Походка у него была неторопливая, горделивая, шагал он широко, чуть расставляя ноги, развернув грудь и красиво изогнув шею. Шагал так вольно, свободно, точно знал, что все на него заглядываются.
Это тоже не нравилось в сыне Годердзи. «Слишком высоко голову задирает. Люди со многим мирятся, но кичливость и заносчивость не терпят и не прощают. Такого смелого цыпленка ястреб первым уносит»,— задумчиво говаривал он.
Малхаз ни во что не ставил ни отцовские предупреждения, ни материнские просьбы. В деревне он на всех смотрел свысока и ни с кем не знался. Здороваться и то не с каждым здоровался. Смотрел на встречного своими большими медовыми глазами и проходил мимо, даже не кивнув. Вот это больше всего коробило Годердзи, всю жизнь помнившего и чтившего завет бабушки Сидонии: «Приветствуй каждого встречного и, будь то малое дитя или почтенный старец, старайся приветствовать его первым». Надо сказать, что это было не только бабушкино правило, а и исстари заведенный обычай. Видать, всей старине самебской приходит конец, коли такие люди пошли, как его сын Малхаз. Одно только — старина ли приветливость и учтивость?..
Меж тем за годы, что Малхаз учился в университете, Самеба претерпела огромные изменения.
И село резко изменило облик, и люди стали иными.
Все менялось на глазах: дома, улицы, магазины, рестораны, кинотеатры. И все менялись...
Новый секретарь райкома, Вахтанг Петрович, оказался на редкость энергичным и сноровистым руководителем.
Главную улицу Самеба покрыли асфальтом, разбили чудесные скверы, вдоль тротуаров рядами выстроились лампионы.
В райкоме и исполкоме Вахтанг Петрович почти поголовно поснимал старых работников и назначил новых, преимущественно из молодых. Дня не проходило, чтобы не проводилось какого-нибудь мероприятия. Он то и дело приглашал из Тбилиси корреспондентов газет и радио, писателей-очеркистов, артистов и видных общественных деятелей. Благодаря этому в центральной прессе часто появлялись различные печатные материалы и фотокорреспонденции о жизни Самеба (разумеется, только положительные и хвалебные).
Особенно любил Вахтанг Петрович митинги. Речи произносить он был мастак и не упускал случая выступить перед народом. Доклады и речи писали для него то заведующий отделом пропаганды и агитации райкома, то заведующий отделом культуры райисполкома.
Человек он был хлебосольный, отменный выпивала и красноречивый тамада. Он закатывал такие банкеты, которым позавидовали бы и в Тбилиси.
Вскоре после своего назначения он пригласил из столицы архитекторов и художников, которые оформили большой родник, поставили громоздкий и неуклюжий монумент невернувшимся воинам и, наконец, выстроили два роскошных, облицованных мрамором ресторана с дюралевыми рамами дверей и окон, застекленными огромными зеркальными стеклами. Поглядеть на эти рестораны и отведать самебской хлеб-соли люди приезжали издалека. Правда, ходили слухи, что на этом деле здорово нагрели руки не только местные строители и приезжие деятели искусства и архитектуры, но и кое-кто из высшего районного начальства, но кто именно — умалчивалось.
Вскоре стало известно, что за перерасход средств, допущенный на строительстве ресторанов, Вахтанг Петрович схлопотал себе выговор, но разве два ресторана не стоили одного выговора?
Этот выговор даже несколько поднял авторитет Вахтанга Петровича в глазах самебцев. Он явился свидетельством того, что первый секретарь радеет о нуждах района и не побоялся в ущерб своей карьере сделать полезное для народа дело.
— А сколько было у нас секретарей, которые не выговоры, а только благодарности и поощрения получали! Но для района ни черта не делали,— рассуждали некоторые.— Такие свое благополучие выше ставят, чем интересы района. Вахтанг Петрович же не побоялся полезное дело сделать. Выговор — ерунда; сами же этот выговор и снимут, а здания, сквер, обелиск навсегда останутся.
— Сейчас,— говорили другие,— не только обелиск — курятник не построишь без нарушения; за материалы сверху давать надо, без этого, по своей цене, если даже тебе в первую очередь полагается, гвоздя ржавого не получишь. А рабочие? По норме бетонщику рубль причитается, а что такое рубль? Меньше чем за десятку никто работать не пойдет — вот тебе и плановая стройка. Наш Вахтанг Петрович дело понимает, знает, что не подмажешь — не поедешь. Нам именно такие и нужны!..
Да, Вахтанг Петрович немало потрудился... На главной улице водрузили огромнейшее мозаичное панно. Ни один самый смекалистый человек не смог бы догадаться, что изображено на этом необыкновенном панно, однако оно было такое яркое, пестрое, сверкающее, что невольно бросалось в глаза, и каждый проходивший мимо, свернув шею, глядел на удивительную картину, где изображались быки с зажженными свечами на рогах, крестьяне с гроздьями винограда в руках, совершенно невероятных объемов женщины с громадными грудями и задами, а-ля пиросмановские ягнята, веникообразные деревья, какие-то странные то ли станки, то ли машины и конечно же чайные плантации с героями труда.
У людей на панно короткие ноги были раскорячены (что, вероятно, указывало на то, как твердо стоят они на родной земле) и каждая икра была такой необыкновенной толщины, что не уступала крупу хевсурской лошади.
В период руководства Вахтанга Петровича район ощутимо продвинулся вперед. Он трижды получал переходящее Красное знамя. Правда, было странновато, что ни молока, ни яиц, ни мяса, ни овощей в государственную продажу не поступало, а все планы по заготовке этих продуктов под руководством Вахтанга Петровича блистательно перевыполнялись.
За эти успехи люди получали премии, причем каждый премированный ставил «магарыч», то бишь устраивал кутеж (разумеется, при тамадовстве Вахтанга Петровича!), где и птичьего молока хватало, и певцов районного Дома культуры.
В Самебском районе затеяли было строительство нескольких промышленных и аграрных объектов. Правда, на некоторых из них были обнаружены крупные растраты, но волков бояться — в лес не ходить. Не закрывать же строительство из-за двух-трех разинь-ревизоров и жуликоватых прорабов или недобросовестных бухгалтеров!..
И вот в один достопамятный день Вахтанг Петрович прикатил на своей черной «Волге» и на завод Годердзи. Внимательно осмотрел производство, обо всем расспросил. Понравились ему и богатырского вида директор, и его деятельность.
Поддерживаемый сопровождавшими секретаря лицами, которые и «подбросили идею», Годердзи осмелел и по совету заведующего отделом райкома Бежико послал черную райкомовскую «Волгу» к Малало. В результате этого у них дома, в тени цветущих лип, в ознаменование успешно закончившейся «инспекции» был задан пир.
Гости покутили на славу, вкусно поели, крепко выпили.
Тряхнул тогда стариной Годердзи! И свое прославленное «метивури» спел, и крестьянский «давлури» сплясал, и тамада был удалой да разгульный, пил, шутил, гостей веселил и до того очаровал Вахтанга Петровича, что, подогретый Годердзиевым тавквери и растроганный оказанным ему почетом, первый человек района ежеминутно лобызал директора кирпичного завода и, одурманенный липовым ароматом, чувствовал себя в райском саду.
Через несколько дней Годердзи получил записку. Первый секретарь просил кирпич для строительства своего «коттеджа». Годердзи не задержался с ответом — на следующий же день отправил ему специального обжига поштучно отобранный кирпич. Впоследствии он еще дважды или трижды получал подобные записки и тоже не задерживался с выполнением изложенных них просьб.
Правда, корреспонденты забывали отправлять ему деньги, но их «забывчивость» приносила еще больше пользы директору кирпичного завода: его имя хорошего руководителя предприятия возносилось все выше и выше.
Не прошло и года со дня появления в районе Вахтанга Петровича, как Зенклишвили назначили управляющим открывшейся в Самеба базы Лесстройторга, придав ему в помощники Исака и Серго.
Годердзи ни одного из них прежде не знал. Но Вахтанг Петрович успокоил его: «Не бойся, они люди надежные, я их давно знаю, вы хорошо сработаетесь».
Так оно и получилось. Мудрый человек был Вахтанг Петрович, прозорливый!
Когда Годердзи назначили на эту должность, Малхаз учился на третьем курсе. Еще в Тбилиси узнал он о новой работе отца, но никак не откликнулся на это событие, будто ничего и не слыхал. Нельзя было понять, известно ему что-нибудь или нет.
Но, приехав в Самеба на каникулы, он проявил свою осведомленность приветствием. «Привет управляющему базой!» — кривя губы в некотором подобии улыбки, проговорил сын при виде отца и тут же погрузился в привезенные с собой газеты.
Малхаз не мог не заметить, что «выдвижение» отца уже сказалось на семье. В комнате стоял новый полированный обеденный стол с шестью обитыми зеленой тканью стульями. У стены красовался модный в те годы рижский сервант с гранеными зеркальными стеклами. В углу, на специальном столике, мерцал экран телевизора. Вместо засиженной мухами лампочки, торчавшей под потолком, теперь на старом поржавевшем крючке висела довольно элегантная люстра.
Поразительно, откуда взялось у этого молодого человека столько выдержки, что он ни разу ничего не спросил о появившихся в доме обновах, ни разу не проявил никакой радости или хотя бы простого удовольствия по поводу их приобретения.
Он погрузился в чтение газет так, будто ничего достопримечательного и не было. Правда, мимоходом провел рукой по полированной поверхности стола, как бы сметая с нее пыль, включил люстру, выключил, повернул переключатели телевизора и небрежно, ногой выдвинув стул, подсел к обеденному столу.
Малало не стерпела, спросила:
— Как тебе нравятся, солнышко, эти новые вещи, папа поручил их привезти...
— Эх, мама! Ты не видала настоящих вещей и не бывала в настоящих домах, а то бы не восторгалась этим барахлом.
Сказал, точно холодной водой окатил мать.
— В Тбилиси не знаю,— ответила глубоко уязвленная Малало,— а в Самеба мало у кого есть мебель лучше нашей.
— Счастливые вы люди, ты и мой отец, все измеряете меркой Самеба и мыслите самебскими масштабами.
Малало не знала, что такое «масштаб», поэтому не поняла, что значило «мыслить самебскими масштабами», но легко догадалась, что сын высмеял родителей и упрекнул их в ограниченности.
— Что поделаешь, мальчик,— «мальчиком» она обыкновенно называла Малхаза, лишь когда наказывала его или бывала им недовольна,— я и твой отец люди старого покроя. Может быть, мы и не понимаем в теперешней жизни, но а ты-то что молчишь? Скажи, научи нас, наставь. А ты вот воды в рот набрал, откуда же нам знать, чего ты хочешь?
— Того, чего я хочу, я сам добьюсь.
— А разве не скорее добьешься, если мы тебе подсобим?
— Что мы такое, вместе взятые, мама, знаешь?
— Ну, что мы такое? Не пристало уж тебе с нами вместе жить, да?
— Мы — лебедь, щука и рак.
Малало, конечно, не знала басню дедушки Крылова и слова сына поняла в прямом смысле, подумав, что лебедем сын называет себя, а мать и отца — раком и щукой, и возмутилась страшно:
— Ой, чтоб треснула эта чванливая тыква, что у тебя на месте головы! До чего же язык у тебя зловредный, паршивец ты этакий! Сам ты и лебедь, и щука, и рак! Ты воображаешь, что только через книги человеком можно стать, ан нет! Видала я таких ученых, да только люди они никудышные! — И разгневанная Малало вышла, с сердцем хлопнув дверью.
Но и Малхаз уже не был тихим и робким деревенским парнем. К тому же город отшлифовал его, сделал гибким и изворотливым, научил и лгать, и фальшивить, и лицемерить. А уж как смягчить материнское сердце, он и прежде хорошо знал.
И сейчас поступил должным образом: побежал за ней следом, догнал, обнял за талию, чмокнул в щеку.
Малало тут же оттаяла, потрепала его за чуб, чуть не в слезы ударилась. Не привычна ведь была к ласке сына.
— Вот ты, мамочка, на то обиделась, что я не похвалил ваши приобретения. А знаешь, почему не похвалил? Я за последнее время такие мебели видал и в таких домах побывал, что тебе с отцом и во сне не снилось. Если бы ты видела квартиру хотя бы одной только моей сокурсницы, ты бы дара речи лишилась.
— Это та красивая девочка? — с лукавой улыбкой спросила Малало.
— Да... а ты откуда знаешь?
— Птичка сказала,— с той же улыбкой отшутилась Малало.— Ее отец инженер, управляющий трестом?
Малхаз не ответил на вопрос. Отмолчался. Потом снова заговорил:
— Теперь, мамочка, иные времена. Люди научились ловчить, приспосабливаться, силу обрели и жиром обросли. Нынче такие семьи пошли, по горло всем обеспечены. Ты бы глянула, чего только у них нет, какая обстановка, да не так, с бору по сосенке, а все гарнитуры, сами по последней моде одеты-обуты, по разным странам путешествуют. По заграницам так разъезжают, как вы с отцом в Тбилиси не ездите... А то еще — кооперативное строительство квартир. В одном только районе Ваке до ста кооперативов, и все строятся. А квартиры-то какие! И пятикомнатные есть... Разбогател народ, отъелся. Столько денег у людей завелось, просто удивительно. А вы шести стульям радуетесь, да не только сами радуетесь, еще хотите, чтобы и я от радости в пляс пустился!..
— Что поделаешь, сын мой, мы с твоим отцом — деревенские люди, куда нам с городскими тягаться, да и как? Мы-то что можем?..
— Что можете? А почему, собственно, отец не может? Сперва убивался на кирпичном заводе, и что получилось? У самого-то дома и нет! Разве это дом? Конура какая-то!.. Теперь вот огромной базой управляет, и опять что? Какой для него в этом прок? За такое место люди наперед громадные деньги дают. А отец даром получил и не может пользу из этого извлечь. Вернее, не хочет. Люди по два дома имеют, один в деревне, или просто дача, другой в Тбилиси. А у нас и одного приличного нет, ни там, ни здесь... Ты еще говоришь, почему я невесел, почему скучный, да неразговорчивый, да то, да се... Если любите меня и обо мне заботитесь, так делом подсобите, а пустые разговоры ничего не стоят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61