Но вам, светлейшая госпожа, он не решился об этом сообщить, дабы советник его не показался вам смешным. Ведь Дантышек доложил королю еще и о том, что Шидловецкий просил императора прислать ему в дар хотя бы одного... живого индейца.
— Живого индейца? — изумилась Бона. — Вместо карлика? Как заморское чудо?
— Да, госпожа, — подтвердил Алифио.
Они поглядели друг на друга и вдруг громко расхохотались. Смеялись весело и беззаботно, как в те далекие времена, когда в садах Бари кидали друг другу мяч — изрекла наконец Бона, а канцлер, почтительно глядя на королеву, подтвердил:
— Гораций. Ода тридцать седьмая. Парафраз.
Бона кивнула с улыбкой. Они всегда понимали друг друга с полуслова...
На охоту в Неполомицах съехалось немало гостей, прибыл весь двор. Осеннее солнце освещало веселую кавалькаду всадников на конях разной масти, выехавших с поляны перед замком, королева гарцевала на своей белой лошади. В голубом платье с отделкой из соболей и в собольей шапочке она привлекала взоры всех наездников. За поясом у нее был стилет с золотой рукояткой, а следом за нею ехал оруженосец, держа наготове заряженный аркебуз — дар Франциска Валуа. У одних охотников в руках были ружья, у других поблескивали на поясе богато украшенные охотничьи ножи, стремянные и ловчие держали наготове копья. Король ехал в экипаже, рядом с ним, размахивая трещоткой, скакал всадник — это был Станьчик.
— Не боишься, сударь, с трещоткой в руках выходить на такого зверя? — спросил Станьчика догнавший его Моравец.
— Боюсь ли я? — отвечал Станьчик. — А чего мне бояться9 Италийский дракон пострашнее литовского медведя! Но мне и он нипочем.
Моравец поспешно обогнал шута, присоединившись к охотникам. Раздались возгласы, затрубили рога, громко завыли псы, откуда-то издалека послышался громкий ответный лай; это означало, что копейщики уже погнали вылезшего из клетки медведя в глубь леса, навстречу мчавшейся кавалькаде. Кмита, ехавший рядом с Боной, слушал ее рассказ о том, что крестьяне с вилами цепочкой расставлены вдоль берега, чтобы отрезать зверю путь обратно. Он глядел с восхищением на ее улыбающееся лицо, на черные блестящие глаза, оттененные белокурыми волосами и светлым собольим мехом.
— А король? — спросил он.
— Король в полной безопасности. Велел разбить на поляне под дубом шатры для почтенных сановников и ждет там конца охоты, ждет убитого медведя. Первого в Неполомицах.
Она радовалась, как дитя, осуществлению своего замысла, а когда наконец остановилась под ветвистым деревом, Кмита остался рядом с нею. Вслед за ними спешил и оруженосец со знаменитым аркебузом. Тут же неподалеку был и Алифио, и вскоре кони, возбужденные громкими возгласами загонщиков и собачьим лаем, стали пританцовывать на месте. Кмита подъехал к Боне вплотную, их разгоряченные лошади касались друг друга боками, и, наклонив голову, сказал:
— Недаром утверждают, дела в Польском королевстве напоминают шахматную партию. Король стоит на месте, а королева в неустанном движении.
— Вам не нравится это? — спросила она не без кокетства.
— Ваша царственная рука столь крепко держит бразды, что конь ее три поля на шахматной доске одолеет. Но медведь — зверь опасный. Разве что этот был в неволе с рожденья и привез его из Литвы ваш медвежатник.
— Нет! Нет! - рассердилась она. — Это дикий зверь из леса и, говорят, силен на удивленье.
— Слышал я, — сказал, подъезжая ближе, Алифио, — польское присловье: "Идешь на медведя — готовь ложе".
— Как? Готовь ложе? — повторила она.
— На этот раз его только затем и выпустят из клетки, чтобы он погиб от копья королевы, — уверял Кмита.
— У меня копья нет. Буду стрелять из французского аркебуза. Как теперь принято. Вы слышите?
— Да. Того гляди он сюда пожалует!
Далекий лай псов неожиданно послышался где-то совсем рядом, со всех сторон слышны были крики: "Медведь! Медведь!" Через всю поляну, прямо к дереву, под которым белая кобылица Боны беспокойно вскидывала голову, мчался на своем коне Моравец и махал рукой.
— Медведь дик и злобен! — закричал он, приблизившись. — Собак разорвал не меньше сотни. Прет на охотников без оглядки.
— Близко он?
— Близко. Я спешил предостеречь. Пана Ожаровского вместе с лошадью опрокинул. У Тарло ружье из рук вырвал и, если бы люди с копьями не подоспели, задрал бы его. Собаки зверя догнали и давай хватать за ноги. Но он всех стряхнул и пошел.
— Куда?
Моравец оглянулся назад, на лес.
— Сюда идет! — крикнул он. — Прямо на нас.
— Санта Мадонна!
И она увидела, как из-за деревьев показался медведь. Вслед за ним, поотстав, бежали с громким лаем собаки и мужики с вилами. Сбоку, стараясь преградить дорогу зверю, мчались несколько всадников.
Бона как завороженная смотрела на коричневого лохматого зверя, на храпевших коней, подгоняемых вперед, чтобы оградить ее от разъяренного зверя, на опустевшую поляну, хозяином которой был он, дикий медведь, пойманный по ее приказанию в литовских лесах. Бона хотела было крикнуть, чтобы слуга подал ей аркебуз, чего он, должно быть, не сделал с перепугу, но не могла прошептать ни слова. Она сильнее натянула поводья, и в тот же миг лошадь встала на дыбы, а потом, заржав, отступила назад, под дерево. Бона еще слышала голос Кмиты, говорившего, что он здесь, с ней, что нужно выбраться из опутавших ее ветвей и мчать, мчать во весь опор к королевскому шатру. Но тут испуганная лошадь закружилась на месте, ветка сбила с головы королевы шапочку, лошадь снова встала на дыбы и, скинув всадницу, рванулась вперед.
Падая, Бона почувствовала, как резкая боль пронзила грудь, живот, бедра. Она потеряла сознание. Понемногу приходя в себя, она открыла глаза и услышала голос Кмиты:
— Ваше величество! О боже! Вам плохо?
— Нет, — пыталась она собраться с мыслями. — Нет, ничего.
— Что ушибли — руки, ноги? — спрашивал он, склоняясь над королевой.
— Ноги целы. И руки тоже.
— Слава богу, — сказал он. — Вы, должно быть, сильно испугались!
— О да, — призналась она. — Но ничего, ничего, теп!е! Прошу вас, помогите мне встать.
Его заботливые руки подняли ее вверх, словно перышко, и прислонили к стволу дерева. Минуту она стояла молча, потом, морщась, шепнула:
— Все-таки больно. Где Алифио? Моравец?
— Вышли наперерез медведю, да так его напугали, что он шарахнулся в сторону. Ваш паж бросился догонять лошадь.
— Все было не так, как хотелось, — прошептала она. — Вы должны были увидеть мой меткий выстрел, а стали свидетелем падения королевы...
Кмита, с тревогой глядя на побледневшее ее лицо, пробовал было пошутить:
— Кто так быстро встал, всегда стоять будет...
— Льстец... - вздохнула она. Закрыла глаза и снова открыла, прошептав: — Перед глазами все кружится, кружится...
Кмита подошел ближе, чтобы поддержать королеву.
— Государыня! Ради бога! Приказывайте!.. Что я могу сделать? Чем помочь?
Она покачала головой.
— Ничего... Это сейчас пройдет. Деревья уже стоят прямо. Проследуем к шатру. Нет-нет! На коня вашего я не сяду...
Королева медленно шла, опираясь на Кмиту. Шла молча, слышно было только ее частое хриплое дыхание...
Король, сидя перед шатром в кругу придворных, попивал подогретое пиво, когда внезапно услышал топот мчавшегося во весь опор коня, и Станьчик, выронив трещотку, соскочил с седла и пал ниц перед своим господином. Сигизмунд ждал от Станьчика какой-нибудь остроумной выходки, но на этот раз шут не притворялся, он был напуган.
— Бог ты мой! — воскликнул он. — Это не медведь вовсе, а сущий дьявол.
Король, добродушно глядя на своего любимца, все же пожурил его:
— Видно, ты и правда глупец — на охоту вышел с трещоткой.
Король ждал объяснений, шутливого ответа, но не того, что услышал. Взбешенный отповедью короля, Станьчик воскликнул:
— Я? Как бы не так. Глупее глупого тот, кто сначала запер медведя в клетке, а потом выпустил его, себе на беду.
Король нахмурил брови, в ту же минуту кто-то из челяди, осадив коня перед шатром, громко прокричал:
— Ее величество упали с лошади и сильно ушиблись. Следуют сюда в сопровождении маршала Кмиты.
Король вскочил на ноги.
— Боже мой! Да ведь она... Скорей ей навстречу! Захватите кресло! Послать человека в Неполомице за каретой! Мигом!
А когда после недолгого ожидания королеву внесли в шатер и она с помощью слуг села поудобнее, опершись о пеструю стену шатра, Сигизмунд, держа ее за руку, сказал с упреком:
— Как можно! Такая неосторожность! На четвертом месяце...
Королева, еще не. открывая глаз и прерывисто дыша, все же сказала:
— На пятом... Поверить трудно, но никто из охотников не подумал, не догадался. На этот раз удалось сохранить тайну.
— Право же, это было весьма неосмотрительно, — начал было король, но, увидя гримасу на лице Боны, спросил: — Больно?
— И да, и нет. Но ушиблась я сильно... Мне страшно,— прошептала она.
— Теперь? Чего теперь бояться?
— Предсказаний. Кто-то говорил: "Идешь на медведя — готовь ложе". О ю\ Ложе... В Бари оракул вещал: "Вижу, вижу звериные лапы тянутся к лошадиному крупу. Убьет..."
— Глупые бредни! - перебил ее король. — Медведь ушел и только собак разорвал. Слава богу, для охотников все сошло благополучно.
— Если бы и для меня! — вздохнула Бона. — Как вы думаете? Мог ли святой Николай, покровитель Бари...
— Он, должно быть, все может, — отозвался король.
— Мог ли он позабыть... о роде Сфорца? Король не ответил.
Когда Бону вносили в карету, она была уже без сознания, а в Неполомицах тотчас же вызвали ее придворного медика. Он ничего не сказал, лишь попросил всех покинуть опочивальню, оставив себе в помощь королевского лекаря, Марину и Анну, и склонился над больной. Бона была в легком забытьи и, пылая от жара, звала, к удивлению присутствующих, не супруга, а покойную мать.
— Принцесса... Сашзипа... Матта... Нет! Нет! Не хочу! Замолкла, и вдруг тишину спальни огласил детский
плач. Алифио, не отходивший от дверей, спросил с порога:
— Живой?
— Господь сотворил чудо — живой, — громко сказала Анна. — Младенец, пятимесячный...
Бона вдруг очнулась. Из уст ее вырвался хриплый шепот:
— Живой? Кто... живой?
— Сын ваш, государыня.
— Сын?
— Ныне родившийся мальчик. Королевич.
— Сын! О боже! Все-таки сын! Сгаг1е а Вю\ Наследник... Где он? Я должна его видеть. Потрогать. Живой, правда живой! Не забыл обо мне святой Николай, покровитель Бари. Вот он королевич... Маленький, не такой, каким был Август... Но живой... Надо его уберечь. Окрестить. Окропить святой водою. Сейчас...
Алифио приблизился к ее ложу.
— Коль скоро младенец родился, живой и здоровый, хоть и преждевременно, нет причин...
— Да. Знаю. Маг был глупый, но он так мал... Я хочу сама дать ему имя. Сама! Уже сегодня. Он будет Ольбрахтом. Чего вы ждете? Ргезхо! Ргезто! Зовите сюда Ольбрахта. Пусть придет! Он. Не дочери. Второй наследник трона. Второй... Сын. Ягеллон. Королевич Ольбрахт. Ольбрахт...
Она теряла сознание, бредила, и медик, дав знак вынести младенца, снова склонился над ней. Анна взяла ребенка на руки, и, когда несколько минут спустя его показали королю, который вместе с Кмитой находился в соседних покоях, он сказал:
— Накажите медикам, пусть приложат все старания, чтобы новорожденный сын наш...
— Государь, младенец очень слаб, — осмелилась повторить слова медика Анна, — но и так чудо, что после столь неудачного падения его высокочтимой матери...
Кмита, исполненный волнения, не дал ей договорить.
— Богом клянусь, я ни о чем не ведал. На руках бы ее отнес! Не допустил бы, чтобы она встала, шла сама...
— Я знал и не запретил ей охотиться, — помолчав,, сказал король. — Бог мой! А ведь это сын, такой желанный... Королева очень плоха? — спросил он Алифио.
— Кто знает. Но все же...
— В сознании?
— Как сказать. Все зовет к себе королевича.
— Августа?
— Нет, Ольбрахта.
— Ольбрахта? — удивился король и вдруг громко сказал, почти крикнул: — Я должен там быть, должен ее видеть!
— Медик сказал, что сейчас королеве нужен покой, только покой.
Сигизмунд, словно не слыша этих слов, направился к опочивальне. У дверей обернулся и сказал:
— Велите, чтобы глаз не спускали с королевича...
— Разумеется, ваше величество, — заверил его Алифио.
Алифио вышел вместе с Анной, направлявшейся с младенцем в дальние комнаты. Кмита, оставшись наедине сам с собой, в ярости стучал кулаком о кулак, твердя:
— Как я мог! Как я мог ей позволить...
Вечер этого дня был мучительно долог. Медик то входил в королевскую опочивальню, то вновь возвращался к младенцу. По углам шептались придворные и разошлись лишь тогда, когда Алифио велел позвать Анну, не отходившую от королевы.
— Что-нибудь стряслось? — спросила она.
— Младенец совсем плох. Доживет ли до утра, неведомо.
— О боже! Светлейшая госпожа не вынесет такого удара!
— Медик делает все, что в его силах, даже больше. Но лесная чаща в Неполомицах не Вавель.
— О боже! — тяжело вздохнула Анна.
— Как быть — ума не приложу! — сказал Алифио. — Тут младенец вот-вот расстанется с жизнью, там — королева, которой я не решусь сказать о несчастье.
— Нет его еще, нет! Не каркайте! Уже лучше. Не правда ли? — обратилась она к вошедшему медику, но тот лишь низко склонил голову.
— Увы, — сказал он. — Только что скончался.
Анна не поверила. Она побежала к младенцу, оглашая покои громкими возгласами:
— Нет, нет! Не верю! Этого быть не может!
Медик взглянул на Алифио и беспомощно развел руками.
Прошло еще два дня, королева почти все время была в забытьи, и медики ни на минуту не отходили от ее ложа. И лишь на третью ночь уснула спокойным крепким сном. Проснулась ближе к полудню. Марина, стоя у окна, глядела вниз, на двери домовой часовни. Глядела, как они медленно растворяются и по узкому внутреннему дворику тихо движется похоронная процессия — впереди придворный капеллан, за ним послушники в стихарях, а далее дворяне в черном. Четверо несли гробик. За гробиком, опустив голову, шел король в траурном одеянии. Шествие замыкали придворные дамы с черными вуалями и толпа дворян. Когда гробик внесли на порог часовни, Марина перекрестилась, и в ту же минуту отозвались колокола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75