Наконец... Не отгадаете, ваше величество... Супруга султана Сулеймана — Роксолана, полонянка из Руси, первая жена его гарема. Он предан ей безгранично, полагаю, что при помощи Роксоланы для Изабеллы и ее сына мы можем совершить многое.
Неожиданно она рассмеялась.
— Триумвират не только на Вавеле, но и в Европе?
- Не совсем понимаю, ваше величество? - удивленно спросил Кмита.
- Если три женщины, две из Польши и одна русская полонянка, затеют что-нибудь, султану не устоять. Я пошлю кого-нибудь порасторопнее с письмом к Роксолане. Санта Мария! Никогда не думала, что доведется вести интригу при дворе Сулеймана Великолепного...
Кмита ушел. Королева, подойдя к окну, отворила его настежь. Как далеко от Вавеля до покоев, в которых в окружении рабынь на ярком ковре предается раздумьям Роксолана. Она питает к Изабелле приязнь... Почему? Потому что была захвачена ксгда-то в ясырь на Червонной Руси, по которой совсем недавно колесила она, Бона, великая княгиня Литовская. Отчего же Роксолане не по нраву пришелся король Фердинанд? Спросить об этом можно только разве у звезд, ибо с супругой Сулеймана Великолепного ей не встретиться никогда...
Бона подошла к столику, на котором лежала бесценная карта Европы, привезенная ею из Бари, и обвела пальцами границы Венгрии, потом Семиградья. Может ли она верить звездам, когда надобно действовать, причем незамедлительно; первое — это направить доверенного посланца к Роксолане. Но на каком языке следует написать письмо? На польском или белорусском, на котором она посылала все распоряжения в земли, удаленные далеко на восток страны? Надобно спросить о том Алифио, который мог бы быть ее секретным вестником ко двору султанши. Другое письмо следует послать Изабелле. Пусть не покидает пока Семиградья, пусть подождет. А что, если Фердинанду не удастся вытеснить турок из части Венгрии и овладеть Будой?
О да, действовать надобно, опираясь на Кмиту и Гам-рата, вопреки королю, который не решается принять чью-либо сторону. Нельзя покидать поле сражения только ради того, чтобы потомки не говорили о Сигизмунде Старом, буд-
то он передал ей бразды правления... Ей, королеве-воительнице.
В этот момент на пороге остановилась Анна, она пришла напомнить о своем скором отъезде к будущей свекрови. Боне хотелось попрощаться с нею поскорее, она уже сочиняла в уме письмо к супруге Сулеймана.
Осмелившись, Анна вдруг спросила: ведомо ли ей о последней сплетне, обсуждаемой всеми придворными? Государь будто бы решил наконец, в этом трудном, сорок третьем году, выполнить данное некогда Фердинанду обещание и выразил согласие на брак Августа с Елизаветой Австрийской.
Бона так побледнела, услышав эту весть, что испуганная камеристка даже попятилась.
— Ты лжешь! — крикнула королева. — Быть того не может!
— Сплетня сия оттого, что миниатюрный портрет принцессы уже тут, в замке...
— Портрет дочери Фердинанда, который огнял у Изабеллы ее наследство в Венгрии, а теперь хочет приобрести влияние и у нас, в Кракове?
— Его величество король намерен будто бы передать этот портрет молодому господину, — шепнула она.
— Ты и это знаешь? Ты всегда знала слишком много! Хорошо. Ныне, когда у тебя есть возможность выйти замуж, я тебя не задерживаю. Постараюсь также позабыть, что,в трудные времена у тебя был для меня лишь один ответ: "Родилась дочка. Прелестная королевна".
— Неужто я так мало вам угодила? — с горечью спросила дочка Зарембы, но Бона уклонилась от ответа.
— И все же, — продолжала она, — когда ты выйдешь замуж, я желаю Остое сына. Да, прелестного сына. И еще одно. Прежде чем ты после полудня уедешь, опровергни глупую сплетню. Дочке Габсбурга не бывать на Вавеле ни теперь, ни потом!
Тотчас после ухода Анны она направилась в королевские покои и, переполошив забавлявшего короля Станьчика, обрушила на Сигизмунда град вопросов:
— Значит, это правда? Вы за моей спиной сговорились с Веной? Разве не волнует вас судьба Изабеллы? Сперва жертвой габсбургского мошенничества стала родная дочка, а теперь Август? Ваш наследник?
Король приглядывался к ней так внимательно, словно видел ее впервые.
— Никогда за столько лет замужества вы не говорили с такой страстью, с таким проникновением о нас, обо мне, —
произнес он наконец. — Сын! Всегда на первом месте сын!
— Санта Мадонна! — вспыхнула она. — Неужто вы ревнуете к нему?
— Нет, не это! Я столько лет наблюдал за вами. Старался обнаружить хоть малейшую слабость, увидеть хоть след нежности. Никогда, ничего подобного! Поразительно: страстная, темпераментная дочь юга, а в сердце — глыба льда. Только он один мог и обрадовать и огорчить ваше сердце. Он, Август.
— Но если это неправда?! Если вы тоже?..
— Ох! — вздохнул король.
— Вы не думали о том, государь, — не сдавалась она, — что после того несчастья в Неполомицах я могла завести любовника, и не одного?
— Гм...
— Не верите? Хотя при италийских дворах... Он прервал ее резко, твердо:
— Нет! Здесь Вавель. Но вернемся к Августу. Какой обидой или жертвой может быть для него брак с красивой девушкой?
Она возмущенно фыркнула.
— Вас обманули. Говорят, она хилая, болезненная...
— Предпочту верить свидетельству глаз, а не ушей, — ответил он. — Вот ее портрет. Мне она не кажется безобразной.
Бона долго разглядывала миниатюру.
— Да. О боже! Да! Но кто поручится, что это она?
— Это еще дитя, но очаровательное. Недавно видел ее в Вене канцлер Мацеёвский. Говорит, привлекательна, и весьма.
— Мацеёвский! — усмехнулась она с язвительностью. — Он всегда готов услужить Габсбургам.
Король задумался на какое-то время, потом произнес:
— Не годится ссориться со всеми соседями сразу. Марьяж Августа с французской принцессой нарушил бы с трудом добытое равновесие. А в случае угрозы на наших границах не дал бы ровно ничего. Французы проигрывают сейчас с Карлом и ни к кому не придут с подмогой.
— Но Елизавета... Я проверила. Она решительно без приданого. Ей дадут только драгоценные украшения и платья!
— Не верю, - возразил король. — Однако, если б так и было, я дам ей приданое из своей казны.
Бона возмутилась.
— Мне назло? А сколько золота, помимо драгоценностей, привезла я вам в приданое?
Он ответил более жестко, чем обычно:
— Я никогда не видел этих денег. Что вы привезли — то ваше, при вас и на вас.
— Ага, дошло до этого? О, мадонна! Уже ничто не в счет? Ни мое приданое, ни возведенные строения, ни золото, которое поступает в казну из многочисленных владений?
— Ваших владений, - уточнил он.
— А... ладно. Вы не хотите, чтобы кто-нибудь подумал, сколько я сделала для вас, для Короны, для Литвы. Что в этой стране я что-то значу? Ведь так вам говорят, правда?
— Говорят, — признал он неохотно. — Внуки скажут: король Сигизмунд отдал бразды правления супруге.
— Это неправда! Мы с вами знаем об этом лучше. Я кричу, а вы молчите. Но в споре с вами я меньше одержала побед, нежели потерпела поражений. Я вопреки вам настояла, чтоб выдать Изабеллу за Заполню, и уготовила ей ужасную судьбу. Пыталась приобрести Мазовию для династии, для Августа — тщетно. Была против замужества вашей Ядвиги с одним из Гогенцоллернов и была вынуждена приехать на их свадьбу. Точно так же было и с присягой на верность прусского Альбрехта. Я предостерегла вас, но вы поставили на своем. Отдали бразды правления? Смешно! Всегда брали верх вы, вы! Так и теперь...
Вдруг она подошла к королю совсем близко и заговорила с неожиданной сердечностью, едва ли не с нежностью.
Однако извольте признать, что я ничего не делала без вашего согласия. Даже в споре с литовскими магнатами или Тарновским. Бог мой! Вы называли меня порою гневной, сердитой Юноной, но предательницей - никогда. Неужто сейчас, спустя столько лет, вы можете укорять меня в каких-то заговорах?
— Мне доносили о них, — произнес он через минуту. — У вас много врагов и завистников.
— Глупцы! Никто и ничто не может меня от вас отстранить или отвлечь. Подчас меня терзают сомнения, неуверенность, порою я ошибаюсь... Да. Но я никогда не забываю, что вы со мной, всегда спокойный, рассудительный. Что все житейские неприятности, все разочарования, даже болезни вы переносите мужественно и с великим терпением.
— Это же почти панегирик! — пошутил он.
— Самое искреннее из признаний. А сейчас, ваше величество, выбирайте! Кого вы предпочитаете иметь рядом с собой — преданную и еще полную великих замыслов правительницу или же старую королеву. Старую, потому что в замке будет уже... молодая.
Он пытался что-то объяснить, растолковать.
— Поверьте мне, у австрийского двора иссякает терпение. Мы ничего не делаем, чтобы помочь христианскому властелину в борьбе с неверными...
— Полно, — прервала его Бона, — для нас выгоднее мир с Турцией, нежели крестовые походы по примеру предков.
— Да, но канцлер вместе с Тарновским предостерегают от дальнейшего промедления. Быть может, это замужество...
— Попытайтесь отложить бракосочетание хотя бы до тех пор, пока ей не исполнится восемнадцать.
— Годом раньше или позже — не вижу разницы. Все равно, по мысли венского соглашения еще с того времени, когда вы были в Бари, дочь Фердинанда предполагалось выдать за моего наследника.
-Одним словом, — горячилась она, — вы делаете все, лишь бы избежать войны с Габсбургами. Хорошо! Но на сей раз я не уступлю! По крайней мере не дам оттолкнуть себя на задворки. Пока нет! Нет! Это супружество! Габсбурги намереваются похитить владения рода Сфорца, а сейчас лишают трона мою дочь. Пришла пора сведения счетов. Я буду так любить вашу невестку Елизавету, как они — Изабеллу.
Она направилась к двери, но он задержал ее вопросом:
— Это ваше последнее слово?
Она повернулась, он увидел ее пылающие яростью глаза.
— Да! На этот раз последнее!
Этой ночью она спала плохо, проснулась на рассвете, и слово, которое мучило ее в ночных кошмарах, вызвало боль в сердце. Елизавета — дочь Фердинанда, будущая невестка... Сигизмунд ничего не знал о Диане ди Кордона, а на мимолетные интрижки Августа не обращал внимания. Но Диана... Правда, у нее не было от любовника детей, как некогда у Сигизмунда от Катажины из Тельниц, однако же сама она существовала, а ее домик на Флорианской был магнитом, коюрый притягивал молодого короля. Бона не хотела, да и не могла никому поведать, во сколько обошлась ей покупка дома для Дианы, за полученные той, якобы по наследству, деньги. Анны уже нет. Но недурно избавиться и от Дианы. Как это забавно, Диана в роли краковской мещаночки... Забавно? А что, если она, живущая по-прежнему на Флорианской, будет подстрекать его к бунту? Надобно с ними поговорить. С кем сперва? С сыном или с его любовницей? Разумеется, разговоры эти не будут легкими. Но Елизавета... Она, и только она, а не та, могла бы родить для династии сына, наследника. Стать матерью Ягеллона, подарить старому королю внука, о котором он говорил, а кто знает, быть может, и мечтал. Говорил он об этом редко, но Сигизмунд вообще чаще всего молчал...
Она сомкнула отяжелевшие веки и снова попыталась заснуть. Эти дела не будут решены ни сегодня, ни завтра.
У нее есть еще время, чтобы все тщательно продумать, передвинуть пешки на шахматной доске таким образом, чтобы выиграть партию и обеспечить Августу счастье, а Короне — наследника...
Несколько дней спустя Август, как обычно, посетил домик на Флорианской. Они немножко поговорили об Анне, о пышной свадьбе, которая состоялась на Вавеле и закончилась великолепным балом. Молодой король вздохнул:
— Сколько помню, она всегда была при королеве. Как мать перенесет эту потерю?
— Ах, — рассмеялась Диана. — Государыня все перенесет. Она тверже гранита. А заменит при ней Анну молоденькая Мышковская.
— Ты веришь, что того, кого любишь, может заменить другой человек? Я — не верю.
— Значит ли это, — прошептала она, прижавшись к его груди, — что и меня не легко заменить?
— Тебя? — воскликнул он. — Тебя никто и никогда не заменит. Сегодня я залюбовался вот этим бриллиантом, но почувствовал угрызения совести и тотчас же поспешил сюда, чтобы понести заслуженную кару.
Он надел ей на палец кольцо с огромным бриллиантом, и они оба долго глядели на него с восхищением.
— Что за дивный камень! Не знаю, как и благодарить моего господина, — шептала Диана. — Всегда такой щедрый, такой великодушный...
— Неизменно любящий, — закончил он.
Они не могли знать, что королева Бона думала иначе и что она собрала самых верных слуг итальянского двора, чтобы сообщить им неприятную новость.
— Ведомо мне, — сказала она, — что все эти годы вам было в Кракове нелегко... Но вы перенесли все, служили мне верой и правдой. Приближается новое испытание: в мае на Вавель прибудет принцесса Елизавета, дочь Фердинанда, она станет супругой молодого короля. Объявляю вам свою волю: никто из вас не смеет называть ее "молодой королевой", а меня "старой королевой". Я назначу к ней дворецкого, но кухня будет одна, под началом моего эконома. Я дала согласие только на трех камеристок из Вены. Вы, ваша милость канцлер, поедете еще раз в Бари: проследите за моим наследством. По пути загляните в Вену, передайте Фердинанду, что мы будем любить Елизавету как дочь и просим также любить и жаловать нашу дочь, королеву Венгрии.
— Передам в точности слова вашего величества, — поклонился канцлер.
ПАЛ
— Король хочет дать приданое невестке, — обратилась она к Паппакоде. — Узнай, кто дает необходимые для этого деньги.
— Наверное, краковский ювелир, — ответил догадкой итальянец.
— Б онер? Быть может. Кто знает, не из тех ли денег, что я вернула ему за ковры. Сколько ковров привезли в Краков?
— Несколько десятков вместе с гобеленами.
— Хорошо. Проследишь, чтобы ни один из них не оказался в покоях Елизаветы.
Паппак ода, поколебавшись с минуту, спросил:
— Должен ли я подготовить для будущей королевской супруги какие-нибудь свадебные подарки?
— Да, разумеется! Один только подарок из нашей сокровищницы, но зато очень ценный.
— Диадему? — спросил он.
— Нет! Ни в коем случае! Вели обновить и приготовить колыбель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75