— Усыпальница не готова? Тем лучше. Может быть, можно что-то исправить, улучшить? Ребенком я видела, как шла перестройка замка возле Милана, где вел работы маэстро Бра-манте, а все скульптурные украшения внутри были сделаны самим Леонардо да Винчи.
Легким движением руки она ввела Анну в круг своей свиты и снова продолжала стремительный бег по галереям замка. Вольский некоторое время с изумлением глядел на промелькнувшее яркое пятно ее платья, на отдалявшуюся королевскую свиту. Из задумчивости вывел его хорошо знакомый ехидный смех.
— Буря миновала? Ветер утих? - спросил появившийся из-за колонны Станьчик.
Вольский нахмурил брови.
— Смотри, не попадайся этому ветру на пути. Сметет.
— Не понимаю. Что вы хотите сказать?
— Ступай-ка лучше своей дорогой, — посоветовал Вольский.
— Бедный мой господин, — вздохнул шут. — Королева —
огонь, король — вода. Она - вихрь, он — покой. Ей-ей! Теперешняя королева — полная противоположность его первой жене! Был бы я королем - не позволил новой госпоже вмешиваться во все дела. Тем более в строительство усыпальницы и часовни для умершей супруги.
— Она пошла только взглянуть, — буркнул Вольский.
— Санта Мадонна! Неужто дракон способен только глядеть со своего герба? И не откроет пасть? И не обольет ядом? — с деланным удивлением спрашивал Станьчик.
— Ты судишь слишком поспешно.
— Этому я научился у нее. Все должно быть. Сейчас! Немедля!
— Тогда уходи. И поскорее, — рассердился Вольский передразнил шут, но ослушаться не посмел и, подпрыгивая, помчался вслед за свитой.
Он упустил ее из виду, но догадывался, в каком направлении следует идти.
Вольский пошел по пустынной галерее. За поворотом он почти столкнулся с канцлером Боны доктором Алифио. На вопрос Алифио, куда направилась королева, Вольский коротко рассказал о строящейся часовне. Он заметил, что смуглое лицо итальянца побледнело, и, может быть, поэтому добавил:
— Было бы лучше, если бы ее величество...
— Знаю, — прервал канцлер, — и был бы рад, если бы король ничего не узнал об этих прожектах и переменах. Разумеется, ее величество хочет только добра, но я понимаю... Словом, я буду там через минуту и обещаю все выяснить...
— Только не в присутствии маэстро Береччи. И еще одно прошу помнить: стены здесь толстые, но у них есть глаза и уши. Поговорите с королевой в ее покоях и, конечно же, без свидетелей.
— Неужто она уже успела нажить врагов? — встревожился Алифио.
— Не знаю, ничего не знаю. Просто она совсем, совсем иная, чем прежняя королева.
В тот же день перед ужином канцлер попробовал осторожно поговорить со своей госпожой. Рассказал, как много слышал похвал о покойной королеве, которую оплакивал весь двор, хотя она царствовала на Вавеле не более трех лет. Королевский историк и секретарь Деций записал, что плакали по ней и знать, и простолюдины, что она никогда никого и ничем не оскорбила и не обидела, всегда считалась со здешними обычаями, не пыталась править, была лишь добродетельной супругой и матерью.
— Разумеется, — прервала Бона, — не успела никого обидеть, вечно находясь в тени. Но такая тень не по мне, и я не успокоюсь, пока не узнаю, каков местный двор, какие у короля советники и каковы, наконец, мои подданные. А вы? Знаете ли вы их желания, обычаи, их нравы? И что следует делать, чтобы обрести здесь власть и влияние? Алифио беспомощно развел руками.
— Я старался, хотя, видит бог, это нелегко. Двор нам пока что не доверяет, а страна обширная, многолюдная...
Она резко перебила его:
— Обширная, да небогатая. Казна, слышала я, совсем пуста.
— Долги большие...
— Сами видите. Вы же знаете, что король-должник беднее нищего. Вот и загадка: на какие средства содержит наш король наемные войска? Кто ему помогает отбивать нападения врагов?
— Здесь у каждого магната свое войско. И еще, должно быть, имеется посполитое рушение. Так называют ополчение служилого сословия, шляхты.
— А к чьим словам, он, по вашему мнению, прислушивается?
— Есть тут влиятельные люди. Доблестный воин Тарновский, канцлер Шидловецкий. И еще...
— Может, этот шут Станьчик?
— Еще Кмита, хозяин Виснича. Но только в последнее время он в немилости. Чересчур горяч. Тарновскому ничего не спускает.
— В немилости? Да еще буян к тому же? Вот это по мне. Попробуем его укротить. Да еще перетянем на свою сторону Вольского. В маленьких герцогствах Италии много таких враждующих родов, борющихся сторон. А здесь? Есть ли и здесь противники королевской власти? Желающие перемен?
— Да. Они не хотят, чтобы один сановник занимал сразу несколько должностей, хотят отобрать у вельмож дарованные им прежде поместья. Но мелкая, необразованная шляхта против них.
— А магнаты?
— В первую очередь. Ведь эти перемены были бы прежде всего направлены против них.
— Что думает об этом его величество?
— Этого я не знаю. Но коли его называют королем сенаторов, стало быть...
— Санта Мадонна! — рассердилась она. — Так трудно двинуться с места, когда вокруг не видно ни зги. Не знаете, не слышали... Я тоже не знаю. Ударяюсь о высокую стену - и, куда ни гляну, вижу глухие стены, над которыми только небо. Чужое... Я сама знаю, что слишком нетерпелива. Но я при-
ехала сюда, чтобы кем-то стать, чего-то добиться. А тут передо мной горы, горы препятствий. Чтобы взять препятствия, нужны отличные скакуны! А они, сами знаете, не из лучших... При том король никогда не теряет спокойствия, почти всегда молчит. А быть может, и он иногда бывает не в духе, гневается?
— И этого я не знаю. Не слышал, — сознался Алифио. Первый раз за все время разговора она глянула на него с упреком. Рот, изяществом которого он не уставал восхищаться, искривился в насмешливой улыбке.
— Что же, придется приказать Паппакоде, чтобы он неустанно следил, доносил, сообщал о каждом королевском слове и жесте. Но все же вам, а не ему я скажу: трон Ягеллонов скоро получит законного наследника. И принцесса приедет из Бари на торжественные крестины.
Алифио помолчал немного, потом сказал:
— Приедет лишь в том случае, если это будет сын.
Она резко тряхнула головой, ее красивое лицо зарделось.
— Будет сын! — воскликнула она. — Я уже объявила об этом королю. Сын! Должен быть сын!
Она желала узнать поближе Петра Кмиту и расположить его к себе. Но случилось это раньше, нежели она предполагала. Однажды утром Алифио доложил королеве:
— Ваше величество, у вас просит срочной аудиенции маршал Кмита. Он мечет громы и молнии...
— Вот как? Громы и молнии? Хотела бы знать, кто его так прогневил. Пусть войдет.
Властитель Виснича стремительно вошел и, склонив темную, кудрявую голову, заговорил первым:
— Нижайше кланяюсь, наияснейшая государыня, благодарствую, что согласились меня выслушать.
— В надежде развеять скуку. Прошу садиться. От моего канцлера я слыхала, что вы в последнее время не в духе?
— А как же могло быть иначе? Все прескверно. До ушей ваших, светлейшая госпожа, должно быть, уже дошла весть, что Тарновский ходит за его величеством по пятам.
— Чему же тут удивляться? Ведь известно, что великий магистр Ордена крестоносцев собирает войско. Они держат совет.
— Что может знать об этом Тарновский? Ведь наверняка гетман Фирлей, а не он станет во главе войска.
— Не он? — удивилась королева. — Тогда о чем же, по-вашему, Тарновский беседует с королем?
— Скорее всего, о собственном возвышении. Светлейшая госпожа, вы ничего не слышали об этом человеке?
— Слыхала, что вас связывает с ним великая ненависть...
— Великая, - признался он. — Была и будет... До самого смертного часа.
— Очень хотелось бы услышать - почему?
— Обиду он мне нанес. Кровную обиду. Земли, что издавна были во владении Кмитов, отобрал силой. Отдавать их не хочет, да еще и оттесняет от короля, от власти. Вот и сейчас. Каштелянство у него на уме.
— Не слишком ли он молод для каштеляна? — удивилась Бона.
— В самую суть угодили, ваше величество! Я старше его, а только год, как удостоился чести стать надворным маршалом. Но Тарновскому и это не по нутру. Пронюхал он, что войницкий каштелян тяжко болен. Теперь нового звания добивается. Он — каштелян?! В то время как я... Ясновельможная пани! Кмиты — род старинный, сенаторский. Никогда я, как Тарновский, перед двором не пресмыкался и своих мыслей не таил. И сейчас скажу: я не слуга, вытащенный королевской милостью из грязи. В замке своем, в Висниче, не уступлю любому вельможе. И хотя не пристало мне просить у короля каштелянской должности, но горечь во мне поднимается, словно желчь, и злость меня душит. Отчего, светлейшая госпожа, несправедливость у нас такая? Одних топчут, а других возвышают и к себе приближают непомерно?
— О боже! Вы слово в слово повторили все, что слышала я от примаса Лаского, который недавно вел речь о несправедливости.
— Лаский? Этот враг магнатов, всех вместе взятых и каждого из нас в отдельности? Он говорил о несправедливости? — Кмита не мог скрыть удивления.
-Да.
— И вы, ваше величество, слушали его жалобы? — допытывался Кмита.
— А почему бы и нет? Ведь он не ради себя старался, а говорил о благе отечества, о справедливости. Говорил, что у вас, то есть у нас, сила предшествует праву.
— Не ради себя старался... — пробормотал Кмита. — Вижу, что вы, наияснейшая госпожа, сделали сравнение... не в мою пользу...
— Нет! Нет! — прервала она его, не дав окончить. — Я не хотела вас обидеть. Вернемся к делу. Стало быть, вы хотите, пан маршал, чтобы Тарновскому не досталось войницкое каштелянство?
— Не заслужил он этого, - кивнул Кмита. — Да и то сказать, зачем усиливать в сенате сторонников габсбургской династии?
— А вы всегда придерживаетесь других позиций, нежели Тарновский?
— Всегда. Готов выполнять приказы вашего королевского величества.
— Занятно. Занятно. Что же... Попробую быть вашей заступницей перед королем. Быть может...
— Уверяю вас, - подтвердил он живо, - с вашим мнением его величество король теперь считается.
Бона закусила губу.
— Считается?.. Воистину вы не таите своих мыслей, пан маршал.
— Я рад, что мог искренне высказать вам все то, что у меня на сердце. И что видел вас здоровой и пока еще в полном расцвете красоты вашей.
— Я не знала, что в вашем роду, пан Кмита, были еще и льстецы.
— Когда я впервые увидел вас, въезжающей в Краков, то понял сразу - для меня взошло солнце... — вымолвил он с пылом почтенный маршал! Не то сгорите в его огне.
Кмита встал и склонился низко над рукой королевы.
— А если и сгорю! Ну что же, живем один раз, ясновельможная пани.
Бона милостиво улыбнулась.
— Это правда. Живем только раз...
Как только он вышел, Бона тотчас же позвала стоявшую на страже Марину.
— Слыхала? Подай сюда зеркало. Сказал: "Пока еще в полном расцвете красоты". Что это значит? Стало быть, я меняюсь к худшему? Подурнела?
— Глядя на вас, никто не догадается, милостивая госпожа, о трудах и тяжести вашего положения. Но маршал должен был знать об этом...
Бона внимательно разглядывала свои глаза, губы.
— Ты заметила? Кмита смотрит на меня как на икону? — спросила она наконец.
— Да. Со дня приезда в замок.
— Он очень мил, но как политик чересчур неосторожен. Слишком откровенен.
— Должно быть, вельможи его не любят. Может, завидуют? Ведь в его богатом замке в Висниче всегда собирается шляхта. Шумят, гуляют.
Бона помолчала минутку, снова поднесла зеркало к глазам.
— Подай мне румяна, — приказала она, - и вели принести другое платье. Посветлей, понаряднее.
Этот разговор с маршалом, должно быть, дал ей пищу для размышлений, потому что на другой день она вызвала своего канцлера и стала расспрашивать его о придворных должностях, о королевских советниках. Он знал куда больше ее. Оказалось, все дворяне подчинялись надворному маршалу Кмите, знаменитому дипломату и славному полководцу. Выяснилось также, что в Висниче не только гуляла шляхта, там бывали поэты, артисты, даже сам маэстро Береччи. Кроме маршала, канцлер назвал еще и Миколая Томицкого, придворного конюшего, у которого на учете были все конюшни и под наблюдением все конюхи. Королевский стольник следил за тем, чтобы в королевской семье всего было вдоволь, высшими придворными чинами были еще кравчий и подчаший, а также придворный казначей, подскарбий Северин Бонер.
— Но меня интересуют не слуги, а советники, — нетерпеливо перебила королева.
— Я полагаю, что в их числе канцлер Шидловецкий и под-канцлер Томицкий. Они управляют королевской канцелярией и ее секретарями, как им заблагорассудится, а вместе с гетманами являются советниками короля во время мира и во время войны. Шидловецкий со дня вручения королевских даров не интересовался более ни вашим двором, милостивая государыня, ни мною, как вашим канцлером, ни нашим италийским подскарбием. Я мог бы предположить, что он не любит иностранцев. Слышал, однако...
— Говорите дальше, я слушаю.
— ...что он держит сторону Габсбургов. И это все, что я могу сообщить с полной определенностью, исключив сплетни...
— По-прежнему слишком мало, — заметила Бона, — но сейчас я занята своими женскими делами. К этому разговору мы вернемся позднее, после рождения королевича...
Теперь и в самом деле ее нельзя было встретить ни возле строящейся часовни, ни в садах, окружавших Вавель, охотнее всего она прогуливалась по галереям. Зато она деятельно занялась украшением правого крыла замка, его третьего этажа, предназначенного для нее и для ее камеристок. В опочивальне королевы развесили на стенах восточные ковры и фламандские гобелены, разложили ковры, привезенные из Бари. Остался только один небольшой гобелен, на котором были изображены букеты цветов.
Бона, держа в руках дорогую ткань, раздумывала, где бы ее повесить, но тут в опочивальню вошел король, а впереди него бежал шут.
— Беатриче, повесьте гобелен между окнами. Чуть выше... нет, чуть ниже. Как я рада, что вы, ваше величество, нашли при всех трудах ваших минуту и для меня. Не правда ли, этот гобелен украсит стену?
Ей пришлось ждать ответа.
— Мне не кажется, чтобы он был там к месту, — наконец произнес король.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75