Поэтому, вполне оценив весомость этих высказываний, он позволил всем четверым предстать пред очами всемилостивой государыни.
Было раннее утро, и над Вильной еще не рассеялся туман, когда на грядках возделанного еще год назад по велению Боны огорода появились какие-то люди. Несколько женщин, склонившись над грядками, вырывали фенхель, савойскую капусту, петрушку и сельдерей. Они складывали зелень в принесенные сумки и корзины, тащили добычу в передниках. После их нашествия в огороде осталось немногое: поломанные колышки, истоптанная земля да кое-где жалкие пучки зелени.
Бона не преминула показать это королю.
— Взгляните, ваше величество, — сказала она. — Земля разрыта, все овощи выкопали.
— Значит, воруют? — спросил он.
— Воруют! 81! 81! Я очень рада!
— Ей-богу, первый раз вижу, чтоб вы радовались воришкам... — недоумевал Сигизмунд.
— Потому как до этого только дивились. Брюзжали: италийские, мол, зелья и коренья. А ныне тайком крадутся в мои огороды, воруют! Значит, понравилось! Хвалят и савой-скую капусту, и укроп, и порей...
— Вас тоже хвалят.
— Меня? — Она подняла на него изумленные глаза.
— А как же! Вчера Миколай Радзивилл даже челом бил. Просил и молил, чтобы я для Августа принял Кнышин и леса в округе.
Бона не удержалась от смеха.
— Ага, значит, все-таки вышел толк с Кнышинской пущей у этих бояр?! Хотя их поместья также получены безо всякого права, но как у таких отбирать землю?
— Вербуете себе союзников? — спросил, развеселившись, король.
— Что ж... В Неаполе казначейство располагает точными сведениями обо всех поместьях: сколько в них пахотной земли, а сколько лугов, лесов, сколько подданных, кто и какие платит пошлины и подати. Алифио должен образовать такое же ведомство для всех земель Великого княжества. Вот ему и пригодятся эти шляхтичи. Они хорошо знают, кто чем пользуется... О боже! До чего же они потешны! У одного бумаги спалили татары, у другого — щука съела.
— Съела?
— Вот именно! - хохотала королева. - Щука! Зубастая шука!
Но таких минут веселья у королевы было не так уж много. Как-то пригласив к себе. Алифио, она сказала ему:
— Приветствую вас. Наша беседа с глазу на глаз — секретная. Я должна знать: вся ли литовско-прусская пограничная полоса в наших руках?
— Насколько мне известно, только часть, но значительная.
— Так вот, местная шляхта сообщает, что герцог Альбрехт намеревается вырубить большую полосу леса на нашей стороне. Вы слышали об этом?
— Не могу отрицать, ваше величество, слышал. Герцог Альбрехт пользуется случаем. На правах родича.
— И отсюда дерзость? Да нет, это нечто большее. Это заселение пограничных районов означает передвижение на восток не только границы его земель, но и границы Герцогства Прусского.
— Похоже на то, не смею возразить, — согласился канцлер.
— Но король ничего об этом не знает?
— А может, не желает знать? — вопросом на вопрос отвечал канцлер.
— Не верю. Не знает! Но не будем вовлекать его в тяжбу с этим родственничком. Однако я не прощу ему ни одной вырубленной на нашей стороне сосны!
— Вы, государыня, берете на свои плечи тяжкое бремя.
— Но раз уж я взяла на себя выкуп пожалований... ничего не поделаешь. На кого-то должна пасть ненависть грабителей.
— Герцог Альбрехт недавно потребовал официального пересмотра прусско-литовской границы.
— Когда-нибудь мы и это учиним, — сказала она. — Но не сейчас. С завтрашнего дня повелеваю наладить охрану пограничных лесов и заселение пустошей на нашей стороне. Там надлежит быть селениям, лесопилкам, смолокурням. Пусть тысячи глаз увидят беззаконие действий герцога.
— Но не воспротивится ли тому король? — колебался Алифио.
— Беру и это на себя. То же надобно сделать и на Полесье. Пора и там отделить угодья Чарторыйских от наших.
— Уже сейчас немало толков о наших фольварках и конных заводах, о разведении скота на пустующих лугах, о строительстве моста через Неман и канала под Пинском.
— Пусть говорят! Я строю за свои деньги. Мало того, скоро повелю укрепить Каменец, поставлю храм в Ломже. А пограничных замков, даст бог, после меня останется больше, чем родных детей. Санта Мадонна! Здесь столько леса и меда, да и пушнины вдоволь. Но чтобы все это продать, надобно иметь судоходные реки и мосты. Удивляюсь, что никто до меня не подумал об этом. В этом краю дукаты лежат на дороге, надобно только нагнуться и поднять.
— Кому тут охота нагибаться? Считать? — возразил Алифио.
— Некому? Тем лучше для меня. Завтра же отправимся в приграничные леса. Поглядим, что и как, да и поохотиться не грех.
На другой день, выехав с эскортом на охоту, королева вдруг услышала в лесу отчетливый стук топоров.
— Рубят лес! На нашей стороне. АуапШ В карьер!
При виде всадников несколько лесорубов, побросав пилы, обратились в бегство.
— Вазха! Не догонять! — осадив белую кобылу, распорядилась Бона. — Завтра они сюда не придут, а послезавтра здесь будет пограничная стража.
— Вы поставите тут лесных стражников? — изумился Алифио.
— Не только. Наверное, и таможенников.
— Таможенников? Зачем?
— Посмотрим, не удастся ли установить новые пошлины? Самые разные. На вывоз воска и меда. А впрочем... Проверьте, чем еще здесь торгуют пруссаки. Ежели на каждый товар определить пошлину, они уберутся отсюда. Как взбесится Альбрехт, узнав об этом! Не захочется ему ни торговать, ни земли наши осваивать. Вернемся обратно.
Некоторое время всадники скакали молча, потом Бона кивком головы подозвала Алифио.
— Мы ехали сегодня вдоль Немана. А кто владеет его устьем?
— Ранее Орден крестоносцев. Ныне — Герцогство Прусское.
— Снова этот Альбрехт! Наша река, но без устья, без доступа к морю! С этим нельзя смириться!
— Государыня, вы хотели бы объявить войну?
Разумеется нет! Но я подумаю об этом...
Станьчик, сопровождавший короля во время его путешествия в Литву, пытался как прежде веселить его, но, видно, оба они постарели, да и посерьезнели, ибо шуту все реже удавалось рассмешить своего господина.
— Невеселые у тебя шутки, — сказал как-то король.
— А что же веселого может быть теперь в Виленском замке? — отвечал Станьчик.
— Почему же? — спросил монарх.
— шляхтичи не вылезают из канцелярии королевы, умничают, смотрят свысока на других, а на все вопросы твердят одно и то же: "У нас все будет, как в Неаполитанском королевстве". Как в Неаполе... А, чтоб им! До сих пор в канцелярии Вавельского замка можно было получить любые бумаги.
— А сейчас пришла пора проверить печати. Кто же будет это делать? Ясно, что не вельможи, а мелкая шляхта.
— Как в Неаполе? - съязвил Станьчик.
— Да. Как в Неаполе. А теперь проваливай! — хлопнул в ладоши Сигизмунд. — Проси подканцлера Хоеньского.
Подканцлер прибыл в Вильну с новостями из Короны.
— Ну, так сказывайте. Какие у вас там в Кракове помыслы?
— Никаких, ваше величество. Ничего в голову не приходит. Как с такими вестями предстать перед королевой?
— Курфюрст Иоахим Бранденбургский давно ждет ответа.
— Да, ваше величество, — промолвил Хоеньский. — Слишком долго. Но я не смел решиться. Опасаюсь, что королева будет противиться этому супружеству.
— Что ж... Ей виделась Ядвига на мазовецком троне, — сказал король. — Но Януша уже нет в живых, зато Альбрехт спешит женить Иоахима.
— Курфюрст Иоахим — Гогенцоллерн, — вздохнул подканцлер.
— Он наш родственник. Хочу ближе соединить с нами обоих князей.
— Мысль превосходная, ваше величество, я делаю все, что в моих силах. Но королева...
— Что ж. Пусть курфюрст Иоахим еще подождет с ответом. Как поступим с другим делом?
— Нельзя утаить, я привез печальную весть о смерти примаса. Государыня, правда, сейчас в разъездах, но весть дойдет и до нее. Предложит своих людей, своих клевретов...
— Лаский занимал в ее прожектах большое место...
— Но ему было уже восемьдесят. Есть на примете помоложе, — начал перечислять Хоеньский. — Преданный королеве Гамрат...
— Ну, нет. Этот пусть подождет. Есть еще Кшицкий. Дипломат, весьма искусный и нам предан.
— Сторонник сильной королевской власти, — напомнил подканцлер.
— И королевы. Но здравого рассудка ему не занимать. Пусть уж будет Кшицкий. Известите двор о кончине примаса. А что касается бранденбургского курфюрста и Ядвиги... Королевы в Вильне нет, значит, покамест... Да, покамест следует хранить все в тайне.
По тракту медленно тянулось большое стадо. Волы вплавь переправились через речушку, а потом, мыча, сбились в кучу на широкой пыльной дороге. Тут с противоположной стороны показалась карета, сопровождаемая эскортом вооруженных слуг и дворян. Карета свернула на обочину, из окна ее выглянула королева.
— Прекрасное стадо. Узнайте, синьор Алифио, чье оно? Нет-нет, лучше вас это сделает Остоя.
Дворянин, соскочив с коня, направился к пастуху.
— Чье это стадо? — спросил он.
Но тот, обернувшись, молча глядел на разряженного дворянина.
— Чье это стадо? - повторил Остоя, показав на волов. Этот жест крестьянин, видимо, понял, потому что объяснил:
— А! Государыни нашей великой княгини Литовской.
— Польской королевы? — допытывался Остоя.
— Ее величества польской королевы. Остоя вернулся к карете.
— Государыня, вы слышали ответ?
— Да, — промолвила королева. — Я рада, что все так, как я пожелала. Велите забраться поглубже в лес.
Они остановились на лесной поляне. Королева, ступая по зеленой, залитой солнцем траве, воскликнула:
— Нет ничего прекраснее леса! Гулять, дышать чистейшим воздухом, ни о чем не думать. Что за наслаждение!
Неожиданно какой-то рыжий пес выскочил из лесу и громко залаял. Королева остановилась, ее прекрасное настроение улетучилось.
— Успокойте это глупое животное, — повелела она. Вскоре из лесу вышел пожилой крестьянин со связкой
бобровых шкурок на плече. Крестьянин тут же успокоил собаку, заставил ее замолчать, схватив за загривок. Моравец вернулся к королеве.
— Теперь будет тихо. Вы испугались, госпожа?
— Нет. А что это за человек? Не браконьер?
— Нет, вроде бы лесничий. Несет бобровые шкурки.
— Бобровые? Откуда? Почему? Узнайте-ка.
Бона осталась стоять на месте, а через минуту получила ответ. Моравец пояснил:
— Это не королевский лесничий, а лесной сторож князя Вишневецкого.
— Ах, вот как? Значит, паны-вельможи запросто бьют моих бобров? Для себя? Я ведь запретила. Синьор Алифио!
— Слушаю, - сказал он, приблизившись.
— Извольте проверить, кто нарушает наши запреты? Кто дозволил владельцам местных земель уничтожать этих чудных зверьков? Разве мы не содержим их охрану?
— Я не знаю, почему князь Вишневецкий...
— Князь не князь, а ему нет дела до моих бобров! Велите слугам отнять шкурки.
— Человека этого задержать? — спросил Остоя.
— Нет. Зачем? Он же не читал моих указов. Но объясните ему, почему князю не достанутся шкурки. И довольно! Возвращаемся в Вильну.
Она резко повернулась и направилась к карете. Глядя вслед, Алифио с горестью отметил, что это была уже совсем другая женщина: сердитая, мрачная, беспокойная. Врученным ей Анной букетом цветов она стегала попадавшиеся на пути кусты.
Едва они вернулись в Виленский замок, направлявшейся в свои покои королеве преградил дорогу Паппакода.
— Госпожа, вы в последнее время ко мне неблагосклонны. А между тем я знаю больше, нежели канцлер Алифио! — сказал он.
— Больше? Любопытно. Что же ты знаешь? Говори, только правду, ничего не выдумывай!
Он вздрогнул, потому что она впервые сказала ему "ты", но не умолк.
— Сведения из первых рук, — прошептал он. — Курфюрст Бранденбургский Иоахим...
— Знаю. Хотел бы, чтоб бездетный Альбрехт передал ему по наследству свои прусские владения.
— Если бы только это!
— О боже! Что может быть горше, нежели единение Бранденбургии с Прусским герцогством?
— Он... просит руки королевны Ядвиги, — прошептал Паппакода.
Бона вздрогнула от неожиданности.
— Гогенцоллерн и Ядвига? Ты с ума сошел? Кто же разрешит это?
— Согласно обычаю, ее отец.
— Не понимаю. Кто? — переспросила она.
— Отец вашей падчерицы, королевны Ядвиги.
Бона мгновение глядела на него, словно бы все еще не понимая.
— Что ты сказал?! Как ты смеешь?! — воскликнула она.
— Это не мои домыслы, — объяснял Паппакода. — Это точные сведения. Курфюрст Иоахим долго ждал, но сейчас вот-вот получит подтверждение обещанного. Письменное.
— От короля? Ты лжешь! Лжешь! — негодовала королева. — Санта Мадонна! Ядвига в их руках?! С ними заодно? Не верю! Быть того не может!
Оттолкнув Паппакоду, Бона ринулась в покои Сигизмунда. Паппакода со злобной ухмылкой смотрел ей вслед.
А она, услышав от короля подтверждение новости, пытаясь сдержать негодование, вступила с ним в спор:
— Я выслушала вас весьма внимательно. Каковы же причины, склонившие вас выдать Ядвигу за Гогенцоллерна?
— Император Карл и Фердинанд втайне сговариваются с Москвой. Подстрекают против нас московитов...
— Я никогда не верила Габсбургам.. — прервала его Бона.
— Но после того, как Альбрехт стал светским князем, они в распре с домом Гогенцоллернов. Полагаю, нам удобнее иметь Альбрехта и Иоахима при себе, против Габсбургов. А также против Москвы. На границе не слишком спокойно.
— Боже! Не зря королевской канцелярией правит епископ Хоеньский, — вздохнула она. — Известно, как боится он борьбы с двумя противниками. Пробует столковаться то с тем, то с этим. Готова поклясться, что не кто иной, как он, придумал это супружество.
— Не клянитесь. Этого хотел я.
— И вы не опасаетесь династических замыслов Иоахима и Альбрехта? Объединения Бранденбурга с Пруссией? Вас не тревожит, что прусский герцог уже сейчас изгоняет наших поселян? Стремится занять наши земли и Мазуры?
— Довольно того, что вы препятствуете ему. Боже правый! Я пытаюсь действовать заодно с королем Франции, а вы, вы противитесь этому?
— С королем Франции? В чем же? — спросила она.
— Я, как и он, хочу поддерживать еретиков во владениях Габсбургов. Религиозные распри — оружие не менее грозное, нежели меч.
— А курфюрст Иоахим благоприятствует новым веяниям?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75