.. О предсказаниях мага я и не слыхивал. Но зато знаю легенду о злом драконе, обитавшем на Вавеле. Он уносил лучших юношей, и его отравили горожане, подмешали в еду яд.
- Он был отравлен? -Да.
- Стало быть, это только легенда? — спросила она, уже успокоившись.
- Конечно, легенда, — ответствовал Джевицкий с улыбкой.
- И все же я не пойму, почему вы были лишь советником пражских послов и не могли проголосовать от имени его величества, опекуна несовершеннолетнего Людвика?
- Чехи преждевременно объявили о совершеннолетии своего короля. Я мог только советовать, но, положа руку на сердце, скажу, что ни король английский Генрих, ни французский Франциск не получили бы поддержки четырех электоров из семи.
Бона не спускала с епископа глаз, словно бы пытаясь прочесть все его тайные мысли, разгадать криводушие, лицемерие, но епископ, хорошо помнивший последний разговор с Боной, прерванный тогда лишь случившимся с ней приступом, сейчас предупредил ее вопрос:
- Я сделал все, согласно воле его величества, желающего жить в мире и согласии с соседями, с новым императором. Но, увидев ближе деяния Габсбургов во Франкфурте, разделяю опасения вашего величества. Карл Пятый в случае войны будет не с нами, а с крестоносцами. А посему прошу вас, светлейшая госпожа, допустить и меня в круг близких вам особ, верных слуг и советников... Тем более что мне стало известно, будто Карл затеял хитрую интригу, направленную против вас, ваше величество.
— Какую же?
— Я предпочел бы говорить об этом не здесь.
— Жду вас, ваше преосвященство, не позднее чем через час в моих покоях...
На другой день король, вызвав Джевицкого к себе, принял его любезнее, чем обычно, и сказал:
— Я хотел бы держать сегодня совет с вами и с Тарновским. Любопытно мне было бы услышать мнение моих советников, каковы будут наши дела в Европе после избрания Карла Пятого. Так ли вы судите о сем, как королева, или иначе?
Джевицкий постарался не отвечать на вопрос короля прямо.
— Королева — кладезь учености, — сказал он. — Я слышал, что она знает на память четыре книги "Энеиды" и много писем Цицерона. Читает наизусть стихи Овидия и Петрарки. У нее живой и быстрый ум.
— А темперамент южный, — проворчал король.
— О да, она, быть может, несколько горячего нрава, но хорошо знает, чего хочет.
— Пока — Тарновскому о ее неприязни к Габсбургам ни слова... он...
В эту минуту в королевские покои вошел Тарновский, Сигизмунд на мгновение умолк, затем после обычных слов приветствия, спросил:
— Вы, должно быть, уже слышали, что Карл выбран императором?
— Это добрая весть, — отвечал Тарновский и, обращаясь к Джевицкому, продолжил: —Радуюсь, что вы ее нам привезли, ваше преосвященство.
— Теперь Испания, Нидерланды и все княжества немецкие в одних руках. Каково будет ваше суждение на сей счет? — поинтересовался король.
— Мы получили могучего союзника, в государстве которого никогда не заходит солнце. Нам легче будет отразить нападения крестоносцев и турок, потому что иные опасности ныне нам не угрожают.
— Королева находит, что куда больше толку было бы в франко-турецком союзе. Против Габсбургов.
— Если и против, то с кем? Не вижу других союзников. Простите, ваше величество, но устами королевы говорит неприязнь.
— Неприязнь? С чего бы?
— Есть на то причина. Недавно умершая королева Неаполя Иоанна отписала в завещании изрядную толику денег родственнице своей — Барийской герцогине. Карл отказался подтвердить завещание Иоанны и — соответственно — выплатить деньги.
— Отказал?! Не думаю, чтобы супруга моя знала об этом уже в день приезда послов.
— Тотчас по приезде, — вмешался в разговор Джевицкий. - Я поведал о сей неприятной истории канцлеру ее королевского величества.
— Доктору Алифио? Италийцу?
— Да, ему.
— Гм... Стало быть, знала... Это меняет положение вещей, — признался король.
— И я так полагаю, ваше величество, — добавил Джевицкий. — Карл Пятый нарушил взятые им перед выборами обязательства по поводу неаполитанского наследства.
— А был ли он посредником между нами и крестоносцами, как обещал?
— Лишь в известной мере, ваше величество. Он склонял великого магистра признать вассальную зависимость от вас и присягнуть вам на верность.
— Однако Альбрехт отказался сделать это.
— Увы.
— С крестоносцами все едино войны не избежать, — заметил Тарновский. -Худо, что великий князь Московский Василий спешит объединить русские земли. Есть вести, что он замирился с ханом Гиреем.
— И вы полагаете, на нас снова двинутся татары? — спросил король.
— В этом я более чем уверен, — утвердительно ответил Тарновский. — И если бы вы, ваше величество, позволили мне объяснить государыне, сколь велика подступившая к нам со всех сторон опасность, быть может, она не стала бы именно сейчас добиваться своих прав на наследство Иоанны.
— А вы попытайтесь сами сделать это. Кроме того, необходимо потребовать от великого магистра подчинения Короне... Если только он не нападет на нас первым...
Короля Бона выслушала куда внимательней, чем Тарновского.
— Стало быть, война неизбежна? — спросила она.
— Да. Кнехты великого магистра предают огню и разорению наши пограничные земли.
— И вы снова хотите покинуть Краков? Когда же?
— Во всяком случае, не раньше, чем на помощь Альбрехту придут наемные войска и западные рыцари. Но войны — мужское дело, не обременяйте себя подобными заботами. Вы ведь не поверили Тарновскому, когда он говорил, что наши границы вечно под угрозой.
Бона тяжело вздохнула.
— О боже! Что я, выросшая в Бари, могла знать о крестоносцах? О татарском ясыре — этой страшной неволе, придуманной для детей и женщин? Об отуреченных сиротах, из которых растят янычар? Кстати, о Тарновском...
— Любопытно, что вы о нем скажете, — оживился Сигизмунд.
— Верно ли, что на время войны Фирлей передаст ему свой гетманский жезл?
Король, казалось, был обескуражен таким вопросом.
— Не знаю, откуда такие вести? Гетманом коронных войск был и остается Миколай Фирлей из Домбровицы. Есть и будет до самой смерти своей на поле брани.
— Тем лучше. И еще одно. Пожалуй, стоит уже сейчас сделать что-нибудь для Кмиты.
— Кмита весьма надменен и смутьян.
— Неужто? — удивилась королева. — Он предан вам всей душой.
-Мне?
— Вам и династии Ягеллонов. Он старше Тарновского, а посему так спешит занять высокую должность.
Сигизмунд подошел к Боне вплотную и долго вглядывался в ее лицо.
— Бог мой! Столько хитроумных замыслов в столь очаровательной головке, — наконец произнес он. — Неужто среди них не бывает и такого: "Я тоже спешу"? Но не к королю, раздающему благодеяния. А к супругу. Почему вы отвернулись? Спрятали лицо? Боже, почему вы залились румянцем?
Бона ответила очень тихо и страстно:
— Италийские женщины — это воистину ую1а сРатоге, на которой можно сыграть дивную любовную песнь, но только если...
— Если? — переспросил король.
— Если умеешь играть.
— Ваш ответ не прям, — огорчился король. — Он не может быть утехой для сердца.
Она улыбнулась.
— Сегодня вечером я попробую дать вам ответ, который, я надеюсь, будет для вас утешением.
В следующее мгновение король заключил Бону в объятия...
Они расстались лишь на рассвете, и король, уходя, еще раз коснулся разметавшихся на подушке волос и прошептал:
— Вы правы. Воистину.
Она осталась одна, сонная, понимая, что уже не уснет до прихода Марины или Анны, которые придут ее будить. Ее двор... Теперь придворные дамы были подобраны по ее воле, а не так, как было условлено перед свадьбой. Нет, нет, она не чувствует себя одинокой, разве что с годами придворные девушки выйдут замуж за королевских дворян, одряхлеют старые слуги...
В эту ночь она не беседовала с королем о делах, говорила с ним лишь на языке любви и ничуть не жалеет об этом. Ее юное тело истосковалось по ласкам, а кроме того... Она дала себе слово, что, подобно Елизавете из династии Ягеллонов, станет матерью королей, и в эти годы, годы первого знакомства с чужой страной, двором и языком, постарается почаще наклоняться над колыбелью, подарком из Бари, серебряной колыбелью Ягеллонов. За эти годы она приучит здешних женщин одеваться на итальянский манер, познакомит двор с итальянской кухней, с тамошними плодами и зеленью. Оживший Вавель запоет и затанцует, и двор Боны, супруги Сигизмунда Ягеллона, прославится на всю Европу. Да... вот еще -лошади. Нужно также позаботиться и о том, чтобы в королевских конюшнях были лошади самых лучших кровей...
Она закрыла глаза и вновь увидела себя во главе свадебного кортежа: вот она гарцует на своей любимой белой кобыле, скачет по лесной дороге, выезжает на опушку леса. Тогда она чувствовала себя не менее счастливой и не менее усталой, чем после нынешней ночи. Изабелла... Дочь... Единственная тень среди светлых картин, мелькавших перед ее глазами. Но молодость еще не прошла, еще есть время, мечты могут исполниться. Кто-то стучит в дверь... Кто осмелился потревожить ее в эти мгновенья блаженного полусна? Как всегда Марина. Это значит, что час уже не ранний, что наступил новый день...
Она взглянула на камеристку, которая подошла к окну открыть шторы, и вдруг, увидев за окном солнце, захотела искупаться в его лучах, как когда-то на Средиземном море...
— Отвори окно! — приказала она. Марина в удивлении обернулась.
— Отворить окно? На небе солнце, но еще февраль, холодно. Не то что в Бари.
— Тогда приоткрой. В покоях душно.
— Душно? - повторила Марина, словно эхо. - Но ведь в замке всегда сыро и холодно.
Наскоро закручивая в узел распущенные волосы, Бона вдруг спросила:
— Значит, это правда? Ты не любишь этот замок? Не любишь Краков? Вавель?
— Кто посмел сказать вам такое? — испугалась Марина.
— Разумеется, твой друг Паппакода, кто же еще.
— Паппакода? — удивилась она. — Но ведь он сам вечно жалуется.
— Знаю. Неугоден ему доктор Алифио. Ну что ж. Пусть попробует, как Алифио, добиться признания Краковской академии. Чести обучать польских школяров римскому праву... Да что он вообще-то может?
— Ну хотя бы управлять замком.
— Хотя бы? Полно! Он не в Италии, не в Бари, только там эта должность была ему по плечу.
— Ах; госпожа, — в голосе Марины звучала обида. — Вы почему-то говорите о нашем герцогстве...
— Как же? — прервала Бона, чувствуя, что в душе ее закипает гнев. — Не молчи. Говори.
— Как о каком-то... захолустье. С пренебрежением.
— Я? А впрочем... Ты меня сердишь. Видишь только то, что хуже, чем у нас в Италии: здесь небо темнее, холодно, нет наших чудесных плодов... Я сама знаю это. Здесь жизнь трудней, суровее. Все чужое. Но принцесса наказывала вам, чтобы в этом чужом, далеком краю вы были для меня защитой и опорой. Вы, итальянцы, ее приближенные из Бари. И что же? Какой от вас прок? Почти никакого. Все старания Алифио только бесят тебя и Паппакоду. РегсЬё? Отвечай!
— Потому что вы, ваше величество, доверяете ему больше, чем любому из нас. Вы сделали его своим канцлером.
— Он заслужил этого. Обо всем знает, умеет лавировать, предупреждает об опасностях. Паппакода вздумал с ним равняться? А позаботился ли он о том, чтобы обеспечить мое приданое? Что я знаю о землях, которые дали мне — польской королеве? Немного. Жаждет похвал? Вепе. Ступай. Вели ему прийти сразу после завтрака.
— Милостивая госпожа! Позвольте мне остаться — причесать вас, как обычно, — умоляла Марина.
— Я сказала — выйди. Позови Анну и Беатриче.
— Милостивая госпожа!
— Я все сказала. Пока Марина, разыскав Паппакоду, провела его в покои королевы, он с досады мял бумажные свитки, которые нес под мышкой. Даже Марине злость его показалась чрезмерной.
— Вооружитесь терпением, — сказала она. — К несчастью, я разгневала королеву, напомнив, что она давно не писала принцессе, забывает Бари.
— Это чистая правда, — пробурчал Паппакода. - Материнские советы для нее ничто. Вы слышали? Алифио имеет право войти к ней в любое время дня. Может быть, она хочет сделать его и бургграфом?
— Не знаю, — солгала Марина. — Но он сумел завоевать признание ученых людей в Академии и королевских секретарей. Мы должны потолковать о наших делах с глазу на глаз. Выдастся минутка, я приглашу вас, потолкуем за бутылкой вина. А теперь ступайте к ней. Приготовьте нужные бумаги, она хочет их посмотреть после завтрака.
Но Бона этим не ограничилась: она подробно изучала все документы, брачный контракт, грамоты о пожалованиях. Паппакода одну за другой подавал бумаги, королева со вниманием склонялась над ними, а потом одну за другой бросала на пол. Вначале пыталась в них разобраться, а потом потеряла терпение.
— Что это такое? - восклицала она гневно. - Пустое! И это тоже пустое. №еп!е! По записям я должна была получить земли, принадлежавшие польским королевам. А это жалкие бумажки, которые надо выбросить! Дарованные земли — смешно даже: Радом, Хенцины, Ленчица, Лобзов и Конин. Конин? Есть там хотя бы приличные кони?
— Нет, ваше величество. Об этом ничего не было сказано.
— Стало быть, Конин без коней. Далее. Клодава и Иновроцлав. Мало. Очень мало. Вы хотя бы сказали, что я недовольна?
— Да, государыня. Но помнится мне, что не так давно его величество пожаловали нам земли и за пределами Короны, все Пинское княжество, Кобрин и Клецк.
— Где находятся эти земли?
— На востоке, ваше величество.
— В Великом княжестве Литовском?
— Да. Земли обширные, от Гродно до Ковно, два огромные старосте а на Руси, в Подлясье и на Волыни.
— На случай войны с Орденом — земли эти подвергнутся нападению?
— Если князь Василий не выступит в то же время, если татарские орды не двинутся на Волынь...
— Довольно, — прервала она. — Слишком много "если". Будем считать, что война захватит только северную часть Польши, Поморье и Гданьск. Чего тогда стоят мои обширные владения в Литве и на Волыни?
— Ваше величество... Как я слышал, это лесные края, оттуда можно вывозить меха, лес, воск.
Бона задумалась на минуту, смягчилась.
— Девственные леса... Мачтовые сосны... Таких в Италии нет. Вепе. Я люблю охоту. Всегда мечтала померяться силой с волчьей стаей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75