Так или иначе, но здесь так искусно, так незаметно подсмотрят и рассмотрят, так все разведают, что человек и не догадается, не почувствует, не заметит! Невестки, свекрови, тетушки — жены дядей и отцовы сестры, золовки, племянницы и прочие,— ох, какие только приемы и методы им не известны, и они так ведут тайную слежку, что без их ведома муха не пролетит.
— Мама родная, сколько накопили, сколько награбастали, сколько добра имеют! Тащут, тащут, никак не перетащут!.. Почитай, десять машин возят, не перевозят!..
— Ты что! Какие десять, что такое десять?! А не двадцать? Сосчитай!..
— Ай-яй-яй, люди добрые, это ж какое несметное богатство надо было иметь, чтобы государству столько отвалить, да и самим бы такая уйма осталась!..
— Э-эх, и чему завидуете, пустые кастрюли да решета им остались!
— Гляди, гляди, совок и треножник и то не оставляет! Ой, чтоб тебе лопнуть, жадина, и на кой черт сдалось тебе это, хотела бы я знать? Хлеб покупаете в пекарне, вместо очага давно газовая плита у тебя стоит!
— Зачем попусту языками чешете, женщины, на ее месте и вы тоже не бросили бы свое добро!
— А разве мы и они одно и то же? Да ежели бы мне иметь десятую долю того, что они имеют, я бы себя богачкой считала!
— Ты что, не знаешь, каждая семья свой жир имеет! А ну, попробуй переезжать, увидишь, что и тебе двадцати машин не хватит!
— Зачем я должна переезжать, пусть мой враг и завистник переезжает!..
К вечеру маленький дом Зенклишвили был забит вещами до отказа, среди узлов, чемоданов, сундуков негде было ногой ступить. Невозможно было разобраться, где что лежит. Лишь к исходу следующего дня они сумели рассортировать вещи: что не нужно было на каждый день, сложили в одной комнате, а все необходимое для каждодневного пользования — в другой, где и сами обосновались.
И потянулись, побежали друг за другом дни, полные забот и хлопот по устройству нового жилища...
Первая ночь была очень тяжкой для обоих. Ни один не сомкнул глаз.
Видения прошлого, обрывки воспоминаний, грустных и счастливых, образы людей, которых уже не было с ними,— весь этот поток кружил и несся перед их внутренним взором и мучил, терзал до самого утра.
Прошлое, обернувшееся сумбурным сновиденьем, так завладело обоими, что время сместилось в их сознании, сегодняшнее переплелось со вчерашним, явь с грезой, и мечта подхватила, помчала их — мечта о минувшем.
* * *
...Бабушка Сидониа взяла с собой маленького Годердзи в заречные поля собирать высохшие кустарники и нарики — принесенные Курой в половодье и выкинутые на берег ветви и обломки стволов деревьев.
Дров на зиму они запасли немного — из лесу натаскали да сволокли с ближних склонов окрестных гор. Дело это нелегкое, потому дрова нужно на зиму приберечь, а теперь, до первых снегопадов, следует обойтись таким топливом.
Поздняя осень.
Сизые облака затянули небосвод. По полю носится вихревой ветер.
У обоих через плечо рогожные мешки перекинуты. Время от времени они снимают эти мешки, сыплют в них собранные ветви, сучья и снова продолжают путь, согнувшись, глядя под ноги.
Темные тучи на горизонте прочерчивает стремительный зигзаг молнии. Но звука не слышно, его поглощают теснины Кавкасиони.
Неожиданно страшный грохот сотрясает землю. Молния, точно сказочный дракон, извивается совсем близко, и снова гром оглушает окрестность. Бабушка крестится. Глядя на нее, и перепуганный Годердзи торопливо бормочет молитву. Это первый в его памяти раскат грома.
...В ограде церкви святого Георгия большое скопление народа. Посередине двора выкосили майскую траву и устроили площадку для борьбы.
Лада Квривишвили, что из среднего квартала, победил всех палаванов из кварталов Кошкеби и Гоха. Сосо Магалашвили в кизиловой, ловко сидящей на нем чохе, как бешеный, носится взад и вперед, сам не свой от ярости, и высматривает молодцев покрепче. Князь всегда стоит за Гоха — самую густонаселенную окраину Самеба. Взгляд его падает на Годердзи.
— Эй ты, выходи вперед! — приказывает Магалашвили и впивается в Годердзи пронизывающим взором. На глаз меряет силу его рук, плеч, голеней и икр.-- Из железа отлит этот чертов сын, а?! Коли он обладает еще и ловкостью, из него выйдет непобедимый палаван! — с восторгом восклицает князь Сосо и выталкивает Годердзи в круг.— Ежели одержишь победу, этот кинжал будет твоим! — И он демонстрирует Годердзи свой кинжал с серебряной рукояткой в посеребренных ножнах.
Руки Квривишвили, точно железные клещи, впиваются в плечи юного Годердзи. Левша Лада такой напористый и так стремительно кидается в атаку, что, верно, обратит в бегство и разъяренного быка.
Он снова и снова атакует Годердзи, стремится поддеть его своим прославленным шуакаури — подсечкой. Большой палец правой ноги у него такой мощный, что поддень он колесо арбы, выбьет начисто обод вместе со спицами.
Однако и Годердзи парень не промах. Он сперва хорошенечко измотал Ладу, а потом вдруг резко ухватил его за шею, подставил правое плечо, перекинул через себя, и — обе лопатки противника оказались прижатыми к земле...
Магалашвили, сорвав с головы папаху, швыряет ее оземь и хохочет громко, во все горло.
Зурна играет «сацеквао» — танцевальную, победитель Годердзи, как положено, обходит в танце один круг по площадке...
И вдруг глаза его встречаются с глазами Малало.
Первый удар грома, первая молния...
Первое приглашение к танцу...
Первая встреча...
Первая любовь и первое свидание у шавдатуашвилевского сеновала...
...И вспомнилась Годердзи та памятная встреча с Каколой, когда сельский староста пригласил юношу в свой сад, доверился ему, открыл сердце, дал ему взаймы денег и определил в артель плотогонов на паях.
...Плывут, скользят по Куре чисто связанные из белых бревен нарядные плоты, плывут из самой Ахалдаба в Мцхета. Годердзи стоит с шестом. Плотогоны начеку. Начинается самый опасный участок пути: они вошли в теснины Бериклдэ, что возле Карели. Здесь мать-Кура собирает воедино все свои рукава и несется бешено, и в узком ее русле плот так качает и подкидывает, что у кого хочешь голова закружится.
Слева, близ села Брети, возвышается крутой желтоватый утес, который тянется дальше длинным скалистым гребнем вдоль берега вплоть до самого Урбниси.
Вспененные стремительные волны швыряют плот к скале. Почти отвесная огромная скала прижимает Куру к своей груди и заставляет ее отступить вправо.
У Бериклдэ немало плотов разбивалось. Потому на головном плоту с шестом стоит Ила. Правда, постарел он, силы у него не те, что когда-то, но это матерый речной волк, искушенный во многих схватках со стихией, он знает Куру наизусть. В половодья и вообще в опасных местах Ила всегда на головном плоту.
— А ну, парень, благослови свою десницу! — перекрывая шум реки, орет Ила.— Как только я тебя окликну, загребай вправо изо всей мочи, не то расшибет нас о скалу!
Напрягаются стальные мышцы Годердзи, набухают жилы, и могучая сила юноши подчиняет себе плот, заставляя его медленно обойти грозные выступы Бериклдэ...
Тяжело дыша, Годердзи довольно улыбается. Прочно, устойчиво, широко расставив мускулистые ноги с закатанными по колено штанинами, стоит он на покачивающемся плоту. Влажный от водяных брызг, мощный бронзовый торс его поблескивает на ярком солнце.
— Ну, слава тебе, господи, пронесло! Теперь до самого Уплисцихе, бог милостив, ничего, потом возле Карсани туговато придется, а там ужо и поклонимся светлой Мцхета,— широко осеняя себя крестом, говорит Ила.
...Разжигают костер на посыпанных землей бревнах плота.
Наступило время второго завтрака.
Привязанная к плоту высокая, заостренная книзу плетеная корзина — годори наполнилась серебристой рыбой.
В бурдюке ждет их рубиновое хидистаури.
Еще немного — и звучный сильный голос Годердзи польется над Курой, согревая все переливы старинной «Метивури», то замирая трепетно, то наливаясь мощью, подхватывая и унося слушателей куда-то в волшебные края.
...И коза начальника станции привиделась ему. Да так явственно, прямо как живая перед глазами встала: удивительно белая шелковистая шерсть, точно гребнем расчесанная, лоснится на боках, рога прямые, длинные, острые... Ох, с какой яростью и быстротой ринулась бедняжка на Годердзиеву круглую пилу! И в тот же миг упала бездыханная с рассеченной надвое головой!
Так бывает, когда, не рассчитав своих сил, бросаешься в бой с жизнью — распотрошит она тебя, словно рыбу цимори...
А у Годердзи сколько крови окажется, если его так вспороть? Вот ведь каждую весну нужно ему пиявки ставить...
Пиявки ловит для него Малало. Она великий мастер этого дела. Ранним утром, до восхода солнца отправляется она к Священниковым болотам, прихватив с собой большую стеклянную банку. Заберется в густые тростниковые заросли, опустит ноги в воду, и в полчаса столько пиявок набирается, что банка полна чуть не до краев.
Пиявки и кровь всколыхнули неприятные воспоминания и воскресили один из образов детства —- Аслана-турка.
Аслан был его ровесником.
Однажды на Нодаровом гумне приехавшие из Тбилиси артисты устроили представление. Годердзи был тогда наивным деревенским парнишкой. Как завороженный, широко раскрытыми глазами глядел он на игру прославленных грузинских артистов — Нато Габуниа-Цагарели и Георгия Арадэли-Ишхнэли.
Нато была свояченицей самебца, Георгий — уроженцем соседней с Самеба деревни Арадэти, так что для обоих Самеба была не чужой.
Годердзи с товарищами устроились на стогу сена, на краю гумна. Уткнувшись подбородком в согнутые колени и обхватив их руками, он глядел на импровизированную сцену.
В это время появился Аслан. Он потеснил ребят и уселся рядом с Годердзи, совершенно завороженным зрелищем.
Весь обратившийся в слух и зрение, всем существом своим Годердзи был там, на сцене. На Аслана он и не обратил внимания, но погодя краем глаза заметил, что тот поигрывает у него возле уха дубинкой. Но Годердзи настолько был увлечен, что ему было не до Аслана.
Минуты через две дубинка опять закачалась, теперь уже рядом с виском.
Разозлившись наконец, Годердзи повернулся к Аслану, чтобы стукнуть назойливого парня, и... кровь застыла у него в жилах!.. Из пазухи Аслана тянулась к нему огромная черная змея! Треугольная голова с тонким раздвоенным языком, обращенная к Годердзи, слегка покачивалась...
Годердзи вскрикнул не своим голосом, быстрее молнии вскочил и рванулся в сторону, как умалишенный.
Раздались недовольные возгласы:
— Тс-сс, неугомонные, тише! Не мешайте!..
Сердце у Годердзи колотилось гулко и часто, и он точно заговоренный замер, во все глаза глядя на Аслана.
А Аслан легко провел ладонью по длинному черному туловищу змеи, и она тотчас исчезла у него за пазухой.
Годердзи лихорадило. Ничто в жизни не внушало ему такого омерзения, ничего и никого он так не боялся, как «ухсэнэбели» — неупоминаемой: так называют ее в народе, избегая произносить подлинное название. Одна лишь мысль о змее леденила ему душу.
А теперь эта «неупоминаемая», холодная, жуткая и неумолимая, устрашающе извивающаяся, прикасается своими скользкими кольцами к обнаженной груди Аслана!..
Годердзи потрясла эта сцена.
Он с дрожью смотрел на Аслана. А тот сидел, как ни в чем не бывало, скрестив ноги и не сводя с него упорного взгляда, легким, едва заметным движением плеча заставлял змею то высунуть голову, то снова спрятать. Раза два он коснулся ее рукой снаружи, через сорочку, и эта нечисть оба раза стремительно выскальзывала и вытягивалась почти во всю свою длину вверх и, застыв, словно и вправду какая-то палка, лишь слегка шевелила головой.
Остальные зрители не видели этой картины, потому что Аслан то сидел позади. А несколько мальчишек постарше Годердзи, которые сидели здесь же, рядом, вероятно, давно привыкли к фокусу Аслана и не обращали на него внимания. Они целиком и полностью были поглощены спектаклем.
Годердзи не выдержал более этого ужаса и помчался домой. Он так бежал, словно мерзкая тварь, шипя, преследовала его по пятам.
И ночью он не смог спать, все вертелся в постели... как сейчас...
Вспомнил он и то, как подстерег Аслана, встретился с ним один на один, когда тот гнал на пастьбу стадо в Диди-Корохи. Аслан-турок пас скот жителей Гоха вместе с глухим старым Согратом Автандилашвили и был у него подпаском.
Годердзи подкараулил его на Гоха, по ту сторону железнодорожной насыпи, возле Сескелашвилевских садов. Он был вооружен внушительной кизиловой дубинкой.
Аслан издали приметил его и попытался скрыться за идущими в хвосте стада буйволами. Он хотел как-нибудь улизнуть от Годердзи, опасаясь драки, но Годердзи обошел стадо с головы до хвоста и преградил дорогу Аслану.
— Бросай свой кнут и раздевайся до пояса! — грозно приказал он Аслану.
Тот заколебался на миг, но приказание выполнил.
— Теперь выверни карманы штанов! Аслан молча выполнил и это повеление.
— Теперь снимай штаны!
— Штаны не сниму! — заупрямился Аслан.
— Ах, не снимешь? А эту дубинку видишь? Я сейчас выбью из тебя дух вон! — и Годердзи решительно поиграл дубинкой.
Угроза возымела действие. Аслан стащил с себя брюки и остался, в чем мама родила.
— Теперь вытруси в отдельности и рубаху, и штаны! Аслан вытрусил и то, и другое по отдельности и положил на землю.
Убедившись, что у Аслана ни в рубашке, ни в брюках змеи нет и она ниоткуда не грозит появиться, Годердзи перевел дух, приободрился, подошел поближе к нему, переложил палку из правой руки в левую и недолго думая правой рукой дал ему такую затрещину, что крепко сбитый, плотный Аслан закачался, как тростинка, еле устояв на ногах.
— Стань сюда! — приказал Годердзи, и когда Аслан с полными слез глазами выполнил приказание, двинул его теперь с левом стороны.
Затрещина Годердзи была хуже его кулака. Ни один из ровесников не мог устоять против прославленной Годердзиевой затрещины.
— Не бей больше, все, что хочешь, выполню! — проговорил Аслан, опустив голову, точно молодой бычок.
— А если бы эта тварь бросилась бы на меня и ужалила, что ты тогда собирался делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61