Под конец Вахтанг Петрович не выдержал историко-искусство-ведческих экскурсов Малхаза, отдал какое-то короткое распоряжение шоферам, заложил руки за спину и с беззаботным видом направился к дамам, рассевшимся на траве и спорившим о каком-то весьма волнующем предмете.
За Вахтангом Петровичем поспешили шоферы, торопясь выполнить его распоряжение. Малхаз хорошо видел, как захлопотали они у своих машин.
Один их них выгрузил провизию, разостлал на траве синюю скатерть и начал накрывать стол. Второй принялся разжигать костер для шашлыков.
Молодые люди остались одни.
Малхаз сперва мучился сомнениями, происходит ли все это по заранее задуманному плану или нет. Однако дочка секретаря явно была не из тех, кто бы действовал по родительской указке. Вероятно, она сама почувствовала неожиданный интерес к лекции (или к лектору?) и потому стала так внимательна и проста.
От этой мысли Малхаз испытал удовлетворение, похожее на радость. Он стал внимательно присматриваться к этой пленительной девушке, и чем больше присматривался, тем больше она ему нравилась.
Лика в тот день была особенно хороша. Ее черные, обрамленные пушистыми ресницами глаза так горели и искрились и были полны такой волнующей тайны, что у Малхаза сладко замирало сердце.
«А что если...— закрадывалась ему некая мысль, но так и обрывалась, повисала незаконченной. И носился этот обрывок в его голове и наконец все-таки оформился.— Да, ясно, что ее родители были бы не прочь, чтоб я стал их зятем. А может, и она тоже?.. Почему же я должен оттолкнуть счастье, ступившее на мой порог? Вахтанг Петрович человек влиятельный, с его помощью чего только не добьешься!»
— Вы, оказывается, прекрасный рассказчик,—- сказала Лика.— Я и представить себе не могла, что история может быть такой интересной... Вы, верно, и знаете ее хорошо, и любите.
— Меня вдохновило ваше внимание...
— Терпеть не могу дешевых комплиментов,— свела брови Лика.
— Только дешевые или вообще всякие?
— Знаете, все хорошо, когда умно.
— И даже порицание?
— Этого я не говорила. Но, если хотите знать, умное и справедливое порицание лучше бессмысленной и лживой похвалы.
— Постараюсь принять к сведению.
— Что вы собираетесь принять к сведению?
— То, что вам справедливое порицание милее несправедливой похвалы.
— А вы не утруждайте себя, я не дам вам права ни на одно, ни на другое.
— Как угодно,— отступил Малхаз,— чего не желаете, не дай вам господь.
— И эта пословица мне не нравится!
— А что в ней дурного? Если вы и вправду чего-то не хотите...
— Все равно, не люблю. Она похожа на проклятие.
— То, что вы колючая, я заметил и в прошлый раз, но одного я не понял...
— Только одного? А вы молодчина! Для других это уравнение содержит больше неизвестных...
— По существующим законам вы не должны быть ни обозленной, ни недовольной, ни завистливой...
— Это по каким же таким законам?
— Вы обладаете красивой наружностью, прекрасно образованы, выросли в состоятельной семье и занимаете хорошее общественное положение.
— Охо-хо-хо,— Лика прижала ладони к ушам,— какая несносная цветистость и ужасающий провинциализм! Неужели вас самого ничего не покоробило в ваших речах?
— Меня более интересует содержание, то есть сама проблема, чем форма выражения...
— Для умного, воспитанного человека все это должно существовать не в отдельности, а в единстве, в неделимом единстве, ясно?
— Итак, по-вашему, мне недостает и ума, и воспитания?
— Этого я пока что не сказала, я недостаточно вас знаю, но...
— Что «но»? — Малхаз почувствовал себя уверенней. Лика замялась, видимо, обдумывая ответ. Напряжение достигло предела.
Как раз в это время к молодым людям подошел Вахтанг Петрович. Он довольно и весело улыбался и с лукавым видом поглядывал то на одного, то на другую.
— Могу ли я узнать, о чем вы спорите?
— О вкусах,— резко бросила Лика, вздергивая плечи.
— О-ох,— нахмурил брови Вахтанг Петрович, который вообще не признавал серьезных бесед между женщиной и мужчиной.— Капризный вкус это опять-таки выдуманный людьми ложный бог,— воздевая кверху руку, произнес он,— который приносит самое большое несчастье. Вы знаете, в чем заключается истинный вкус? Привыкнуть, приноровиться, подладиться к тому, к кому нужно, то есть к кому велит приноровиться дело, либо определенные обстоятельства, либо определенные идеи. Только, к сожалению, эту мудрость человек постигает обычно на пороге старости, когда многое, в том числе добрые взаимоотношения с людьми, уж не так необходимы и решающи, как в ранней молодости...
— Это не мудрость, а беспринципность,— обрезала отца Лика. Она перевесила свою сумку через плечо и ритмично постукивала по ней пальцами, точно на доли играла.
— И вы считаете так же, как моя автократка дочка? - с улыбкой обратился к Малхазу Вахтанг Петрович.
— Как вам сказать... я думаю, что...
— Этот человек по своей природе дипломат, только в дурном смысле слова. — Лика смело смотрела ему в глаза.— Именно такие и становятся примиренцами, сглаживающими острые углы, а разве можно что-нибудь сделать без острых углов? Именно такие умудряются смягчать острые проблемы и воображают при этом, что приносят человечеству благо своей бесхребетностью, беззубостью и мягкотелостью.
— Ах, моя дорогая девочка, как легко ты выносишь приговор! — с сожалением проговорил Вахтанг Петрович.
— Ничего не поделаешь, это чисто женская черта,— не без сарказма заметил Малхаз.
Лика собралась было произнести что-то значительное. Она по-детски наморщила свой гладкий лоб и насмешливо сощурила глаза. Но тут Вахтанг Петрович повернул ход событий: он с силой привлек дочку к себе, прижал к груди и, словно желая перекричать обоих, громко воскликнул:
— Малхаз, признайся честно, разве ты не проголодался?
— Очень! — рассмеявшись, ответил Малхаз.
— И я! — подхватила Лика.
— И я! — рявкнул секретарь и решительно добавил: — А коли так, ша-агом марш — к шашлыкам!
Вахтанг Петрович встал между ними, подхватил обоих под руки и увлек к дымившемуся костру.
...Завечерело.
В ближних деревнях, как звездочки, зажглись электролампочки. Ярче всех была освещена Агара, там полыхал огнями сахарный завод, нежное свечение разливалось окрест. Дальше, у горизонта, розовело зарево — то были огни Хашури.
Небосвод не совсем еще померк, потому звезды, сияли не в полную силу.
На западе, там, где должна была взойти луна, сказочными утесами темнели громады стен крепости Панаскертэли-Цицишвили. Кровля придворной церкви-базилики четко очерчивалась на вечернем небе. Самцеврисский храм вознес свой остроконечный купол ввысь — точно гимн, обращенный к всевышнему.
По указанию Вахтанга Петровича автомашины поставили друг против друга, и накрытый на траве стол освещался с двух сторон мощными лучами фар. С третьей стороны высоко вскидывал алые руки костер, разожженный шоферами, и красные отсветы падали на лица сотрапезников.
Теплая и мягкая, как бархат, южная ночь ласково окутывала сидящих и погружала их в какое-то волшебное очарование.
За чашами последовали роги, за рогами — азарпеши, за азарпешами — тонкогорлые кула, и необычайно взволнованный Малхаз, вскочив, начал читать звучные строки Георгия Леонидзе.
Вахтанг Петрович покосился на дочь, которая сидела молча, обратив голову к Малхазу. Лицо ее горело от близкого жара костра. Он подивился ее непривычной деликатности и сдержанности: притихшая, как перепелка, сидела она и восторженно глядела на директора школы, стоявшего в картинной позе декламатора.
Малхаз с детства хорошо читал стихи. С виду застенчивый, во время чтения он становился смелым, бойким. Теперь же он читал любимые строфы с каким-то особым подъемом.
Всесильный огонь грузинского застолья обратил всех в своих рабов: за стихами последовали песни, песни снова сменились стихами, и подогретые тавквери разбушевавшиеся страсти вырвали узду у пирующих.
Грузинское застолье!.. Кто знает, сколько красавиц решили свою судьбу благодаря этому чудодейственному пламенному застолью! Здесь мнимая любовь может показаться истинной, настоящим человеком — никчемный, лжегерой — подлинным героем и трус — храбрецом...
В ту чудесную ночь пение Малхаза приобрело поистине колдовскую силу. Далеко-далеко разносился его чистый голос, и слушателям казалось, что ничего прекраснее в мире быть не может.
Волшебная ночь, задушевное проникновенное пение и несравненное тавквери воспламенили и зажгли всех.
А Лика... Лика слушала пение, глядела на певца, и моментами казалось ей, что какая-то могучая волна захлестывает, приподнимает ее и несет к нему.
И как раз тогда, когда жена большого человека затеяла какой-то длинный разговор с Вахтангом Петровичем, а супруга академика с Виолой о чем-то горячо болтали, Малхаз улучил момент и, приблизив к сидевшей рядом Лике свое лицо с горящими глазами, тихо проговорил:
— Скажите, ваш давешний приговор окончательный или нет?
— Не окончательный и не справедливый.
— Вокруг вас, вероятно, столько галантных молодых людей, что я по сравнению с ними просто неотесанный невежда...
— Галантные молодые люди? — рассмеялась Лика и устремила на него взор.— А есть такие в наше время? — в речи ее порой проскальзывал легкий имеретинский акцент, и это очень нравилось Малхазу.
— Что, разве не правда? Разве не много у вас поклонников?
— Это правда, за мной многие ухаживают, но... я все не пойму, я им нравлюсь или они просто хотят породниться с моим отцом...
Слова эти, сказанные с горечью, словно нож острый вонзились ему в сердце, заставив почувствовать угрызения совести, и убили в нем желание продолжать беседу.
К счастью, в это время Вахтанг Петрович поднялся из-за стола и изрек свою излюбленную пословицу:
— Все имеет свой конец, мои дорогие, моря — и те высыхают... Кутеж закончился.
Дамы принялись убирать. Им совершенно необходимо было подвигаться, дабы не отягчать новыми приобретениями уже порядком отяжелевшие телеса.
Когда шоферы сели по местам и Вахтанг Петрович пешком, в качестве этакого сухопутного лоцмана выступил впереди машин, потому что надо было спуститься с горы без всякой дороги, и спуститься так, чтобы колеса не провалились в рытвину или яму, вот тогда-то осмелевший Малхаз и улучил момент, обвил рукой талию идущей рядом Лики и неожиданно с силой привлек ее к себе. Не встретив особого сопротивления, он еще сильнее прижал ее к груди, да так, что у девушки кости хрустнули...
...Вся эта история произошла на исходе весны.
После этого Лика довольно часто стала наведываться в Самеба. Почти каждую субботу и воскресенье она проводила здесь. Прикатывала на своей «Волге» в пятницу вечером и оставалась до понедельника. Слава богу, от Тбилиси до Самеба езды было меньше двух часов.
И все то лето провела своевольная дочка секретаря в Самеба. Если раньше за один сезон она меняла два-три курорта, завершая отдых, как правило, в Гагре, на этот раз июль и август она пробыла в Самеба и без конца повторяла, что, оказывается, более благодатного уголка для отдыха не существует.
Свободное время Малхаз и Лика проводили вместе. Они либо полулежали в шезлонгах на балконе Годердзиева дома, либо восседали на зеленой лужайке у Вахтанга Петровича в обществе Виолы и ее приятельниц.
Откуда только не приезжали люди к расторопному секретарю райкома! Малхаз и представить себе не мог, что у Вахтанга Петровича было столько знакомых и друзей и что он — такая популярная личность в «масштабах всей республики».
Какой только министр не был его гостем! Да что министр,— сами заместители председателя правительства не одну ночь проводили в самебском гостевом доме, глядевшем на речку Дзаму. А от секретарей соседних райкомов и вовсе отбою не было. Уж они изощрялись в выражении уважения и почтения к самебскому секретарю.
Однако главное было не это. Главное было, что месяца не проходило, чтобы Самеба не навестили руководители республики.
Вот когда наставали действительно сумасшедшие дни для Вахтанга Петровича!
Кто уж тут помнил о севе или жатве, о молотьбе или поливке, о колхозе или совхозе! Первый секретарь метался по дороге между гостевым домом и райкомом, и все мысли, все заботы его были лишь о том, чтобы вовремя была наловлена форель, да чтобы поросята, жарившиеся в тонэ, как следует подрумянились, чтобы без опозданий — упаси бог! — подвезли вино атэнури, чтобы как можно изысканнее сервировали стол и украсили бы его махровыми гвоздиками.
Малхаз стал правой рукой Вахтанга Петровича во всех этих делах. Раза два он удостоился чести сидеть за одним столом с руководителями республики, и те вечера остались в его памяти сладчайшим воспоминанием.
Завотделом агитации и пропаганды и в прочих делах оказался сноровистым малым и выполнял поручения первого секретаря с таким рвением, тщанием и усердием, что о лучшем помощнике Вахтанг Петрович не мог бы и мечтать.
Честно говоря, во всей этой «деятельности» еще большее участие, чем сын, принимал опять же отец — Годердзи, однако слыханное ли дело счеты между отцом и сыном?
Годердзи давно уразумел ту истину, что сумма, затраченная на ублажение начальства, принесет несравненно большую прибыль, чем та же сумма, вложенная в самое что ни есть выгодное дело.
Малхаз оказался и отличным гидом. Он показал гостям Вахтанга Петровича всю Внутреннюю Картли.
Вахтанг Петрович и сопровождающие его лица (в том числе и сам Малхаз) тогда обнаружили, что по обилию исторических памятников с Картли вряд ли сравнится какая-либо другая область Грузии.
«Где искал я величие и где оно, оказывается,— покачивая головой, говорил Вахтанг Петрович.— Видно, и мы, грузины, становимся похожими на тех, которые чем дальше удаляются от родины, тем больше этому радуются, и все далекое нравится им больше своего, близкого».
Новое занятие — сопровождать «избранных людей» приносило Малхазу неведомое дотоле удовольствие. Сколь многим это услаждает душу: хоть кратковременно, но — руководить людьми!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61