Довольно! Не позволю! Слышите? Не позволю! Вильгельм, брат этого крестоносца, станет мужем польской княжны из рода Пястов? Не бывать этому! Он чужой, враг!
— Вы забываете, что оба они — сыновья родной моей сестры Зофьи.
— О! Тогда скажите ? - спросила она гневно . — Регспё отдали дочь Ягеллонов за Гогенцоллерна? Моя мать искала для меня достойных союзов, а польская королевна может довольствоваться бранденбургским курфюрстом? И вот — любуйтесь, получили родственничков: Альбрехта и Вильгельма. Готовы отхватить всю Мазовию, видите ли, это приданое их матери. Я кожей своей чувствую, что вы их должник. А может, нет? Рассчитались с сестрой сполна? Вам нечего сказать?
Король ответил неохотно, с трудом:
— Что ж?.. Скажу: у супруги моей весьма чувствительная кожа.
— Ага! Стало быть, я все-таки угадала! — торжествовала она. — Вы по сей день должник? И после этого хотите иметь влияние на прусского герцога?! Племянничек... Сыночек родной сестры. Да он, может быть, смеется над нами! Он, он... - Бона вдруг осеклась. - Ох, мне не по себе...
— Может быть, вы снова?.. — спросил король, понизив голос.
— Снова в тягости?.. Это вы хотите сказать? Санта Мадонна! Дел невпроворот, с землями разобраться надобно, с хозяйством, а я непрерывно... жду? Ничего подобного! Просто меня тошнит от марципанов.
Некоторое время король недоверчиво смотрел на супругу, потом вздохнул:
— Жаль! Герцог Альбрехт был бы весьма огорчен... Она прервала его снова:
— Узнав, что мы ждем еще одного наследника? Вы полагаете, он был бы огорчен? Разгневан? Кто знает? Быть может... — Она вдруг рассмеялась беззаботно и весело. — Подумайте только — весь день у него был бы испорчен! Воображаю, с какой миной он смотрел бы на то, как мне становится дурно, кружится голова...
Она вдруг пошатнулась и упала в объятья Сигизмунда.
— Вам в самом деле плохо, быть может, и впрямь?.. Вы?.. — спрашивал он озабоченно.
Бона выпрямилась, высвобождаясь из его объятий.
— Виной всему марципаны, — сказала она спокойно. — Это была репетиция. И очень успешная. Не так ли? Любопытно, что скажет на это герцог? А вы? Почему молчите?
— Думаю о том, как вы догадались, что я должник Альбрехта?
— Ах, вот вы о чем?! Просто он мне показался слишком дерзким, наглым. Стала расспрашивать, и наконец нашелся человек, который мне объяснил...
— Могу я узнать — кто?
. Это одна из моих тайн. Другая — источник, из которого я почерпну дукаты, дабы заплатить остаток долга.
— Вы полагаете, дело это неотложное?
— О да! Я не хочу, чтобы Анна вышла за брата Альбрехта. Не подпущу к Мазовии. Она будет наша, целиком наша! Я проверяла. В этом княжестве великое множество больших и малых городов. А на берегах Вислы — Варшава, большая, людная.
— Вы хотите, чтобы она была ваша?
— Да, и не постою за ценой.
— Для Ядвиги?
— Пока — для Ядвиги. Я с ней уже об этом говорила. А потом с ее помощью — для Августа, для династии.
— А может, скорее... для Короны?
— Для Короны? — Бона была неприятно удивлена.
— Это старинные пястовские владения, — объяснял король.
— Но тогда... Ох, не знаю! Ничего не знаю. Устала. Хочу только одного — отдохнуть. Шрозаге...
Не прощаясь, она пошла к дверям. В ее бессильно повисших руках, в склоненной голове было столько истинной или притворной усталости. Король, прищурившись, минуту глядел ей вслед. Если бы она обернулась, то поняла бы, что он тоже принял решение и не уступит.
Когда итальянские мастера во главе с маэстро Береччи занимались реставрацией замка, Бона невольно обратила внимание на буйную зелень одичавших, как ей казалось, здешних садов. В отдаленной части сада она велела посадить виноградную лозу, но та не принялась, засохла, и тогда здешний садовник с великим недоверием побросал во вскопанные разрыхленные грядки семена каких-то итальянских овощей, привезенные королеве из Бари вместе с письмами.
Было ясное солнечное апрельское утро, когда Бона, успевшая уже отдохнуть от нежеланного для нее гостя, Альбрехта, прогуливалась вместе с Мариной по парку. Ветки стоявших в цвету плодовых деревьев казались совсем белыми, раньше обычного расцвела сирень. И вдруг тишину, в которой отчетливо слышалось гуденье пчел, нарушили детские голоса и громкий смех. По зеленой траве бежала королевна Ядвига с Изабеллой и Августом, а вслед за детьми Диана ди Кордона и Беатриче. Еще мгновенье — и девушки поравнялись с детьми, подняли на руки младшую королевну и королевича. Теперь, с детьми на руках, они еще пуще припустились бежать по изумрудной траве. Громко кричали королевич с королевной — ноги их болтались в воздухе, весело и громко смеялась Ядвига. Все они направлялись в дальнюю часть сада, где за невысокой живой изгородью стояла королева, отдающая распоряжения садовнику. Увидев детей, королева обернулась и, подняв руку вверх, сказала:
— Вавта! Вазха! Я вам говорила, что сюда ходить нельзя. Нельзя тревожить эти грядки.
— И мне нельзя? — удивился великий князь.
— Саго тю! И тебе тоже! Эти южные травки не любят крика.
Август внимательно глянул на мать и спросил:
— А вы, ваше величество, тут не кричите?
— Я? Нет... — Она обернулась к своим придворным. — Право же, у вас нет разума. Того и гляди потопчете грядки... Неужто вам на лужайках приволья мало?
— Я хотела сказать, — вставила словечко Ядвига, — что маршал Вольский не уверен, удастся ли отпраздновать свадьбу Беатриче в замке.
— Не уверен? Вольский? Ведь я ему приказала! — воскликнула Бона гневно.
Королевич, приложив палец к губам, отважился ее предостеречь.
— Тсс...
Сердясь все больше и больше, Бона вышла из-за изгороди.
— Свадебные торжества послезавтра в замке! А потом турнир — во дворе.
Беатриче кинулась целовать ей руку.
— Что он себе позволяет, этот Вольский?
— Говорит, совсем недавно были торжества — присяга на верность, — объясняла Ядвига, — и посему...
— А если я хочу придать блеск этой присяге и отпраздновать свадьбу моей камеристки с польским дворянином?
Королева ждала нового потока благодарностей, но Ядвига, помолчав немного, недовольно произнесла:
— Такое торжество, столь расточительное... Бона взглянула на хмурое лицо падчерицы.
— Не будь завистливой, пиа сага, — ласково сказала она. — Когда король надумает выдать тебя замуж, я, хотя ты мне и не родная дочь, устрою свадьбу не беднее, чем была когда-то у меня. Танцы, турниры, торжественные шествия... Восемьдесят лошадей под белыми балдахинами и двадцать мулов везли сундуки с моим приданым.
— И столько же поедет со мной в Мазовию? В Варшаву? — спрашивала Ядвига.
— Королевна из рода Ягеллонов достойна и сотни скакунов. О боже! — вдруг спохватилась Бона. — У меня еще столько дел! Бегите! Трава такая зеленая, пышная...
Она поглядела вслед убегающим детям, словно бы досадуя, что они помешали ей любоваться цветущими деревьями. Направляясь вместе с Мариной к замку, Бона говорила скорее себе, нежели ей:
— Празднество, а потом свадьба и турнир. Ах, все здесь трудно, трудно, трудно...
Марина молча глядела, как, повторяя слово "трудно", госпожа ее каждый раз обламывала ветки росших возле дорожки кустов сирени...
Прямо из сада, но уже без Марины Бона вошла в покои короля.
— Дочь ваша, —начала она безо всякого вступления,— все чаще спрашивает про свое приданое, про будущего мужа. Князь Януш впрямь не подведет? Он и в самом деле просит ее руки?
Сигизмунд уклонился от ответа.
— Из Мазовии недобрые вести, — вздохнул он.
— Какие же?
— Мазовецкий князь не знает меры на пирах и попойках. Развратен, многогрешен. К тому же... Частенько прихварывает.
— Дворцовые сплетни! Поклеп! — возмутилась королева. — Просто нашим врагам не угодно, чтобы узы этой земли с Ягеллонами окрепли.
— Вам везде враги чудятся, — заметил король с неудовольствием. — Но, впрочем, я внимательно слушаю! Кому бы это было... неугодно?
— Неужто вы не знаете? Герцог Альбрехт уже давно о Мазовии помышляет. Будучи крестоносцем, он обирал и грабил ее как мог. А теперь, став, при вашем попустительстве, светским герцогом, он сам может жениться на сестре Яну-ша Анне Мазовецкой. Он или его брат...
— Это только ваши домыслы и страхи...
— Санта Мадонна! Об этом он говорил мне на балу. И если он попросит вашего согласия на этот брак...
— Отложим дело. Будем тянуть с ответом...
— Как всегда, — заметила она ядовито. —Пусть Януш живет как можно дольше, но Мазовия после его смерти должна отойти к Ядвиге, Августу, Ягеллонам. Сколько ныне по-настоящему великих властителей? Трое. Император Карл, Генрих в Англии, Валуа — во Франции. Они могущественны, у них постоянное войско и много золота. Не хотите стать четвертым? О! Мочь и не хотеть? Не верю! И потому желаю вместе с вами, за вас. Вы должны иметь власть более могущественную, чем та, что у вас сегодня, полную казну и наемное войско. Все лезут, исполненные злобы и мести, и только вы, вы один ничего не хотите.— Умоляю вас, довольно! — прервал супругу король. — Большое наемное войско, цветущие города? Попытайтесь! Попробуйте сделать это в стране, которой всегда угрожают войны, а подати не соберешь! Где в годы мира каждый мнит себя умнее короля.
— Да! Но так и хочется попробовать! — Она вдруг обхватила его ладонь. — У вас такая прекрасная, сильная рука... Быть может, она не хочет натянуть поводья? А должна бы не только владеть мечом, не только давать, но карать и забирать. Ради династии. В будущем — прибрать наследство, которое останется после Людвика, вашего племянника, а также земли последних Пястов, силезских и мазовецких. Если бы Ядвига в скором времени стала мазовецкой княгиней, эти владения наверняка достались бы вам и вашим внукам. А не прусскому герцогу и не Вильгельму.
— Законы польского государства... — стал было возражать король, но Бона не дала ему кончить.
— Для меня важней закона сила и мысль! Мысль — самая дерзновенная.
Должно быть, короля утомил этот спор, он больше не пытался перечить супруге и, выслушав ее до конца, пообещал разузнать о намерениях Альбрехта и Вильгельма.
— Нужно, чтобы верный человек был и при мазовецком дворе, — сказал он. — Пусть выведает, какие хвори докучают молодому князю. Отчего он медлит с приездом в Краков?
— О да! А потом брачный контракт и свадьба. — На хмуром лице Боны появилась улыбка, она повеселела. — Да! Именно так! Колебаться и медлить нельзя. Ведь вы обещали Ядвиге, что она будет мазовецкой княгиней?
Он смотрел на ее ясные, повеселевшие глаза, на порозовевшие щеки и вдруг спросил с оттенком досады в голосе:
— Ядвиге? А не вам?
Едва закончились торжества по случаю обручения прекрасной Беатриче с паном Моравецем, явившие всем широту и великодушие королевы, которая пеклась о своих придворных ничуть не меньше, чем о приемных дочерях, как пришли добрые вести из Италии: вельможи герцогства Бари и Россано пожелали приехать в Краков, воздать почести своей новой повелительнице.
— Пусть приезжают! Как можно скорее! — обрадовалась королева. — Всеми будет тогда замечено, что я не забыла о своих италийских владениях. И отдавать их никому не намерена.
— Но император Карл, всемилостивая госпожа, не признает ваших прав на наследство, — осторожно заметил Алифио. — От этих почестей мало проку. Расходы и беспокойство.
— Эти почести воздадут не только мне, но и моему сыну, а он, даст бог, станет монархом Польши, — возразила Бона. — Поэтому будет справедливо, если расходы возьмет на себя королевская казна...
Все доводы и увещевания ее канцлера, а также придворного казначея Северина Бонера оказались тщетными. Король, которому Шидловецкий советовал не дразнить императора, был обезоружен услышанной от нее новостью: Бона сказала ему, что снова станет матерью, и на этот раз, она в этом уверена, родит второго сына. В конце концов ее настойчивость преодолела все преграды, и, когда прибыли вельможи из Бари и Россано, Вавель был готов к торжественной встрече итальянских вассалов.
Королева торжественно принимала их в самом красивом зале, рядом с ней сидел великий князь Литовский, королевич Сигизмунд Август. Троны стояли на возвышении под двумя гербами — польским белым орлом и драконом рода Сфорца, и гости увидели свою принцессу, а также королеву, во всем блеске ее двойного владычества. Трое приехавших сельмож по одному подходили к королеве, становились на колени и, вложив в ее руки протянутые словно бы для молитвы ладони, произносили слова присяги на верность. Бона отвечала им на своем родном языке, и в этот день на Вавеле все было итальянским: гости на пиру, на который пригласили лишь придворных дам, приехавших с Боной из Италии, Алифио, Карминьяно, Паппакоду и прочих дворян из старой ее свиты, цветистые речи послов, музыканты из капеллы королевы, шуты, вывезенные ею из Бари. И лишь сидевшие по обе стороны королевича польские сановники всем своим видом словно бы напоминали о том, что законный наследник всех итальянских владений Боны — Август, сын повелителя Польши и Литвы. Поэт Карминьяно сочинил и прочел вслух стихотворение, посвященное столь славным событиям, и никто никогда еще не видывал столь красиво исполненной паваны, столько южных блюд и фруктов, не слышал такого множества тостов, провозглашенных в честь самой королевы: Короля в эти дни в Кракове не было. Анджей Кшицкий со свойственным ему злорадством уверял, что бунт черни в Гданьске против местных патрициев разразился на редкость кстати и что его величеству куда легче согласиться на казнь предводителей бунта, нежели на торжественную встречу вассалов королевы. Разумеется, этим словам не следовало верить, и королева это понимала, но она также прекрасно понимала и то, что король опасается вступать в спор с императором Карлом, который, разгромив французские войска под Павией, заставил Франциска Валуа отказаться от завоеванных им итальянских земель и стал теперь хозяином почти всей Италии. Будучи сторонницей союза Ягеллонов с Францией, Бона долго не хотела верить ни в поражение под Павией, ни в то, что Франциск был взят императорскими войсками в плен. И лишь подробные донесения неоценимого Дантышека, находившегося при дворе Карла, заставили ее пока отказаться от задуманного плана обручения юного Августа с французской принцессой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75