Он поторопился к Марине, желая ее предостеречь.
- Слепите, чтобы она не привязалась теперь к Сусанне, та ей может заменить Досю.
- За кого вы меня принимаете? - с возмущением воскликнула Марина. — Не беспокойтесь, у меня тоже есть глаза, которые все видят. Королева плакала сегодня. Быть может, потому, что возмущена отказом короля? Но клянусь вам, при расставании с Сусанной слез она проливать не станет.
- Значит, Сусанна уже знает, что не поедет в Италию? — не скрывая радости, спросил Паппакода.
-Нет. Но узнает, когда я придумаю повод удалить ее. Будьте осторожны, кто-то идет за нами...
Они ускорили шаги и через калитку вышли с кладбища сразу же за королевой, впереди ее свиты.
Вернувшись в Варшаву, Бона сразу же велела провезти ее по городу, а потом долго, до самой ночи, просидела со своим секретарем Хвальчевским, проверяла счета, читала прошения, просьбы своих подданных. Марина и Паппакода, которые настолько хорошо знали свою королеву, что порою чувствовали каждую перемену ее настроения, теперь переполошились. Вдруг ей не захочется бросить начатые в городе работы, благодаря ей расцветшем и разбогатевшем, лишиться прекрасного вида из окон дворца на широкую в этих местах Вислу. Она ценила тех, кто был ей благодарен, а Варшаве было за что благодарить свою мазовецкую княгиню. В Краков по ее распоряжению отправили обучать более ста тридцати сыновей ремесленников и горожан. Совсем недавно на реке Дрне установили сукновальню. Пожары? Вот уже два года, как не было ни одного, а ведь в тесно застроенной Варшаве почти все дома за каменными стенами были деревянными.
Бона снова занялась судьбой дочерей. До этого ей, занятой делами королевства, хлопотами со своими вотчинами и помером земель, все было недосуг. А теперь она стала чаще приглашать гостей, написала письмо своей падчерице Ядвиге, в котором просила сообщить имена тех иноземных принцев или королей, за кого сестры могли бы выйти замуж.
Совершенно неожиданно в 1555 году пришло известие, что герцог Генрих Брауншвейгский просит руки ее старшей дочери Зофьи.
— Я даже не спрашиваю, согласна ли ты, разве можно говорить "нет", когда тебе уже за тридцать...
— Его называют Генрих-младший, — отозвалась Зофья. — Я стара для него.
— Младший только потому, что и его отец тоже звался Генрихом. А ему, по-моему, уже под шестьдесят. Вам обоим надо торопиться, если...
— Если?.. — повторила Зофья.
— ...если хотите, чтобы брауншвейгский престол занял принц из этой династии.
Воцарилось молчание, и тут совершенно неожиданно, чего никогда не случалось, Зофья бросилась перед матерью на колени.
— Неужели я должна выйти за него? Быть может, возьмет меня в жены кто-то помоложе?
Бона нежно погладила дочь по голове.
— Твой отец был старше меня на двадцать пять лет. А может, даже и больше? — сказала она тихо. — В первые годы супружества я родила ему шестерых детей, несмотря на его преклонный возраст, я была с ним счастлива. Быть может, и ты найдешь счастье в своем супружестве, выйдя замуж за немолодого Генриха-младшего, родишь ему сына?
— Если бы я могла выбирать... — прошептала Зофья. Тут голос Боны посуровел.
— Нет, не можешь. Король дал согласие на твое замужество, а я дам тебе в приданое столько тысяч золотых, сколько тебе лет. И еще, как когда-то Ядвиге, лошадей из своей конюшни. Ну, улыбнись.
— Не могу... — вздохнула Зофья.
— Тогда готовься в путь.
— Сейчас?
— Сначала поедешь со мной. Мне надо съездить в Ломжу, рассудить споры. В дороге у нас будет довольно времени все обговорить, мои советы пригодятся тебе, когда станешь брауншвейгской герцогиней.
— Могу лия...
— Что еще? — нетерпеливо оборвала Бона.
— Могу ли я взять с собой Сусанну, она будет моей камеристкой.
— Мышковскую? — удивилась Бона. — Она ведь старше тебя, при тебе есть девицы и помоложе, и покрасивее.
— Да, но Марина утверждает, что лучше взять Сусанну, она знает немецкий, будет в Брауншвейге полезна.
— Так сказала Марина? — удивленно воскликнула Бона.
— О, я, наверное, не должна была говорить этого, —испуганно прошептала Зофья.
— Нет, не то, совсем не то! Я должна знать все, что происходит у меня при дворе. Ну что ж! Я подумаю и о том, чтобы ты поехала с надежным человеком, который был бы твоей опорой, поддержкой...
В тот же вечер после молитвы Бона как бы ненароком спросила Марину:
— Ты не любишь Сусанну? Почему?
От неожиданности та смешалась, но быстро нашлась:
— Я не доверяю ей...
— Неужто у доктора Ланга на Вавеле был свой шпион? Сусанна? — с издевкой изрекла Бона. — И ты веришь в это? Я — нет. Что же ты молчишь? Признайся, ты просто завидуешь всем придворным дамам, которые могли бы тебя заменить?
Тут Марина жалобно запричитала. Столько лет она верно служит своей госпоже, дочери итальянской принцессы, нежно заботится о ней, словно кормилица, а после смерти Доси она самый преданный и верный ее друг. Что же тут удивительного, ей, разумеется, противно глядеть, как Сусанна из кожи лезет вон, чтобы показать свою услужливость, такую неискреннюю и подозрительную. Доктор Ланг... В общем, он с Сусанной чаще разговаривает, чем с кем-нибудь из придворных, но, быть может, потому, что она хорошо знает немецкий? Поэтому она и подумала, что принцессе Зофье с ней будет лучше. Она будет переводить, как когда-то Анна переводила самой королеве, когда она приехала на Вавель...
Бона слушала ее, ни словом не прерывая, видимо, сочла, что та рассуждает вполне логично и вовсе не глупо, но внимательнее, чем обычно, присматривалась к ней. Когда Марина напомнила об Анне, свела раздраженно брови:
— Хватит! У Сусанны нет ничего общего с женой Остои, но при брауншвейгском дворе она пригодится. Будет там моими глазами и ушами. А сейчас... А сейчас иди и вели подготовить все к нашему отъезду, я поеду с Зофьей в Ломжу.
— А кого из камеристок назначим к королевне? — уже выходя, спросила Марина.
— Сусанну. Посмотрю, понравится ли она Зофье. Захочет ли моя дочь взять ее в свой свадебный кортеж.
В Плоцке и Вышеграде Бона бывала по два раза в год, останавливалась обычно в старинных замках прежних мазовецких князей. Но в Ломжу она, как княгиня Мазовии, приезжала чаще. Делала это преднамеренно, зная, что местная шляхта была уязвлена присоединением Мазовии к Короне и чувствовала себя униженной. И только она, королева Бона, как давние князья из династии Пястов, возвысила и словно бы подчеркнула отличие и своеобразие этого княжества. Правда, все доходы Мазовии шли в казну и костелу, однако мелкие шляхтичи с удовлетворением почувствовали, что их вновь опекает Варшава, а не Краков.
Когда они с дочерью подъезжали к городу, Бона велела остановиться и спросить у пастушка, который пас корову у дороги: где в городе можно остановиться? Паренек с любопытством разглядывал длинный богатый кортеж, подумал немного и наконец сказал, что, наверное, бургграф позволит ясновельможной пани остановиться в замке королевы Боны.
— Ты слышала? — восторженно воскликнула Бона, когда карета тронулась с места. — Здесь так называют все замки, которые я воздвигла. В Ломже я, правда, только обновила замок, но он стал украшением города. Называя его, уже не вспоминают о Пястах. Здесь госпожа и повелительница — Бона, королева из династии Ягеллонов.
Зофья давно уже не видела свою мать в таком приподнятом настроении, столь уверенной в себе.
— Получив от короля, своего супруга, в дар Мазовию, я убедила его освободить варшавских купцов от пошлин, мыта, мостовых поборов, — объясняла не без гордости Бона своей дочери, когда они на другой день стояли вдвоем у окна и наблюдали за погрузкой кораблей на Нареве. —Август эти привилегии обещал подтвердить. Теперь плывут по Висле
шляхетские и купеческие плоты и суда с зерном, лесом, с сельдью, а из Ломжи по Нареву — со скотом, рыбой, воском и медом. Разбогатели за это время оба города, я сама присматривала за этим. И ты в Брауншвейге многое можешь сделать, если будешь мудрой правительницей, будешь заботиться о приумножении своего богатства и богатства своих подданных.
— Не смогу я так править, — вздохнула Зофья.
— А ты учись. Скоро будешь далеко отсюда, я тебе только в письмах смогу давать добрые советы. А сейчас не думай ни о чем. Смотри, какая чистая, какая прозрачная вода в На-реве. Как легко плывут до самой Вислы и дальше до Гданьска шхуны, барки, баржи...
— Вы знаете, как все эти суда называются? — удивилась Зофья.
— Разумеется. Правитель должен знать, кто его подданные, кто золотом казну наполняет, должен знать и то, что доход приносит, и тех, кто торгует или сплавляет товары за дукаты...
Они долго стояли у окна, разглядывая суда и барки, плывущие вниз по реке, баржи и ладьи с зерном, плоты, груженные ящиками с товаром. Повсюду суетились, хлопотали озабоченные люди. Проплывая мимо замка, судовые команды затягивали песню плотогонов, приветствуя свою госпожу. До Зофьи, стоящей у окна, доносились лишь отдельные слова и обрывки фраз, но одна повторялась столь часто, что Зофья ее запомнила:
Плотогон, гони свой плот...
— Плот? — удивилась Зофья, глядя на мать с радостной улыбкой. — Родилась на Висле, вот уж сколько лет живу в Яздове и только первый раз в жизни услышала такое слово.
— Кто знает, быть может, и в последний, и я, и ты, — вздохнула Бона. — Посмотри вон туда, видишь, там пуща, в которой я охотилась совсем еще недавно, перед последней свадьбой Августа. А мимо замка течет Нарев... Никогда я не плавала по нему, но при мне он ожил, стал таким же людным, как Висла. А то, чему в итальянском языке нет названия, называют коротеньким словом "плот"...
Послы Генриха-младшего прибыли вначале в Вильну, где договорились с Сигизмундом Августом о размерах приданого и о числе придворных будущей брауншвейгской герцогини, а брак по поручению был заключен в Варшаве, в Мазовии.
Принцессу вызвался сопровождать куявский епископ Ян Дрогойовский, уезжала с Зофьей и Сусанна Мышковская, камеристка королевы. И только она одна, к немалому удивлению Боны, прощалась с ней со слезами на глазах.
— Я была так счастлива в Мазовии, мне было лучше здесь, чем в Кракове. Я знаю, как Яздов и Варшава признательны светлейшей госпоже. Как жаль, что я не могу остаться здесь с вами...
— Да, жаль, - вздохнула королева. — Но виноградная лоза не прижилась на этой земле, и горьким было ее вино — так и жизнь моя стала здесь горькой без давних друзей, без придворных. Быть может, для тебя даже лучше, что уезжаешь отсюда, увидишь мир, возможно, тебе понравится двор этого прекрасного, как все говорят, герцогства. Да, знаешь... Я буду присылать к вам гонцов. Ты расскажешь мне всю правду, которую, кто знает, быть может, принцесса Зофья захочет от меня утаить. Ты напишешь, счастливы ли они. И каков этот Генрих, как будет вести себя в супружестве. Единственная моя мечта — чтобы хоть одна моя дочь была счастлива...
На скромные свадебные торжества в Варшаву прибыл также и Август. Бона попыталась поговорить с ним о замужестве Катажины и Анны, ведь одну из сестер можно выдать за овдовевшего шведского короля. Но Август просил отложить разговор "на завтра", как не без злости подчеркнула королева. Изабелла молила брата замолвить за нее слово перед Фердинандом, ей так хотелось сразу же после свадьбы сестры вместе с сыном Яношем вернуться в Семиградье. Но посланцы Вены, прибывшие на торжества в Варшаву, дали понять, что ни о возвращении Изабеллы в Венгрию, ни о выплате ранее обещанных сумм сейчас не может быть и речи.
И поэтому торжества по поводу бракосочетания Зофьи не были ни пышными, ни веселыми, да еще Бона не преминула напомнить сыну о своем отъезде в Италию, в Бари, хорошо зная, что он противится этому.
На следующий день вдовствующая королева и ее царственный сын с неприязнью расстались. Переговоры об ее отъезде в Италию они продолжили через посланцев, ежедневно высылаемых Боной из Варшавы в Краков. Получив очередное весьма резкое письмо, Сигизмунд Август пришел в такую ярость, что повелел тотчас пригласить к себе краковского епископа Зебжидовского. Едва епископ переступил королевские покои, рассерженный Август бросился к нему:
— Я получил еще одно письмо из Варшавы! Королева-мать настаивает на отъезде в Бари.
— А? И вы, ваше величество, дадите согласие на это путешествие?
— Нет! Но я хорошо знаю, королева настоит на своем.
— Вам хотя бы известны причины такой ее непреклонности? — поинтересовался епископ.
— Королева желает утвердиться в Бари. Распорядиться своими суммами, которые ранее отправила в Неаполь. Ну и, наконец, вывезти все свое приданое. Да, еще... Это я только вам одному скажу, святой отец. Когда я виделся с ней — уже после того, как потерял всякую надежду на рождение наследника, — она сказала, что не в силах более взирать на уготованные мне судьбой страдания. Так она меня любит!
— Она — ваша мать, — напомнил Зебжидовский.
— О да! Но любовь ее приносит только несчастья, — не скрывая горечи, продолжал король, - ее любимые приближенные Алифио, Гамрат, Кшицкий умерли молодыми. Нет в живых и Кмиты, и кравчего Яна Радзивилла. Виснич опустел, и на Вавеле тоже пусто! Оглянитесь вокруг. Повсюду одни ее недруги: король Фердинанд в Вене, герцог Альбрехт в Пруссии, да еще два Радзивилла, Черный и Рыжий. Дракон рода Сфорца воистину пожирает близких, не щадит даже родных детей.
— Она любит вас. По-своему, но сильно, - пытался епископ смягчить короля.
Но Август был неумолим.
— Недобрая эта любовь, она разрушает и уничтожает все. О боже! Вы не можете этого не видеть. Она хочет уехать, но при этом лишить меня всего. Нашей казне — почти пустой — нужны дукаты, чтобы содержать наемное войско, нужны деньги на Гданьск, на строительство кораблей. Она уедет и увезет все свое состояние. Кто знает, быть может, этим она хочет доказать, что страна без нее придет в упадок. Быть может, боится испортить отношения с Кимом? Ведь если папа не расторгнет этот позорный для меня брак, мне придется пойти на явный грех и обвенчаться в любой лютеранской церкви.
— Побойтесь бога, ваше величество!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75