— Самостоятельно? - усмехнулась Бона. - Без помощи Гогенцоллернов?
— Едва ли, — согласился он и вдруг заговорил громко, сердито, что бывало с ним очень редко: — И потому мы не допустим никакого своеволия, никакого нарушения старых законов! Должно победить право. Право, а не бесправие. Самое лучшее, что можно сделать, —это в декабре созвать в Варшаве мазовецкий сейм. Пусть Мазовия, как иные наши края, выберет послов на общий сейм. А он уж будет держать совет в Петрокове.
— Но... ежели их сейм так и поступит, тем самым он признает принадлежность Мазовии к Короне, - ужаснулась Бона.
— Не спорю, — согласился король.
— А как же Август? Наши помыслы передать княжество ему? Династии Ягеллонов? — говорила она все быстрее и громче.
— Но это помыслы не мои, а ваши, — отвечал король. — И поэтому уже теперь, в августе, я поеду в Варшаву... один.
— То есть как? — Она глядела на него, не понимая.
— Я сказал - один!
Король повернулся и вышел из покоев. И уже не слышал, как Бона повторяла в ярости:
— Один? Без меня? Обманута! Брошена! О Бю! Бю! Есть там кто-нибудь?
Укрытые в стене двери тотчас же отворились, и Марина кинулась к госпоже, которая в ярости повторяла:
— Меня обманули, слышишь! Мне нечем дышать! Давит грудь. Быстро! Расстегни лиф! Скорее! Разорви ворот, здесь, у шеи!
— Светлейшая госпожа, вы погубите себя, — шепнула камеристка.
— N0. Это он меня погубит. Санта Мадонна! Астролог говорил правду: здесь, на Вавеле, два дракона, два. Не один, италийский.
— Ради младенца, который у вас под сердцем...
— Разумеется, не в пасти, как у дракона... Проклятие! Опять она одинока...
Чувствуя, что теряет силы, она заговорила шепотом.
— А впрочем... дай воды. Пить хочу...
Наполнив серебряный кубок, Марина подала его королеве. Но та, вместо того чтобы пить, долго всматривалась в зажатую в руке серебряную чашу и наконец сказала удивленно:
— Значит, так бывает, когда проиграна первая битва? Дрожит рука... Я расплескала воду... И все? Все? Можно жить дальше?
С этого дня она редко появлялась в окружении свиты и часами просиживала одна, читала стихи итальянских поэтов или же перелистывала труды Никколо Макиавелли. Она проиграла Одну битву, но, как доносила Марина Паппакоде, готовилась к другой, к новой.
— Молится покровителю Бари? — спрашивал он.
— Да. Еще усерднее, чем прежде, но к нему ли обращены ее молитвы? Не знаю. И чего она просит, не знаю... Каждое утро спрашивает, прибыл ли гонец из Варшавы? Может, все думает о том, как ей добыть Мазовию для Августа? Надеется, что король уступит?
Но все оказалось совсем по-иному, нежели предполагала Марина: в один из дней королева позвала к себе обоих италийцев, подскарбия Карминьяно с Паппакодой, и велела отвести ее в подвалы замка. Из поляков сопровождал ее один лишь маршал Вольский, но и он не услышал от нее никаких объяснений. Пополудни королева приказала разыскать в городе и привести в замок управителя соляных копей Бонера. И когда камердинер провозгласил:
— Краковский наместник господин Северин Бонер, — королева велела тотчас же позвать его.
В свободной одежде, скрывавшей ее фигуру, она все еще казалась прекрасной и охотно приняла похвалы, возданные красоте будущей матери, после чего сказала с улыбкой:
— Безотказный ш регшапепха. Как всегда! Всякий раз, когда я прошу о чем-то вас, королевского банкира, мне стыдно, что обещанная вам каштеляния до сих пор не в ваших руках.
— Мне, ваше величество, вполне довольно моего титула управителя соляных копей, — отвечал он с достоинством.
— Ах, знаю, знаю. У вас столько доходов, что вы можете давать взаймы. Что же... Не буду от вас скрывать. Сегодня я со всем тщанием осмотрела подвалы, в которых должна храниться королевская казна. Там очень надежные стены.
— Да, королевская сокровищница в полной безопасности, — пошутил он.
— О да! И стражников, которые даром едят наш хлеб, там довольно. Зачем их столько, если казна пуста? Все еще пуста.
— Все еще? — повторил он. — У вас, ваше величество, есть какая-то надежда?
— О Бю! Если бы у меня ее не было, я напрасно сидела бы на троне... Вроде тех стражников, что дремлют на своих скамьях. И как они... зевала бы от скуки. Но меня в Италии
научили считать. И тут я тоже никому не собираюсь платить зря. Сорить деньгами.
— Я не слишком уверен в этом, — отвечал Бонер, поразмыслив. — Польша — не герцогство Бари.
— Ах, я вечно слышу одно и то же: оно мало и не так богато, как Речь Посполитая. Богата! Богата! А чем она богата? Землями, которые мои предшественники на этом троне роздали вельможам? Или золотом, которое идет на то, чтобы содержать войско? Но для наемного войска нет дукатов, стало быть, и войска этого нет. Зато все больше дармоедов, охраняющих пустую казну. Но тут уж я добьюсь своего! По крайней мере моя казна не будет пустой. Я добьюсь у его величества согласия на выкуп королевских земель в Короне и в Великом княжестве Литовском.
— Такого еще не бывало! — прошептал Бонер.
— И все же! В Литве, наверное, немало невозделанных, лежащих под паром земель и прочего нашего добра, попавшего неизвестно в чьи руки. Часть можно выкупить, часть отобрать. Да-да. Именно. Нужно по всей Речи Посполитой проверить жалованные грамоты на землю.
Выслушав королеву, Бонер долго молчал, наконец заговорил:
— Намерения у вас справедливые, часть шляхты уже давно требует этого, но... Боже правый! Дело весьма и весьма щекотливое...
— Да. Знаю. Тот, кто хочет забрать свое, многим не нравится. Но, быть может, в этой стране, где, кажется, любой умеет отличить злак от сорной травы, но никому неохота нагнуться, чтобы ее вырвать, — да-да, быть может, и здесь найдется наконец кто-то, кто это сделает. Кто, черт побери, добудет наконец деньги. Немалые. Поэтому я надеюсь, что не встречу отказа, если попрошу у вас сегодня одолжить мне небольшую сумму...
Бонер встрепенулся.
— Осмелюсь напомнить вам, ваше величество, вы недавно заказали во Фландрии весьма и весьма дорогие ткани.
— Ткани? Выкуплю позже. А сейчас мне нужны дукаты для более важных дел. Коль скоро за наследство Августа в Мазовии нельзя поручиться, следует не упускать из виду Чехию и Венгрию. Если вскоре у нас родится второй сын, еще один королевич, м, о м, мы сделаем его наследником нашего племянника Людвика.
— А если... королевна?
— Тогда... тогда Август должен стать законным обладателем не только Литвы и Короны, но всех иных земель, где сейчас правят короли из рода Ягеллонов.
— Но Людвик, — пробовал возражать Бонер, — хоть и слаб характером, однако здоровье у него отменное, да и лет ему всего двадцать.
Ну и что? — удивилась Бона. — Князь Мазовецкий тоже в молодых летах умер. А Людвик в пирах да забавах своих, как и он, не знает меры.
Бонер, желая уклониться от разговора, попытался отшутиться :
— Вижу, ваше величество, что вам хорошо известно наше присловье: "Делят шкуру неубитого медведя".
— Ох, делят, делят! Разве неправда, что об этом венгерском Ягеллоне в последнее время ходят какие-то странные слухи?
— Разумеется, да... Но все же...
— Никаких "все же"! Мадонна гша! Кто угодно подсовывает ему грамоты, а он утверждает их, не читая. И на укрепление граничных замков не дает ни дуката, хотя турки грозят ему войной. Может, он сумасшедший? Покупает шелка, на которые потом и не глядит, а то накинет на себя и разгуливает по замку, будто в тоге. Покои его открыты для всех. Вот и славно. Тем легче подослать нашего лазутчика.
— Ваше величество, вы, надеюсь, помните, что опекун и советник Людвика маркграф Георг — родной брат герцога Альбрехта?
— Этот совратитель? О Бю! Помню ли я?! Гогенцоллер-нов я вижу даже во сне. Они повсюду! На Поморье, в Чехии, Венгрии. В Буде хозяйничает маркграф Георг, а здесь в Варшаве и Альбрехт, и Вильгельм гоняются за Анной Мазовец-кой.
Бонер вздохнул.
— Король питает слабость к Альбрехту и его братьям, потому как чтит память их покойной матушки, своей сестры, — напомнил он, но этим замечанием еще больше рассердил королеву.
— Что из того, что их мать — его сестра? Может, племянники заботятся о процветании Ягеллонов? Как бы не так, они помышляют только о благе собственной, прусской династии. Да-да. Но, слава богу, у них нет в гербе дракона, а у меня есть! Поэтому при дворе Людвика должны быть верные нам люди.
— Его величество днями воротится из Мазовии. Быть может, стоит дождаться его возвращения, — советовал Бонер.
— Нет-нет! Тотчас пошлю людей. В Буду, в Прагу, в Рим.
— К папе? — удивился Бонер.
— А разве церковь в Силезии и в Чехии не понесла урона? Братья Альбрехта, как и он сам, с недавнего времени приверженцы Лютера. Санта Мадонна! Наш святой долг уберечь от еретиков оба трона — венгерский и чешский. Я бы очень хотела, если бы в этом была и ваша заслуга...
— Ваше величество... — прошептал Бонер и умолк.
— Золото нужно мне для праведных дел, — сказала она через минуту, внимательно глядя на Б онера, — но я не слышу ответа. Стало быть, да?
Он пытался еще выиграть время.
— Кто из подданных осмелится сказать "нет"? Отказать вашему величеству?
— Это означает — да? Сгагде. Я умею ценить верных, преданных друзей...
Она протянула руку, которую банкир поцеловал. Он ждал, что королева еще что-то скажет, назовет суммы, которые просит в долг, но она молчала. Аудиенция была закончена.
К ней снова вернулись силы — вскоре после визита Бо-нера она пригласила к себе для доверительной беседы маршала Кмиту. Но, к ее неудовольствию, он явился не один, о чем доложила ей Марина.
— Ваше величество, с ним молодой человек, весьма красивый.
— Ты его знаешь? — спросила Бона, удивившись ничуть не меньше камеристки.
— Не сказал, не знаю. Бона нахмурила брови.
— Как некстати. Впрочем, проси, проси. Маршал, поклонившись, уже от порога сказал:
— Явившись сюда по приказанию вашего величества, я осмелился привести и моего родича, каштеляна Станислава Одровонжа из Спровы. В тяжбе моей с Тарновским за имения он главный свидетель. Может подтвердить, что, хотя суд решил в мою пользу, надменный Леливит уступить не желает.
— О распрях между Тарновским и Кмитой уже известно и за пределами отечества нашего, — заметила королева. — Оба мужа имеют заслуги перед Польшей, оба знатны и богаты. Род Одровонжей на стороне Кмиты?
— На стороне справедливости, ваше величество. И готов защищать право и справедливость, — отвечал непрошеный гость.
— Вепе. Этого свидетельства пока довольно, — сказала Бона. — Благодарю вас за визит, пан каштелян. — И, выпроводив молодого человека, воскликнула с досадой: — В чем дело? Право же, не понимаю! Позвала вас к себе, хотела побеседовать с вами наедине о важных делах, а между тем мне пришлось любоваться каким-то Аполлоном из Спровы.
— Совсем недавно вы говорили мне, ваше величество, что следовало бы подыскать подходящего мужа для Анны Мазовецкой, — объяснил Кмита. — И вот, не желая тратить слов на похвалы, я решился его показать.
— Преданный нам? Ваш родич красив, весьма красив. Но согласится ли Анна выйти замуж за польского шляхтича, пусть даже он и Одровонж?
— Род этот знаменит, имеет большие заслуги перед династией, — приводил новые доводы Кмита. - Яку б Одровонж вел когда-то наследственные дела Ягеллонов в Чехии.
— Ах, так? Ну что же, следует позаботиться о судьбе нашего Аполлона...
— До меня дошли вести, — добавил Кмита, — что герцог Альбрехт перестал домогаться руки Анны Мазовецкой. Женится на датской королевне Доротее. Остается один Вильгельм. Но полагаю, что в состязаниях, которым покровительствует Венера, победу одержит Одровонж.
Бона колебалась лишь какое-то мгновенье — согласилась она, — попробуем, пан маршал, и таким путем бороться за Мазовию. Отвоюем ее для Августа, для Ягеллонов...
В тот же вечер королева, уже лежа в постели, слушала игру Анны Зарембы. Звуки лютни были чисты и мелодичны, но королева сделала знак рукой.
— Играешь отменно. Однако на сегодня довольно.
— Может, почитать письма?
— К чему? Одно-единственное важное — из Варшавы — не пришло. Короля все нет и нет. А мне так неможется!
— Светлейшая госпожа, вы сегодня прекрасней, чем когда-либо!
— Но он даже не шлет гонцов! Не справляется о моем здоровье, — сердилась она. — Сидит в Мазовии и вот уже несколько месяцев размышляет, отравили Януша или это только наговоры. Все думает, можно ли закончить дознание и похоронить наконец покойника. Вдруг притязания княжны справедливы? Жалобщиков да советчиков у него довольно! Он всех готов выслушать! Только не меня! Не меня!
— Мой бог! А в замке теперь, после столь многочисленных аудиенций у вашего величества, говорят...
— Что-нибудь подслушали? Повторяют? — встревожилась Бона.
— Этого я не знаю, но слышала, о чем люди толкуют. Говорят, что внуки наши, вспоминая наш век, не смогут сказать, что у нас был король-воитель.
— Не смогут сказать. Не понимаю. А что же они скажут? — недоумевала Бона.
— Королева-воительница, — шепнула девушка. Казалось, Бона взвешивала эти слова, как бы оценивая
свое влияние на короля. Анна, чувствуя, что сболтнула лишнее, бросилась целовать госпоже руки.
— Простите, ваше величество. Я виновата, не следует слушать и повторять вздор, которым тешат себя придворные, карлики и шуты.
— Вздор? — Бона задумалась. — Мне самой бы это не пришло в голову, но... Воительница! Это звучит. Ни об одной аглицкой или французской королеве такого никогда не говорили.
Губы ее шевельнулись, казалось, она с трудом сдерживала улыбку. Анна опустила голову, но вместо упрека услышала одно-единственное слово:
— Выйди.
После трагической смерти Януша двор только и занимался злословием, в ходу были и недобрые шутки Станьчика. Отравительница Радзеёвская, после того как слуги ее были наказаны, скрылась. А впрочем, говорили люди, кто знает, быть может, она вернулась в Краков? Обучает своим наукам карлицу Досю? Да и дочь италийской принцессы, должно быть, тоже владеет ими в совершенстве, недаром король не спешит из Варшавы домой, наверное, видеть ее не желает? А чего ее благодеяния? Сделав Кшицкого епископом, она совсем утратила чувство меры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75