«Молча пьют, молча едят, песен не поют...» — припомнились Годердзи слова старинного сказа.
— Э-эх, дорогой начальник, наша песня уже кончилась...— проговорил вдруг Исак, словно читая его мысли.
В тот раз впервые за всю их дружбу Годердзи захмелел раньше Исака и, измученный бессонницей, задремал за столом, уронив голову на грудь.
Исак долго с сожалением созерцал бывшего начальника, еще так недавно — лихого кутилы, не знавшего опьянения, человека несокрушимого здоровья, а сейчас сломленного и... немного жалкого.
...К вечеру у ворот Годердзи Зенклишвили остановилась черная «Волга». Та самая, которая раньше обслуживала Вахтанга Петровича. И шофер был тот же самый, Эстатэ с верхней окраины Самеба, веснушчатый парень, который раньше в глаза засматривал Вахтангу Петровичу и без слов угадывал малейшее его желание.
Годердзи поспешил навстречу прибывшим.
Секретаря райкома сопровождали заместитель председателя райисполкома, заведующий общим отделом райкома и заведующий отделом просвещения райисполкома.
Все они были люди новые, и Годердзи ни одного из них не знал.
Когда гости вошли во двор, секретарь райкома остановился перед домом и долго обозревал красивый и внушительный зенклишвилевский особняк. Затем зорко оглядел двор и начал неспешно подниматься по лестнице.
Годердзи видел, как гости, разинув рот, смотрели на каждую вещь, с каким изумлением переходили из комнаты в комнату. Они разглядывали то паркет, то заграничные парчовые обои, то расписной потолок и широкие карнизы. А от фарфора и хрусталя, мерцавшего за стеклами горок и разных поставцов и шкафчиков, и вовсе глаз не могли оторвать.
Заведующий общим отделом райкома, выросший в бедности парень из заречной деревни, задрав голову, долго кружил под роскошной люстрой, висевшей в зале,— как только голова не закружилась! — не веря глазам, рассматривал диковинные для него предметы меблировки и убранства, то осторожно касаясь рукой, то тыча во что-то пальцем.
Секретарь райкома остановился в спальне перед огромной двуспальной кроватью, а потом, в гостиной, так же долго стоял перед ломберным столом. «Видно, он и вправду воображает, что это вещи Безбородко и Мюрата,— подумал Годердзи,— верит информации прокурора и народного контроля, а того не знает, что все это брехня Исака. Дорого же мне обошлись его шуточки!..»
С особым вниманием они осматривали комнату Малхаза.
— Мы спросили вашего сына, иначе мы, естественно, не могли, — обратился секретарь к Годердзи,— не хочет ли он оставить за собой эти две комнаты, но он предпочел получить квартиру в коммунальном доме, в том, который мы строим возле базара...
— Ему виднее...
— Здесь всего много, кроме книг,— помолчав, заметил секретарь и, подойдя к двум небольшим книжным шкафам, стал разглядывать корешки книг.
— Я с МОЕЙ ЖЕНОЙ жили так, что для книг нам времени НЕ оставалось, а нашему сыну и этих хватало...— Он сунул руку в нагрудный карман, ИЗВЛЕК СЛОЖЕННЫЕ вчетверо НЕСКОЛЬКО страничек скрепленных канцелярской скрепкой, и протянул их секретарю.
— Вот опись имущества, которое я вам сдаю. Второй экземпляр будет у МЕНЯ.
Заведующий общим ОТДЕЛОМ ИЗВЛЕК отпечатанный на пишущей машинке приемо-сдаточный акт. Акт подписали замреститель председателя райисполкома и Годердзи. К акту приложили опись.
Зампредседателя отдал нужные распоряжения: ДВЕ комнаты второго этажа, Малхаза и смежную с НЕЙ, переоборудовать в гостиницу для приезжих ОТВЕТСТВЕННЫХ работников. Остальные комнаты передать детскому саду. Посуду — райисполкомовской столовой, ковры — Дому культуры, картины — краеведческому музею, КНИЖНЫЕ шкафы — районной бИБЛИОТЕКЕ, люстры — парткабинету, убранство рабочей комнаты — клубу избирателей, часть МЕБЕли — райисполкому. Лучшие ВЕЩИ перенести в ТЕ ДВЕ комнаты для ГОСТЕЙ.
Книги Годердзи ДОЛЖЕН был отослать Малхазу. ВСЕ оборудование марани, инструменты и разный инвентарь из подвала, кухонную МЕБЕЛЬ, утварь, ПОСТЕЛИ, БЕЛЬЕ, ОДЕЖДУ, ЛИЧНЫЕ ВЕЩИ И прочие МЕЛОЧИ домашнего обихода ЗЕНКЛИШВИЛИ уносили с собой.
Когда ВСЕ было закончено, первый секретарь крепко пожал руку Годердзи, проникновенно заглянул ему в глаза и поблагодарил.
Годердзи долго смотрел, как скользила по их проулку бывшая Пртровичева «Волга».
...Малало поднялась из подвала лишь ПОСЛЕ ухода ГОСТЕЙ. С опуЩЕННОЙ головой, с глазами, полными СЛЕЗ...
Обошла ВСЕ комнаты. Прощалась со своим очагом.
Потом подошла к мужу. Положила голову ему на грудь и замерла.
Годердзи стоял нЕ шелохнувшись, боясь ее потревожить.
С того дня в ДОМЕ, ЕЩЕ вчера их собственном, они стали гостями...
* * *
На СЛЕДУЮЩЕЕ утро супруги отправились осматривать старый дом.
УЖЕ издали завиднелся крытый дранкой домик с голубым балконом и трехступенчатой ЛЕСЕНКОЙ. И хотя вокруг выросло МНОЖЕСТВО новых более или МЕНЕЕ богатых и красивых домов, этот обветшалый скромный двухкомнатный домик показался им самым уютным и милым.
К их УДИВЛЕНИЮ, кирпичные СТЕНЫ НЕ ВЫЦВЕЛИ, НЕ ИЗМЕНИЛИ СВОЕГО первозданного красного цвета. Это их порадовало.
Зато кровля почернела, дранка КОЕ-ГДЕ погнила, местами поросла мхом.
Двор сплошь зарос ярко-зеленым щетинником. До хлева, казалось, рукой дотронься — и рассыплется в прах. Крышу курятника разорил ветер, свинарник так скособочился, словно задумал улечься набок.
Малало и Годердзи долго стояли за разъехавшимся и полегшим в разные стороны деревянным забором и, положив руки на заостренные доски, молча созерцали давным-давно покинутое гнездовье.
Обоими владело такое чувство, словно они встретились с восставшим из мертвых старым другом...
С печалью и сожалением смотрели они на одичалый и захиревший очаг, где провели столько счастливых дней и где теперь живут лишь образы, лишь воспоминания — сладостные, будоражащие кровь и бередящие душу...
Малало не выдержала больше этого стояния за оградой. «Войдем»,—- сказала она, сняла проволочное кольцо, надетое на два кола — ограды и калитки, приподняв ее слегка, отворила и шагнула во двор.
Годердзи последовал за ней.
Когда они поднялись по скрипучим ступенькам и ступили на некрашеный деревянный пол балкона, Годердзи поднес ко рту сложенные лодочкой ладони и, громко прокричав «Хау, хау!», с силой постукал об пол каблуком. В пустых комнатах гулко, точно в квеври, отдался его густой голос.
Когда-то в далеком детстве так учила бабушка: если входишь в покинутый дом, подай голос, пусть стены и потолок почувствуют твой приход, а злые духи, кои там угнездились, испугаются и сбегут...
Комнаты показались им очень уж тесными и низкими, точно их обрубили со всех сторон и потолок книзу спустили.
Выпрямившись в полный рост, Годердзи почти касался потолочных балок своим поседевшим, но все еще густым чубом. Вот и вернулась старая привычка — войдя сюда, он ссутулился, и вспомнилось ему, что в дни юности, как только он входил в дом, сразу же начинал сутулиться.
«Да,— подумал он,— дома с высокими потолками велят человеку ходить распрямившись, с поднятой головой...»
При каждом шаге Малало и Годердзи с потолка сыпалась им на голову то ли земля, то ли песок. Правда, потолок был оклеен теперь уже выцветшей синей бумагой, но от времени она так пересохла и сморщилась, точно вымя старой буйволицы.
Окна производили не менее жалкое впечатление: в рамах, выкрашенных темно-синей, порядком облупившейся краской, не было, пожалуй, ни одного целого стекла: почти каждое было составлено из маленьких неровных кусков. В швах темными полосками засела многолетняя пыль.
Стены крошечной кухоньки, пристроенной позже, сплошь затянуты паутиной.
317
Кухоньку Годердзи пристроил после возвращения с фронта. Одна ее стена была оклеена старыми газетами. Газеты пожелтели, растрескались. Годердзи вытянул шею, разбирая выцветшие буквы заголовков. Газеты были датированы тысяча девятьсот сорок шестым годом.
— Эгей, сколько времени прошло! — проговорил он и с улыбкой взглянул на Малало.
Взглянул — и внезапный страх охватил его: что было бы с ним, не будь рядом этой доброй, преданной, любящей женщины!
— Малало, моя Малало! — качая головой, проговорил Годердзи и своими тяжелыми, аршинными руками обнял жену за шею.
Малало встрепенулась внутренне и замерла. Ласка Годердзи всегда ее волновала.
Долго стояли они так.
У калитки раздался шум мотора.
Из «Волги» вышел секретарь райкома.
— Здорово, новоселы! — бодро приветствовал он супругов.
Годердзи поспешил ему навстречу. Повел к дому. Ему постепенно все больше нравился этот внешне колючий, но прямодушный и деятельный человек, который умел открыто и безбоязненно проявлять свое отношение к людям.
Годердзи всегда предпочитал пусть грубых, неотесанных, но открытых людей, они в его понимании были более искренними и чистосердечными, чем вежливые, уравновешенные и сдержанные. Это, вероятно, была дань тем давно МИНУВШИМ временам, когда люди имели смелость неприкрыто и нелицеприятно высказывать свое мнение.
— После вашего дворца здесь на первых порах вам придется трудновато,— с улыбкой обратился секретарь к Малало.
— Было бы здоровье и согласие, а человек всюду выдержит,— со спокойным достоинством заговорил Годердзи,— этим он и отличается от животного. Какой бы трудной ни была жизнь, если душа спокойна, человеку все по плечу. Но если душа не на месте, жадность ее одолевает, страсти ненасытные мучат, с ума сводят, тогда нигде он покоя не найдет. Это я на себе самом испытал, потому говорю.
Беседа могла принять нравоучительно-философский характер, и секретарь не поддержал ее, видно не желая углубляться. Он обошел дом кругом, потом поднялся по лесенке, заглянул в комнаты, поинтересовался, не протекает ли кровля.
Под конец он осторожно предложил супругам: «Если пожелаете, выделим вам вместо этого двухкомнатную квартиру в коммунальном доме». Получив твердый отказ, предложил помочь добыть материалы для ремонта дома, пообещал прислать грузовик для перевозки вещей и в конце концов ухитрился остаться с Годердзи наедине.
— Уважаемый Годердзи,— голос секретаря звучал необычно мягко, и смотрел он на собеседника благожелательно,— мы подумали и решили, что вы, всю жизнь проведший в труде, в работе, возможно, почувствуете себя на пенсии как бы выброшенным из родной стихии, тем более что силы и здоровье у вас крепкие, потому мы хотим предложить вам одно дело...
Годердзи так взглянул на черноглазого чернявого молодого человека, будто он возвратил ему жизнь.
— Если окажете такое благодеяние и примете меня опять на работу,— он широко раскрыл руки,— я вас не посрамлю. Вы правду изволите говорить, дома сидеть мне тяжело... тошно...
— Так вот, товарищ Годердзи, неподалеку от Квемо-Чала мы собираемся организовать питомник плодовых деревьев. Дело это должен возглавить человек опытный и трудолюбивый. Мы были бы вам благодарны, если бы вы взялись за питомник...
— Ваш меч, моя голова! — с воодушевлением воскликнул Годердзи и по-старому расправил плечи.
— Спасибо! Я знал, что вы ответите именно так. Но учтите, дело это спешное. Я думаю, для устройства дома вам достаточно будет одной недели, а на следующей неделе ждем вас в райкоме.
На прощанье секретарь крепко пожал Годердзи руку и одарил его своей скупой, но искренней улыбкой.
...Малало была удивлена: ведь они почти все оставили в том доме, а все-таки набралось столько вещей, что грузовику, присланному секретарем с автобазы, понадобилось сделать пять оборотов, чтобы перевезти мебель, постели и прочий их скарб.
Чего только тут не было: пуховые тюфяки и подушки, шелковые одеяла, парчовые покрышки, вязаные мохнатые пледы, бархатные мутаки, паласы, ковры, дорожки, кружевные лечаки и шелковые покрывала Малало, старинные мохнатые тушинские папахи, несколько собольих шкурок, зимние и летние пальто, платья, костюмы, шубы Малало и Годердзи; хранившиеся для Малхаза отрезы на костюм, холодильник, глиняные банки, кувшины, всевозможных видов и размеров роги, чаши, кубки, старинные, необычных форм бутыли, зеркала, швейная и стиральная машины, новые, ненадеванные, и старые туфли, Годердзиева бурка, тазы, сковороды, сита и решета, шкафы, столы, котлы, медные и деревянные ступки, мясорубки; огромный котел для перегонки водки со всеми атрибутами, медные допотопные кружки и кастрюли, наборы рабочих инструментов Годердзи: молотки, клещи, рубанки, топоры, сверла... Все то, что трудолюбивый грузинский крестьянин и его домовитая хозяйка на протяжении всей своей жизни ищут, покупают, собирают, бережно хранят, над чем трясутся — как бы не сломалось, не оказалось побито молью, не попортилось, не проржавело,— все, что передают из поколения в поколение...
Малало была по старинке запасливой и бережливой женщиной, верной заветам своей матушки Дареджан. Так, например, она усердно собирала постельное белье: наволочки, простыни, пододеяльники. «Хорошая хозяйка должна иметь никак не менее двух дюжин белья», наказывала мать. Малало две дюжины довела до четырех, но и это количество казалось ей недостаточным.
При перевозке вещей она запретила Годердзи звать кого-нибудь в помощь из тех соображений, чтобы ничей глаз не заглядывал в семейные тайники. Привычку скрывать и держать в секрете все, что происходит в семье, Малало приобрела чуть не с детства.
Однако принятая ею мера предосторожности не помогла,— соседи так зорко, так тщательно наблюдали за их переселением, что ни одна мелочь не ускользнула от многочисленных пристальных и внимательных взоров.
Расстояние от нового, теперь уже бывшего дома Зенклишвили до старого их обиталища было порядочным, и на всем протяжении этого пути ни на секунду не прерывалась слежка...
Глядели из каждого окна, из-за каждой неплотно прикрытой двери, из-за занавески, из-за забора, из любой щели! Следили тайно и явно, не стесняясь.
В картлийских деревнях крестьяне обладают особым умением, пожалуй, даже талантом выслеживать и наблюдать. Как знать, может, эта способность выработалась еще со страшных времен разгула кизилбашей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61