала сбрасывать с себя тяжелые меха, было холодно, морозы наступили раньше, чем обычно, и в лесу уже лежал снег. Как только шуба упала на пол, хлопнули двери, из своих покоев навстречу ей выбежал Август. Минуту они стояли молча, словно не веря, что наконец-то видят друг друга, после чего король прижал Барбару к груди, поднял на руки.
— Наконец-то, — шепнул он. — Не мог дождаться... Осторожно опустил ее на землю и повел за собой, в дальние комнаты.
— Мы так редко бываем теперь вместе, —в промежутке между первым и вторым поцелуем жаловалась Барбара. — С тех пор как королева приехала в Вильну — слишком редко...
— Не вспоминайте! Не говорите мне ничего ни о Вильне, ни о дворе... Тут, в лесу, мы одни. Вы и я. Я пробуду здесь столько, сколько вы захотите.
— Это значит — долго?
— Долго-предолго.
— Всю зиму? До Рождества?
— Много-много зимних дней.
— Правда?
— И ночей тоже...
Охота затянулась сверх всякой меры. Радзивилл Черный стал было уже допытываться у двоюродного брата, когда же наконец сестра вернется домой, в Радзивилловский замок, но Рыжий только плечами пожимал и твердил свое:
— Поймала царственную птицу и держит. Крепко держит.
Но еще больше, чем Радзивилл Черный, ждала возвращения Августа его супруга — Елизавета. Влюбленная в своего короля, который казался ей сказочным принцем, она жила воспоминаниями и подолгу беседовала о нем с камеристкой. Часто винила себя в том, что не сумела приворожить его ни в Кракове, ни в Вильне, и в мечтах была куда смелее, нежели наяву. Но что поделаешь: стоило ему заключить ее в объятья, как она словно проваливалась в какую-то бездонную темную пропасть, а очнувшись, не помнила — были ли объятья, поцелуи или только ей почудились?
— Сегодня ночью король обнимал меня, правда? — спрашивала она иногда Катрин, но та отвечала, что, когда король навещает супругу, камеристке оставаться в покоях неуместно.
И Елизавета по-прежнему оставалась в неведении — любит ее Август или нет, коль уезжает так часто? Перед Рождеством она каждое утро спрашивала:
— Король уже здесь? Ответ был один:
— Еще не вернулся.
— Я думала, здесь, в Вильне, вдали от злых глаз королевы Боны, все будет по-другому. Но по-прежнему гляжу в окошко, считаю дни. И всегда одна, одна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75