Как-то, прогуливаясь среди рододендроновых деревьев, она услышала прерывистые звуки флейты,
замиравшие, как сигналы трубача на башне Мариацкого костела в Кракове.
— Ты слышала? - взволнованно спросила она Марину.
— Нет, не слышала...
Бона вспыхнула от гнева, как это обычно с нею бывало.
— Никогда ничего не слышишь, ничего не помнишь, ничем не интересуешься! После словесного поединка с Броккардо, когда мне перед его отъездом удалось настоять на своем и пообещать Филиппу только четыреста тридцать тысяч, а недоданные двадцать тысяч заплатить графу за посредничество, меня все время гложет тоска. Ничего не делаю, ни с кем не вижусь. Здесь нет ни ученых диспутов, ни балов, ни карнавалов! Как весело было на Вавеле! Где шуты, карлицы?
— Пришлют вскорости, — поспешила успокоить свою госпожу Марина.
— Где письма? Вести из Неаполя о здоровье наместника, а быть может, о трауре?
— Пока нет, — вздохнув, ответила камеристка.
— И никаких вестей из Кракова? -Нет.
— А из Яздова? От дочери Изабеллы, королевы?.. От моих управляющих в Мазовии?
— Тоже нет.
— Нет! Черт побери! Вели позвать Виллани. Быть может, он знает что-нибудь, что могло бы меня развлечь, разогнать застывшую кровь. Ну ступай, да поскорее!
Бона обстоятельно расспросила Виллани о религиозных распрях и деяниях Филиппа в Нидерландах. Не может ли случиться нечто подобное в Неаполе, когда она будет там правительницей?
— Едва ли, — ответил Виллани. — Король обязан установить мир в стране, где еретиков больше, чем католиков и представителей инквизиции, вместе взятых. Он сидит как на бочке с порохом, население требует отмены эдиктов против еретиков, выступает против тирании. У него грозный противник — Вильгельм Оранский, непримиримый враг святой инквизиции, духовного суда, пыток и костров, на которых сжигают грешников — так называет этих несчастных один из великих деспотов и сам великий грешник — испанский король.
— Разве инквизиция в Италии не так строга, как в Мадриде или Антверпене и Брюсселе?
— Нет. Король Филипп говорил, что в Нидерландах еретикам пощады быть не может, без пыток, топора и костров там не обойтись.
— Каково ваше мнение о кардинале Караффа?
— Когда вас здесь не было, ваше величество, он весьма интересовался герцогством Бари как вассальным государством императора Карла. Я даже отправил вам письмо, хотел предупредить вас.
— Меня? — удивилась Бона. — Послали письмо в Мазо-вию?
— Нет-нет, как и при Дантышеке — в Краков.
— В королевскую канцелярию?
— Как положено, в королевскую канцелярию на Вавеле.
Ее взгляд устремился вдаль, она не видела ни сгибающихся под тяжестью плодов мандариновых деревьев, ни уже успевшей выгореть на солнце лужайки. Перед глазами возник замок, окна канцелярии, за которыми сидели королевские секретари. Кому из них попало в руки письмо Виллани? Кто смял и бросил его в корзину для бумаг, сочтя сущей безделицей? Неужели сам Август... Да, кто знает, отправил ли Август письмо к ней в Яздов? Санта Мадонна! Оказывается, у нее не осталось на Вавеле преданных друзей, она не может доверять даже королю... своему сыну.
— Жаль, что вы не сказали об этом сразу же по приезде. Я связывала с кардиналом большие надежды, рассчитывала, что он поговорит со святым отцом о разводе моего сына. Значит, Караффа, выполняя волю императора Карла, быть может, ведет двойную игру. Я побаиваюсь этого. Но как мне узнать всю правду?
— Могу ли я сказать вам то, что думаю? — почти прошептал Виллани. — Но только чтобы никто никогда не узнал об этом?
— Разумеется.
— Государыня, я не верю в добропорядочность кардинала Караффа. Поэтому еще вчера послал гонца в Неаполь, к своему племяннику. Попросил его вьюедать, что замыслил кардинал. Если ему ничего не удастся узнать, тогда обратимся к епископу Бари. По возвращении из Неаполя он привезет много новостей, и весьма важных.
— Хорошо, - благожелательно улыбнулась Бона. - Обещаю вам: когда я стану повелительницей Неаполя, я назначу вас моим первым советником.
— Благодарю вас, госпожа, — чопорно поклонился Виллани. — Надеюсь, племянник пришлет письмо еще в ноябре месяце.
Однако граф Броккардо обернулся быстрее, он прибыл в Бари уже в октябре и привез Боне письмо от испанского короля, в котором он просил ссудить ему деньги, находящиеся на хранении в банках Неаполя, и еще раз подтверждал
данные ранее обещания. Письмо показалось Боне расплывчатым. Туманные намеки, недоговоренность... Броккардо уверял ее, что, пока наместник жив, король не может в официальном письме говорить о его замене, это усугубило бы и без того тяжкую болезнь наместника. Боне так и хотелось сказать "тем лучше", но она сдержалась, промолчала, и прощальный ужин прошел спокойно и безоблачно. Письмо Филиппа решили сохранить в тайне, а в начале ноября испанский король должен был получить от банкиров золотые дукаты польской королевы.
Внезапно все отошло на задний план: и религиозные распри в Нидерландах, и предполагаемый поход во Францию, — в монастыре Юста умирал монах брат Каролюс, император Карл, еще совсем недавно управлявший судьбами мира. Эта весть потрясла все царствующие династии, весь свет.
— Что вы знаете о нем? — расспрашивала Бона синьора Виллани. — В этом испанском монастыре он замаливал грехи? Правда ли, что он презрел власть, отказался не только от своей огромной империи, но и от своей славы великого завоевателя и государственного мужа?
Виллани попытался обстоятельно ответить на совсем не простые вопросы своей госпожи.
— Государыня, никто никогда не знал, что Карл Пятый думал на самом деле. Все его обещания и письма были лживы, его завоевания принесли Испании много золота, но оно сделало людей менее человечными. Его любимый девиз: для того чтобы что-то построить, нужно сперва разрушить. Говорят, в жизни он потерпел только одно поражение - в борьбе с еретиками в Нидерландах и в самой Испании. Кроме того... Его донимала подагра, он едва передвигался. Медики запретили ему пить и есть, настоятельно рекомендуя придерживаться строгой диеты. Тогда он и решил сбросить тяжкое бремя правления на своего брата Фердинанда и единственного сына Филиппа, а сам...
— Что сам?
— Удалился в монастырь. Однако недобрые языки много злословили о новоиспеченном монахе. Вместо покаяния, воздержания от еды он предавался обжорству, съедая за день три обеда. Рыбу ему привозили из Нидерландов, копчености из Амстердама, оливки из-за Пиренеев, а куропаток и дичь отстреливали во Фландрии. Повара в монастыре каждый день готовили до двадцати блюд. Из Испании ему доставлялись самые лучшие вина. За каждой трапезой Карл выпивал не менее двух кварт вина. Как ни призывали его медики к воздержанию, он и слушать не хотел. После еды — сиеста, он жирел, подагра докучала ему все больше. Тем не менее он
всегда внимательно прочитывал все донесения от своих шпионов из Испании, Нидерландов, Бургундии, диктовал ответы на письма. И вот теперь... умирает в окружении монахов и слуг святой инквизиции. Кажется, его единственный сын Филипп не торопится вернуться в Испанию из Брюсселя. Кто знает, быть может, успеет только на похороны...
— О, как страшна такая смерть, — прошептала Бона. — Я хотела бы умереть, как король Сигизмунд в своем дворце на Вавеле, окруженная близкими мне людьми. Наверное, Карла будут хоронить как простого монаха, безо всяких почестей, приличествующих императорам и королям?
— Этого никто не знает. Кажется, он хотел быть похороненным в монастыре святого Юста, вдали от людей, но, быть может, после смерти прах его перенесут в Гренаду, где покоятся его предки.
— Видно, мне придется направить своих послов на погребальную церемонию, как это принято делать всем королям и вассалам, — заключила Бона. — Но ведь он еще жив, и неизвестно, как долго протянется умирание этого великого грешника и могущественного императора. Поезжайте, бургграф, в монастырь. Никому об этом ни слова, возьмите с собой двух придворных и охрану, не приведи господь в пути нападут грабители. Быть может, привезете оттуда в Бари вести не о дурном самочувствии моего врага Карла Пятого, а о смерти монаха Каролюса. И, кроме того... Думаю, что там вы встретитесь со многими духовными лицами, которые съедутся со всей Испании и Италии, и разузнаете у них о кардинале Караффа. Надеюсь, сведения будут более достоверные, чем от вашего племянника из Неаполя...
— Бургграф Паппакода вряд ли обрадуется этому... — начал было Виллани, но Бона резко оборвала его.
— В Бари он чужой, после давней достопамятной поездки сюда, вместе с Алифио и Дантышеком, он здесь больше не был. Поезжайте скорее! Мне бы не хотелось, чтобы вы тянули с отъездом, как сыночек Карла — Филипп. О, если бы Карл его проклял!
Когда Виллани уже уходил, Бона вновь вернулась к разговору о письме, посланном им два года тому назад в Краков.
— Подождите, синьор бургграф, вы действительно не знали, что после смерти моего высокочтимого супруга я пребывала в Мазовии, это значит — в Варшаве?
Виллани смешался, на щеках его проступил румянец, она поняла, какой ответ услышит, и все же была поражена.
— Ваше величество, — начал он, — простите старого слугу за то, что он не все знает. Когда сюда приезжал епископ Дантышек, он рассказывал нам о Полонии, но вот уже много лет о ней никто ничего не слышал... Эта страна так далеко от Бари, почти на краю Европы, и, с тех пор как Орден крестоносцев не созывает здесь, на западе, рыцарей для крестового похода против поляков, вести об этом королевстве доходят до нас так редко. Я не знал, что канцелярия вашего величества не в Краковии, а на землях Литвы...
Она хотела было поправить его, объяснить, где Варшава, но решила, что покажет ему карту после его возвращения, а сейчас самое главное — поскорее отправить бургграфа в Испанию.
День у нее, однако же, был испорчен. Неужто здесь, где только и говорят о распрях между Англией, Францией, Италией и Габсбургами, совершенно не принимают в расчет страну, которую она привыкла назьюать могущественным государством в срединной Европе? Видно, Сигизмунд не ошибался, считая, что после присоединения Чехии и Венгрии к Австрии для Польши мало что изменилось. Здесь по-прежнему взоры всех устремлены на империю Карла, где никогда не заходит солнце. Только это принимают в расчет. Ягелло-ны... Неужели закат этой династии близок? Ведь и она в этом повинна. Почему не уберегла, погубила младенца Ольбрахта? А потом, вместо того чтобы быть возле Августа, верной опорой его трона, уехала в Бари, и теперь слово "Польша" для нее самой звучит лишь далеким воспоминанием... Яздов? Разве он расположен к югу от городских стен? Быть может, Мазовию уже присоединили к Литве? Проклятие! Еще немного, и она, пожалуй, забудет, что можно посылать в Польшу гонцов. Почему она так редко отправляет их? О ней не забыли бы, если бы отсюда, из Бари, непрерывно шли ее распоряжения дочерям, Хвальчевскому, Вильге. Ах да, ей хотелось отдохнуть... Смешно! Живя здесь, она непременно добьется расторжения брака Августа с австриячкой. А потом, а потом до нее дойдут вести, что серебряная колыбель больше не пустует. И тогда она поедет на крестины внука, останется на Вавеле навсегда...
Виллани отправился в Испанию, и это не могло не огорчить Паппакоду. Марина, правда, предупредила его, чтобы он не слишком ворчал по этому поводу: зачем настораживать королеву, она и так обеспокоена тем, что нет писем из Польши, что неаполитанский наместник все никак не умрет.
— Вы лучше займите ее чем-нибудь, ну хотя бы посоветуйте восстановить часовню или замок в Россано. С тех пор, как уехал Виллани, она все время злится, швыряет на пол бокалы и вазы, к счастью, только те, что и так пострадали в дороге. Без конца вспоминает королевский двор в Кракове и даже... свой, в Варшаве.
— А о расторжении брака не вспоминает? О кардинале Караффа?
— Вспоминает, и довольно часто. Все время ждет вестей из Неаполя, а от кого — не говорит. И я не знаю.
— Любопытно, — пробурчал Паппакода. — Что касается наместничества... Скоро я ей сообщу, что беднягу наместника разбил паралич...
— Значит, он протянет еще долго?
— Разумеется! Год или два. Они понимающе переглянулись.
— Боже, как я счастлива в Бари, — вздохнула Марина.
Через неделю ранним утром Паппакода услышал под окном конский топот. Он торопливо спустился во двор, сообразив, что нужно перехватить гонца.
— Письмо принцессе?
— Нет. Я привез письмо из Неаполя бургграфу от моего хозяина кавалера Виллани.
— Давай его мне, и можешь возвращаться. Я и есть бург-граф Бари.
Он почти вырвал из рук письмо и покосился на окна королевы. Они еще были зашторены, поэтому Паппакода спокойно направился в сад. Со всех сторон осмотрел письмо, сломал печати. Быстро прочел донесение кавалера Виллани о намерениях кардинала Караффа, прочел еще раз уже внимательнее. Лицо его исказилось от гнева. Он-то считал, что здесь, в Бари, он один в глубокой тайне ведет свою тонкую игру... А тем временем этот старец Виллани... Он? В Испанию его отправила королева. Значит, игру ведет она? Проклятие! У дракона еще столько яда? От злости Паппакода смял в руке пергамент, но тут же старательно расправил его. А потом долго стоял молча, тщательно обдумывая, как поступать, посвящать или не посвящать в это Марину? Сказать о гонце? Как поступить с письмом? Подделать? Старый Виллани вернется не скоро, а если вновь прискачет гонец с письмом, он завернет его, как и первого. Время у него есть. У него еще много времени...
Бона, от тоски не находившая места, пыталась чем-то занять себя. Отправила в Россано строителей — привести в порядок замок. Решила и сама туда съездить, но замок был так запущен, таким холодом повеяло от его покоев, что ей захотелось поскорее вернуться в Бари. Она не менее других удивлялась тому, что у нее не было больше желания действовать, командовать, карать за нерасторопность, как когда-то в Литве.
— Неужели я устала от власти, как император Карл? У меня нет больше желания повелевать людьми? — удивленно спрашивала она сопровождавшую ее Марину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75