Алифио вздохнул.
— Для этого необходимо время...
Создавать, лепить уже теперь, сразу. Я обращусь к королю. Нет, не только с этим. Скажу ему о приглашении в Виснич, а его подпись вы получите еще сегодня.
— А если...
— Он не может мне отказать. Он обещал, — отвечала Бона и вслед за тем обратилась к Паппакоде, который все время молчал.
— Синьор Паппакода! Я не доверяю стражам здешней сокровищницы. После возвращения из Виснича возьмем в Литву все ценное.
— Понимаю. Золото, необходимое для выкупа земель...
— Не только, - прервала королева. — Хрусталь, всю мебель черного дерева, вещицы из слоновой кости. Не забудьте о серебряной колыбели.
— Ни о чем не забуду, — заверил тот, выходя.
И едва не сшиб прижавшуюся к дверям Марину.
— Вы ведь все слышали, — сказал он. — Едем в Виснич, а
потом в Литву. Надолго. Берем с собою все ценности. Даже серебряную колыбель.
— Ну что ж, — Марина сердито выпятила губы. — Италийский дракон все еще держит в пасти дитя.
— Но, пожалуй... только как пугало, —пошутил Папна-кода.
Они рассмеялись.
— Это знаю я. Знаете вы. А другие? — шепнула Марина и добавила: — Тсс... Кто-то идет.
Шаги приближались, Марина и Паппакода отпрянули друг от друга.
Спустя час Паппакода, увидев на внутренней галерее идущего навстречу Алифио, остановился и спросил:
— Вы из королевской канцелярии? - Да.
— Значит, подписал?
— Подписал, — лаконичным ответом отделался от него канцлер.
Отправляясь с королем в Виснич, Бона оставила в замке на Вавеле Августа, ей не хотелось, чтобы юному королю оказывали такие же почести, как и королевской чете. Зато впервые взяла в свою свиту падчерицу Ядвигу, семнадцатилетнюю девушку, не слишком красивую, но приятную и стройную, была самая пора выводить ее в свет, а быть может, и выдать вскорости замуж за одного из чужеземных князей. Сопровождавшая ее высокая и статная Беата Косцелецкая казалась ровесницей Ядвиги, хотя на самом деле была на два года моложе. Вот уже год, как королева взяла ее в свою свиту и вскоре привязалась к ней даже больше, нежели к падчерице.
Они ехали втроем в роскошной карете — король после приступа подагры предпочел ехать один с придворным медиком. И только к самому замку король и королева подъехали вместе, в одном экипаже, запряженном четверкой белых лошадей.
Всю дорогу девушки болтали, вспоминая торжественный обряд коронации маленького Августа, без конца тараторили об играх и танцах, увенчавших великолепное пиршество.
— А почему Августу помазали плечи? — поинтересовалась Ядвига.
Бона, любознательность которой уже удовлетворил Вольский, объяснила, что юный король принял на свои плечи не тяжесть владения мечом во имя защиты страны, но и обязанность посвящения в рыцари. Но Ядвига, глядя на мачеху своими ясными, лучистыми глазами, продолжала зада-нать вопросы:
— А почему монархи всегда желают иметь сыновей? Почему лишь сын может быть преемником отца, королем? И только с ним считаются при дворе? Разве быть дочерью грех? Божья кара?
В первый раз с тех пор, как они узнали друг друга, Бона присмотрелась к Ядвиге внимательнее. Значит, она завидует Августу? Первородная дочь Сигизмунда, дочь Ягеллонов, она чувствует себя отодвинутой на второй план, обиженной?..
— Это и не кара, и не грех, — отвечала она Ядвиге, немного поразмыслив. — Но только сын может быть рыцарем, образцом для благородных молодых людей, а потом и сильным мужем, который возьмет меч и поведет на победоносную войну рыцарей. Сын — защитник границ и прав своей отчизны, вождь и судия, а также надежда рода, порука, что он не угаснет. Ну, а дочь... Раньше или позже отданная чужеземному князю или королю, она будет рожать сыновей для иной, чужой династии. Как ты, например, могла бы родить Янушу Мазовецкому только Пяста, а не Ягеллона.
Ядвига глубоко задумалась.
— Дева не может стоять у власти? — спросила она через некоторое время.
Бона прикусила губу. Она вспомнила о неаполитанской королеве Иоанне Четвертой, о своей матери, принцессе Бари, и уже намеревалась ответить, что правление это обычно слабое, ненадежное, что принцессы или королевы не становятся во главе войска. Но тут она подумала о себе: ведь если даже сама она никогда не примет участия в сраженье, то может развязать войну либо заключить мир, она сама жаждет власти. Быть может, если б у нее был молодой, честолюбивый супруг, тогда все было бы по-иному... Но ведь Сигизмунду уже исполнилось шестьдесят три года, он часто болеет и больше всего любит мир. Кех расШсш, как его называет вся Европа. Рядом с ним... Да, рядом с ним она невольно чувствует себя воином. Даже для задиристого Кмиты, для епископа Кшицкого уже сейчас титул много значит...
Замок в Висниче оказался величественным сооружением с четырьмя круглыми башнями, множеством пристроек, бесчисленным количеством покоев. Петр Кмита, властитель этого древнего замка, встретил королевский кортеж выстрелами из мортир, а в обитом пурпуром рыцарском зале, стены которого были увешаны дорогими рыцарскими доспехами и мечами, на заставленных яствами столах сверкали серебряные блюда, резные подсвечники и позолоченные кубки. Маршал принимал своих знатных гостей с небывалой роскошью, однако Кшицкий похвастался Боне, что ему уже случалось бывать здесь и ранее, на столь же великолепных приемах с
участием досточтимых и весьма славных краковских поэтов, магистров Академии, ученых мужей и музыкантов.
— Значит, покровительство пана Кмиты вам более по душе, нежели мое? — язвительная улыбка, появившаяся было на устах королевы, быстро исчезла. — Вепе, — сказала она. — А мне довольно и моей итальянской капеллы. Ваяние и зодчество занимают меня куда более, нежели стихи. Я бы предпочла возводить замки, храмы и памятники, нежели выслушивать подчас такие нудные словопрения.
— Однако же вашему королевскому величеству не чуждо искусство красноречия, уменье перемолвиться шуткой, острым, как стилет, словом? — спросил он. — ответствовала она. И добавила: — Быть может, мое искусство помогло одному из польских поэтов стать епископом?
Его ответ заглушила музыка, однако королева продолжала расспрашивать:
— И в этом же рыцарском зале маршал пьет напропалую со шляхтой? До утра?
— В этом самом. Но тогда здесь больше шутов, карликов и гомона и куда меньше нарядных слуг и драгоценных кубков. Как, к примеру, вот тот, что несет к нам этот стройный отрок. Но зато удовольствия, да и... выгоды здесь извлекают больше. Прошу прощения у вашего величества, но ведь для шляхетской братии большая честь быть на пиру у самого маршала. Хозяина Виснича. Провозглашая виваты в его честь, шляхта готова свершить все, чего только ни пожелает... польская королева.
Король как раз встал из-за стола, тем самым избавив Бону от нелегкого ответа. Но она хорошо запомнила все, что сказал ей о Кмите Кшицкий, и весь этот день и торжественный прием остались у нее в памяти. Во дворе замка состоялись игры, во время которых всадники, с копьем в руке, на великолепных рысаках, пытались сорвать на всем ходу металлическое кольцо, подвешенное на бечевке. Поздним вечером начались танцы, музыка гремела повсюду — и на замковом подворье, и в самом замке, где благоухали многочисленные букеты цветов.
Где-то после полуночи к королеве подбежала Беата Косцелецкая, порозовевшая, смущенная:
— Государыня, молодой князь Острожский ни на шаг не отходит от меня. О годах спрашивал, и я ему солгала...
— Он посмел тебя об этом спросить? — насупила брови Бона.
— Да, потому что он... Он говорит, что светлейшая госпожа обещала когда-то его батюшке дать ему в жены самую красивую из своих девушек и что именно я...
Ага, стало быть, слова юной королевской супруги, сказанные когда-то Константину Острожскому на пиру в Моравице, у Тенчинских, запали славному воителю в душу? И кто знает, может, юный Илья и не ошибается, говоря, что получит когда-нибудь руку самой красивой девушки ее двора - Беаты Косцелецкой...
Сразу же после возвращения из Виснича королева углубилась в просмотр давних пожалований и счетов, которые доставил ей Паппакода. Она решила, что, поскольку не в состоянии заполнить пустую казну, а платить налоги никто не хочет, не лучше ли заняться обеспечением династического фонда, иными словами, заполнить собственную сокровищницу, предназначенную для Ягеллонов, для Августа. За внесенное приданое ей достались большие земельные наделы в Короне, неизмеримо большие — в Литве и на Литовской Руси, теперь она хотела выкупить все королевские поместья из рук магнатов. Еще до коронации сына ей удалось откупить земли у Тенчинских, а также выплатить львовские пошлины, а сейчас она намеревалась свершить на своих землях то, чего не удалось сделать подскарбиям королевским за все время правления Александра и Сигизмунда. Однако, дабы не допустить обмана и приглядеться поближе к хозяйствованию управляющих, ей следовало навестить свои восточные владения.
Король не противился этой поездке, но и не одобрял ее. Ему не хотелось осложнять отношения с вельможами, которые не желали признавать каких-либо "принудительных взысканий" с поместий, к тому же производимых женщиной, пусть даже самой королевой. Поэтому король был несколько захвачен врасплох ее неожиданным отъездом, тщательно скрываемым от сенаторов, послов и даже от двора. И когда в один прекрасный день Бона, уже в дорожной одежде, вошла в покои Сигизмунда, он только нахмурился, не выразив, впрочем, ни единого слова порицания. Однако она почувствовала неудовольствие мужа и, кладя руку на его плечо, сказала:
— Я не хочу расставаться с вами, видя вас таким мрачным, безмолвным. Вы не одобряете эту поездку?
— Нет, почему же? — отвечал король холодно. — Она давно была в ваших помыслах.
— В наших, — поправила Бона. — Не только в моих. Вы говорили об этом давным-давно. Намеренья Василия не ясны нам, к восточной границе стоит приглядеться поближе. Да и
татары... Мне объясняли, что их орды не могли бы нанести нам такого урона, если бы переправы на нижнем Днепре постоянно охранялись конницей и пехотой. Король нахмурил брови.
— Объясняли? Кто же это?
— Разве это неправда? — спросила она с любопытством.
— Конечно, правда. Только как получить на это согласие литвинов.? И кто будет платить жалованье наемным войскам? Ведь по доброй воле ни литовская, ни русская шляхта не пойдет стеречь переправы и броды.
— Но можно построить пограничные крепости, сторожевые замки...
— А где взять деньги? — спросил он, уже теряя терпение. — Вы же сами сетовали, что казна пуста.
— Сейчас, когда Август стал вашим законным наследником, не буду сетовать. Займусь подсчетом золота в его и вашей казне.
— Ах, вот что. Но вы же хотели. Отдохнуть, поохотиться после тягот коронации, переговоров, сеймовых споров...
— Отдохну, попозже, — ответила Бона. — Впрочем... Надеюсь, что вскоре, уладив срочные дела, вы тоже прибудете в Вильну.
Он поднял голову и внимательно поглядел на нее.
— Вам этого хочется, правда? — спросил он. Королева смутилась, кровь прилила к ее лицу.
— Ваше величество... — шепнула она.
— Не такого ответа я жду, — настаивал король.
— О боже! Что я могу сказать? Объяснить? Вы ведь не доверяете мне в последнее время.
— Быть может, беспричинно? — спросил он.
— Ну конечно же, без всяких к тому оснований! Вы всегда далеко, в походах, и мы отвыкли друг от друга. Мыслим не так согласно, как в первые годы...
— О да! — признал он с горечью.
— Санта Мадонна! - вспылила она. - Но это же вы, а не я поставили в конце концов на своем. И с инкорпорацией Мазовии, и с наследством Людвика. По вашей воле я не присутствовала ни на похоронах Януша, чтобы положить конец неприятным для меня сплетням, ни на поспешном, тайном погребении маленького Ольбрахта.
— Не простили вы мне этого. До сих пор... — вздохнул он.
— Я мать. Имею право распоряжаться судьбой моих детей?
— Даже умерших? - спросил он.
— Я так тяжко и долго хворала в Неполомицах... — помолчав, сказала Бона.
— Все несчастья пошли от той болезни, — согласился король.
— Но в этом никто не виноват.
— Пусть будет так.
— Разве я часто жаловалась на то, что в трудные часы, даже во время родов, была предоставлена себе? Одна, всегда одна в этом холодном замке, в окружении неприязненных придворных, медлительных слуг и вельмож-интриганов...
— Неужто вы так беззащитны? — усомнился он.
— Ага, вы думаете о зубах дракона? — вспылила она. — Вы тоже? Ваша супруга слишком властолюбива? О боже! Да кто же вам мешал взять все в свои руки? Не только воевать, но и больше заботиться — я уж не говорю обо мне — о благе династии? О возвращении присвоенных или украденных у казны земель? О будущем дочерей и сына?
— Вашего сына, — буркнул он. — Его воспитываете вы и ваш италиец.
— Санта Мадонна! Опять о том же! Опять об этом! Но кто может запретить вам, монарху, чаще с ним видеться7 В Литве было бы довольно времени, чтобы поразмыслить и об этом.
— Разумеется, ни в чем вам не переча, — съязвил он.
— Ах! — вздохнула Бона. — Я знаю одно: я — женщина, и чувствую себя такой усталой...
— Я постараюсь приехать, — сказал король, помолчав.
— Как скоро? Король не ответил.
— Почему вы молчите? — воскликнула она с жаром. — Раньше все было совсем, совсем иначе... Вы тоже хотите отдохнуть? От меня? Санта Мадонна! Я сержусь. Я могу накричать! Но я ничего не скрываю. А вы смотрите на меня и молчите, всегда молчите! Я предпочла бы гнев, несправедливые упреки — их я могла бы по крайней мере отвести. Все, только не эту снисходительность. Не это каменное упорство, о которое я спотыкаюсь и которого не в состоянии преодолеть. Никогда! Никогда!
Он молчал по-прежнему, но уже не смотрел на нее. Тогда она заговорила немного спокойнее:
— Очень жаль. Мне остается только одно: ра21епга 1 ре-гапга. Мы будем ждать вас с надеждой, с тоскою. Я и Август и весь двор наш.
Она подошла к нему, протянув обе руки для пожатия и поцелуя, но он неожиданно привлек ее к себе. Из духа противоречия, о чем она, впрочем, тут же и пожалела, Бона по-
пыталась отстраниться, и уста короля едва коснулись ее щеки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75