— То, чего вы хотите, противоречит здешним обычаям и законам, — объяснил он.
-Напротив. Коль скоро княжество Литовское принадлежит Ягеллонам по наследству...
— Но согласно указам, принятым в Городле, — прервал он ее, — великого князя выбирает не король, а литовские и польские вельможи на общем сейме.
— Какой глупый указ. И для нас непригодный. Неужто вы не хотите уже сейчас быть уверенным в том, что Август станет королем?
— Но ведь ему... пошел только третий год...
— Я спрашиваю — не хотите такой уверенности? Молчите? Ведь в Литве свой великокняжеский Совет, свой сейм. Можно созвать тайное заседание этого Совета и получить обещание возвести Августа на великокняжеский престол.
Король отвечал уже с заметным раздражением:
— Да, но к такому странному решению едва ли удастся склонить хоть кого-то из тамошних вельмож. Ни Ежи Радзивилла, ни Гаштольда, ни князя Острожского. К тому же я хотел бы заручиться и согласием польских вельмож. Что я услышал во время собственной коронации? "Мы выбрали вас, ваше высочество, королем не потому, что вы наследник Литвы и Короны, а потому, что оба Совета дали на то согласие по доброй воле своей и добрые чувства к вашему высочеству питая".
— Они посмели так сказать? — удивилась Бона. — Какая дерзость! Но каждую из сторон можно попытаться уговорить. Или расположить к себе. Всегда надо пробовать, добиваться...
— Чего? Чтобы престолонаследником стал двухлетний младенец?
— Ах, ваше величество, — небрежно бросила она, — у детей есть одна особенность — они растут. Август станет великим князем не раньше, чем в три или четыре года... Король неожиданно рассмеялся.
— Поистине канцлерская голова! А какое упорство!
— Одно лишь слово: 81? Да? — спрашивала она.
— Я говорю "да", потому что не верю, что на сей раз вам удастся поставить на своем.
В порыве благодарности Бона прильнула к королю.
Вы и в самом деле мудрый правитель.
— К тому же не скрывающий своего восхищения королевой... Но также и своих опасений... — добавил он. — Неужто она всегда будет делать, что ей вздумается?
— Если король скажет "да". А вы ведь согласились, не правда ли?.. Нельзя упускать ничего. Август должен получить наследство моей матери, вашего венгерского племянника, мазовецких и силезских Пястов.
— Вы метите высоко. Многого хотите. Быть может, слишком многого...
Она улыбнулась, уверенная в себе, радуясь одержанной победе.
— Но ведь ваш колокол на одной из самых высоких колоколен. И тоже великий из великих. Потому что он иод стать делам своего короля.
Не желая терять времени понапрасну, Бона на другой же день вызвала к себе епископа Мендзылеского.
— Вы, ваше преосвященство, знаете литовские нравы и обычаи. Ведь это вас посылал недавно его величество в Вильну мирить поссорившихся вельмож — Ежи Радзивилла с воеводой Гаштольдом?
Мендзылеский неохотно ответил:
- Миссия моя не была выполнена полностью, их вражда и по сей день — тяжкое бремя для Великого княжества Литовского.
— Канцлер Алифио говорил мне, что с недавнего времени Гаштольд воспылал ненавистью также к гетману Острожскому?
— Я слышал такие речи. Может быть, ненависть его продиктована завистью? Ведь король очень почитает гетмана. Да и то сказать: гетман — полководец знаменитый, победитель московского войска под Оршей.
— Ненависть разделяет людей, — согласилась Бона. — Но ваше дело примирить и объединить всех этих вельмож.
— Против кого же? — не понимал он.
— Ох, хотя бы против панов польских. Прошу вас, не удивляйтесь. Не надолго. На какое-то время... Повод всегда найдется. Прежде всего — Краков. Неужто шляхта Малой
Польши, желающая присоединения Лихвы, не смотрит косо на всех этих восточных князей и бояр? А что, ежели Великое княжество Литовское отплатит им той же монетой?
— Его величество никогда не допустит... Бона прервала его сердито.
— Я знаю, знаю. Король осторожен. Предусмотрителен. Взвешивает каждое слово. Но на этот раз, синьор епископ, вы можете действовать свободно. Великокняжеский трон для королевича Августа мы добудем с его согласия.
Мендзылеский после долгих размышлений и колебаний сказал:
— Опасная игра. И нелегкая.
— Но отказываться от нее нельзя. Все надо порешить, пока у нас перемирие с крестоносцами и на восточных границах спокойно. Должно быть, войска хана Гирея нанесли сильный урон князю Василию?
— Просит перемирия с Речью Посполитой.
— Стало быть, впереди у нас несколько мирных лет. Бесценных лет, мы можем полностью посвятить их Августу, хлопотам за великокняжеский престол... Не мешкая поезжайте в Литву... Там, на месте, вы увидите яснее, кого следует поссорить, а кого помирить. А кого-то, быть может, и... купить.
Мендзылеский возмутился, даже помрачнел.
— Но, ваше величество...
Она поняла, что промахнулась, что святой отец и слышать не хочет о подкупах.
— Впрочем, этим займется канцлер Алифио, который поедет с вами, — поспешно добавила она. — Дай вам бог вернуться с добрыми новостями. И ргеахо! Ргевхо!
На вавельском дворе стояли четырехконные повозки, а королевские слуги тащили туда всевозможные тюки, оружие, охотничье снаряжение, гобелены. Вокруг повозок вертелся Станьчик, пока не наткнулся на Паппакоду, который как раз разговаривал с всадником из эскорта.
— Как долго будете добираться до Вильны?
— Недели три, если все пойдет хорошо, — отвечал за него возница.
— Езжайте осторожно. В сундуках много всякого добра.
— Серебряных ожерелий, кубков, платьев, расшитых серебром, — подхватил Станьчик. —Санта Мадонна! И все это для кого? Неужто для литовских панов?
— А вам что за дело? Я ничего об этом не знаю.
— То есть как это? Ваша милость не поедет вместе с синьором Алифио? — усомнился шут.
— Нет. Довольно и того, что каменецкий епископ уже там.
— Мендзылеский? — удивился Станьчик. — Теперь и я скажу — ничего об этом не знаю и не слыхивал. Но скоро услышу. Как только король наш вернется с сейма, из Петрокова.
— То ли услышите, то ли нет, потому что его величество король тоже двинется в Литву. Грузите повозки! Да поживее! — резко оборвал разговор Паппакода.
Станьчик прищурил глаз и состроил смешную гримасу.
— Хотел бы я знать: поползет ли за ним следом итальянский дракон? Бог ты мой! С той поры, как он у нас поселился, я вместо того, чтобы просвещать невежд, занимаюсь разгадыванием загадок. А они сыплются одна за другой. И все! Поистине над Вавелем собрались тучи. Средь бела дня свет застят...
Мендзылеский столь хорошо знал состояние умов в Литве, раздираемой борьбой между родами Гаштольдов и Рад-зивиллов, что долгое время, беседуя с нужными людьми, королевскими чиновниками, старался все прояснить доподлинно и обдумывал каждый шаг. Вскоре после приезда канцлера Алифио он наконец все же решился вступить в переговоры с виленским воеводой Ольбрахтом Гаштольдом. Изъявив беспокойство, что вражда его с Радзивиллами может привести и к настоящим битвам, он не забыл сказать и о доброжелательности королевы, которая в этих спорах на стороне Гаштольда.
— Более того, скажу вам, ваша милость, — добавил он. — Ее величество видит в вас, воевода, единственного достойного кандидата на не занятое ныне место канцлера Великого княжества Литовского.
— Весьма рад это слышать, — склонил голову старый вельможа, — а то ведь Радзивиллы сеют среди шляхты смуту, твердят, что я желаю самовольно захватить в Литве власть. Сочиняют, будто я крестьян своих тираню, будто в моих владениях их стоны да мольбы о возмездии возносятся к небу. Болтают и такое, а тем временем Ежи Радзивилл втихую прибирает одно королевское имение за другим. Король огорчен, что его земли в княжестве нашем не дают казне никакого дохода? Какой же может быть доход, если канцлером был недавно почивший в бозе отец и дядюшка всех этих Радзивиллов? Безнаказанных грабителей?
— Но если бы, — осторожно начал Мендзылеский, — если бы Литва обрела в королевском сыне Августе своего князя, а вы, ваша милость, согласились стать канцлером...
— Я говорил уже вашему преосвященству и прибывшему сюда канцлеру ее величества: если бы вы даже заручились поддержкой моей и других вельмож для возведения королевича Августа на великокняжеский трон, все равно гетман Острожский и Радзивиллы будут противиться этому.
— Но за великокняжеский престол для Королевича Сигиз-мунда Августа ратует и епископ виленский, князь Ян.
Гаштольд скривился, словно бы вместо вина ему поднесли кубок с уксусом.
— Гм! — пробурчал он. — Внебрачный сын короля! Как ему не поддержать родного отца и единокровного брата? Но этого мало! Здесь надобно иное творило, здесь нужна мысль, которая объединила бы всех. Вокруг меня — литовского канцлера; и больше чем мысль, — нужна надежда.
— А что может быть такою надеждой? — спросил Алифио.
— Ну что же... При великом Витовте ею было самостоятельное княжество Литовское.
— Ваша милость!.. — нахмурился Мендзылеский.
— Знаю, — согласился хозяин, — вам, посланникам Короны, не пристало слушать такие речи. Но если хотите, чтобы старый Гаштольд сказал вам правду... Паны из Великой Польши нас за варваров почитают, а малополяне вот уже сто пятьдесят лет считают Литву вотчиной своею. Оба бунта князя Глинского, который был заодно с князем Василием во время нападения того на Польшу, — это не что иное, как желание проявить самостоятельность, отдели...
— Смотрите, почтеннейший воевода, — прервал Мендзылеский, — как бы мы не наговорили друг другу лишнего...
— Однако же... У нас тут довольно собственных князей, магнатов, и каждый втайне мечтает о великокняжеском престоле. Избрание королевича Августа еще крепче свяжет Литву с Короной, укрепит их единение, унию...
— Личную унию, — подхватил Алифио.
— Разумеется, но все же... Ну что ж, поговорим с Кезгай-лой, с Кишкой, а они уж пусть с молодыми Радзивиллами объясняются. На тайном заседании Совета, быть может, удастся и поладить. Но только...
— Мы слушаем вас со всем вниманием, — произнес Мендзылеский.
— Нельзя допустить гетмана Острожского к Трокскому воеводству. У него и так титулов довольно: он и князь, и гетман...
— Всенепременно повторю эти слова его величеству, как только он пожалует в Литву. А вы, ваша милость, поедете сейчас со мной? — обратился Мендзылеский к Алифио.
— Я хотел бы еще потолковать с воеводой, может быть,
вы, ваше преосвященство, захотите послушать? Но Мендзылеский направился к дверям.
— Все, что хотел, я уже сказал. Все!
Несмотря на богатые дары и обещания, данные канцлером от имени королевы, Гаштольд предпочитал получить совет у самых влиятельных мужей Великого княжества. Станислав Кезгайло, вместе с двоюродным братом своим владевший самыми большими поместьями в Литве, внимательно выслушал Гаштольда и сказал:
— Не будет согласия на тайном Совете. Алифио уже пробовал подступиться к гетману Острожскому, но тот польских вельмож обидеть боится. Говорит, что избрание младенца прогневит рыцарей и вельмож в Короне, а Литве одной против князя Василия не устоять.
— Вы полагаете, что Острожский, не убоявшись королевского гнева, выступит против избрания Августа?
— Именно так, — подтвердил Кезгайло, — но я разведал, что все решает здесь Ежи Радзивилл. Он побелел от гнева, когда услышал, что Острожский рассчитывает на помощь Короны. Неужто, сказал он, литовские гетманы ни на что уже не пригодны — он сам, гетман польный, и Острожский, великий гетман? Неужно неспособны сами выиграть с Москвою ни одной битвы?
— И это Радзивилл собирается сказать на Совете? — встревожился Гаштольд.
— О нет, говорить он будет совсем другое. Прикинется, что во всем согласен с Острожским. Скажет, что согласие на возведение королевича на великокняжеский престол должны дать не только литвины, но и поляки. Коль скоро не умеем побеждать без поляков, так и совет в столь важном деле будем держать вместе.
— И это возражение выбьет у короля из рук оружие?
— Разве может быть по-другому? Коль скоро мы в Литве стоим за закон, за Городельский статут, пристало ли польскому королю вопреки ему своего домогаться? Если даже и отыщет какие доводы, все равно дело затянется надолго.
— Я обещал канцлеру Алифио, что не выступлю против его воли, — слабо оборонялся Гаштольд.
— Вы можете изменить суждение в последнюю минуту, уже во время заседания, — улыбнулся Кезгайло и встал.
Беседа была окончена.
Король, едва отдохнув после длительного путешествия из Петрокова, велел просить в свои покои епископа Мендзы-леского и Алифио. Оба сказали, что не пренебрегли никакими посулами, чтобы объединить одних, а также выведать тайные замыслы других. Теперь они хорошо знают, что князь Ян выполнит любое желание отца, что Ежи Радзивилл мечтает стать каштеляном трокским, а Гаштольд метит на пост великого канцлера литовского.
Сигизмунд не скрывал своего недовольства.
— Стало быть, хоть они и выслушали вас со вниманием, просят дать им время на размышления? Неужто вы, ваша милость, и вы, синьор Алифио, не смогли с ними сразу договориться?
— В ход пошли все средства, даже те, коих я не одобряю, — сказал Мендзылеский.
— Королева от своего имени послала всем сановникам тайного Совета богатые дары, — добавил Алифио.
— К завтрашнему дню постарайтесь разузнать, чего они от нас еще хотят, — приказал король.
— Постараюсь, ваше величество, — обещал Алифио.
И все же тайное собрание Совета не прошло мирно. В тот день собрались: виленский воевода Гаштольд, оба гетмана — Константин Острожский и Ежи Радзивилл, также Ян, представлявший князей литовских.
Все они вошли в большую мрачную комнату, сели по данному им королем знаку и приготовились слушать его долгую речь. Но король сказал коротко, без всякого вступления:
— Вижу, что, узнав о деле, которое меня в Литву привело, вы собрались здесь все до единого. Ну что же, готов вас выслушать.
Молчание длилось чуть дольше, чем следовало, наконец Гаштольд сказал:
— Великий государь, мы принимаем вас в Вильне, и посему мне, воеводе виленскому, надлежит выразить нашу мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75