Однако, как он ни осторожничал, как ни старался держаться подальше от скомпрометированного отца и показать, что ничего общего с ним не имеет, неизбежное свершилось: на одном из заседаний бюро райкома, именно тогда, когда Малхаз менее всего этого ждал, новый руководитель района поднял вопрос об освобождении Малхаза Зенклишвили от обязанностей третьего секретаря «в связи с переходом на другую работу»,— так он сказал.
В те мгновения Малхаз испытал то же, что и во время неожиданного столкновения с урбнисцами.
Бюро единогласно поддержало предложение первого секретаря, Малхаза освободили от занимаемой должности и назначили заместителем председателя райисполкома.
Это все-таки было понижением; правда, почетным, но понижением.
Понял Малхаз, что его дорога пошла под гору.
Он был словно тот невезучий цветок, который и распуститься-то не успел, как неожиданно ударил мороз и он увял.
И тогда его потянуло в отцовский дом, где — он знал — ждет его тихая обитель, ждут любящие его люди, и ему захотелось домашнего тепла, уюта, материнской заботы.
С заседания бюро он вышел с пылающим лицом, растерянный, пришибленный, и ноги сами понесли его к отчему порогу.
Он и сам не знал, какая сила влекла его туда, какая сила заставила отворить знакомую калитку.
Он утешил, успокоил всхлипывавшую мать, солгав, что находился в командировке, долго мылся в отцовской бане, потом улегся в свою постель и так глубоко проспал весь вечер и ночь до утра, что даже ни разу не повернулся с боку на бок.
Годердзи переживал трудные дни.
Почти в одно и то же время вызвали его в исполком райсовета, в районный комитет народного контроля и к следователю райпрокуратуры.
Председатель районного комитета народного контроля долго протомил его в приемной, а когда наконец принял, повел себя так сурово и агрессивно, словно Годердзи уже сидел на скамье подсудимых.
Сперва он расспросил его о делах базы. Затем, будто между прочим, сообщил, что направил к ним контролеров, которые должны произвести фундаментальную ревизию, потом, эдак исподволь, перевел разговор на дом Годердзи. Он интересовался такими деталями строительства, многие из которых Годердзи успел и вовсе позабыть.
Этого замкнутого, мрачноватого человека Годердзи знал и раньше. Однажды Вахтанг Петрович его и домой к нему приводил, на какой-то из кутежей. Тогда председатель районного комитета народного контроля приветливо и открыто улыбался хозяину и дружески с ним беседовал.
До смены секретаря райкома председатель районного комитета народного контроля стороной обходил базу, словно бы и вовсе ее не замечал. Знал, что управляющий базой Лесстройторга близкий приятель секретаря райкома. Но теперь, когда Вахтанг Петрович находился далеко отсюда и уже не был тем Вахтангом Петровичем, он жестко и сурово разговаривал с Годердзи и потребовал от него объяснительной записки.
— Напишите подробно,— постукивая карандашом по столу, наставительно бубнил председатель,— где, когда и по каким ценам вы закупали тот или иной стройматериал.— Он протянул Годердзи напечатанный на машинке длинный список.— Сколько ушло денег, сколько было израсходовано оцинкованной жести, кирпича, лесоматериала, цемента, арматурной стали и прочих дефицитных материалов. Если был использован бетон — готовый, либо бетонные симкары, покажите и то, сколько и откуда было доставлено. Представьте также документы о выделении вам участка, а также чертеж и утвержденный райисполкомом план. Ежели строили без плана и без разрешения, тоже покажите. Одним словом, ничего не забудьте, ничего не упустите. Чем больше вы представите документов, тем лучше будет для вас.
На прощание председатель выказал подчеркнутую сухость и официальность, не поднялся из-за стола и даже руки не протянул. Слегка кивнул головой и тут же снял телефонную трубку, стал набирать какой-то номер, будто Годердзи, этот гора-человек, был какой-то букашкой в его кабинете.
Годердзи вышел от него красный, как вареный рак.
Ни на кого не глянув, головы не поднимая, пересек он полную просителей приемную. Он предпочел бы, чтоб земля разверзлась и поглотила его, чем встретиться сейчас со знакомыми. Теперь, верно, все узнали, что народный контроль разбирает его дело...
В прокуратуре бывшему плотогону пришлось еще хуже. Вот где ему нож к горлу приставили.
Когда он явился к следователю, этот молодой, еще не оперившийся безусый парень поспешно вскочил и проводил его к районному прокурору, не произнеся при этом ни слова.
Прокурор принял его отнюдь не сразу. Более пяти часов промаялся Годердзи в его приемной и пытался отогнать тяжелые мысли, которые слетались, точно осы на мед, и роились в его голове. Наконец, уже в полном изнеможении, вошел он в кабинет и в дальнем углу его увидел пожилого человека. Человек этот сидел за большим письменным столом, низко склонившись над ним, что-то торопливо писал и не поднял головы, прежде чем не окончив писать. Грузный, но какой-то суетливый и возбужденный, прокурор будто не замечал стоявшего перед ним Годердзи. Он не поздоровался, не предложил ему сесть.
Годердзи прекрасно знал и его.
Этот лысый, с припухшими веками человек в очках не раз бывал у него на базе. Приходил то за тем, то за этим.
Годердзи никогда не отпускал его с пустыми руками. Правда, прокурор либо «забывал» платить деньги, либо начинал искать их по множеству карманов, и искал так долго и суматошно, что Годердзи всякий раз прерывал его возню. «Не нужно, не беспокойся, дай бог тебе на радость это употребить»,— говорил обычно управляющий базой прокурору, который всякий раз одинаково улыбался и одинаково благодарил его...
Прокурор исподлобья кинул беглый взгляд на вошедшего, не переставая писать.
Наконец, спустя довольно долгое время, закончил он свою писанину, поднял голову и, слегка вытянув шею, вопросительно уставился на Годердзи.
— Вам известно, зачем я вас вызвал, гражданин Зенклишвили?
— Откуда же мне знать, мне никто ничего об этом не говорил. Прокурор, вытаращив глаза, долго сверлил Годердзи взглядом, потом начал суетливо рыться в ящиках стола. Он перерыл весь стол, но так-таки и не нашел нужной бумаги. А бумага-то, оказалось, лежала сверху, на столе, перед самым его носом. «Вот ротозей,— с горечью думал Годердзи,— и в руках такой вот бестолочи должна находиться судьба человека?»
Прокурор, обнаружив бумагу, опять вперил в Годердзи лишенные какого-либо выражения глаза и как-то вдруг, внезапно проговорил:
— На вас поступили обличительные документы.
— А от кого они поступили? — простодушно спросил Годердзи. Эту невинную любознательность прокурор счел вызывающей и грозно свел брови. .
— Гражданин Зенклишвили, здесь только мы задаем вопросы, а вы обязаны на них отвечать, понятно?
Годердзи ничего не ответил, только переминулся с ноги на ногу.
— Вам понятно? — громче переспросил прокурор.
— Понятно,— спокойно ответил Годердзи и огляделся вокруг.
— Вы можете сесть,— сказал прокурор так, словно оказывал великую милость.— Вы обязаны, согласно описи вашего имущества...— продолжил он, чеканя слоги и делая паузу после каждого слова, дабы удостовериться, правильно ли понимает его управляющий базой, но тот его прервал:
— Мое имущество пока еще никто не описывал...
— Простите, но уже описали. Просим извинения, что эту операцию мы произвели без вашего предварительного согласия,— по его тону невозможно было понять, издевается он над Зенклишвили или действительно приносит извинения.
— Когда вы описали? — спокойно, будто между прочим, спросил Годердзи.
Прокурор долго раздумывал, следует ли ему отвечать на этот вопрос или нет, наконец, после глубокого колебания, ответил:
— Сегодня описали. Вот акт, лежит у меня. Вы удовлетворены?
— Вполне... Одно только...
— В чем дело?
— Ничего ли вы не упустили во время описи?
Прокурор долго изучал Зенклишвили и, не отвечая, бесцветным голосом продолжил:
— Вы должны в той же последовательности, в которой указано в акте, или, иначе говоря, согласно акту, разъяснить нам, где, когда, по каким расценкам и от кого вы приобрели каждую вещь, зафиксированную в акте.
— Разрешите задать вам один вопрос?
— Что ж, задавайте.
— Я, во всяком случае, пока,— Годердзи широко развел руки,— не нахожусь под судом и не являюсь обвиняемым. По какому праву вы описываете мое имущество и допрашиваете меня?
— Я отвечу вам на это. На вас поступили обличительные документы, удостоверяющие, что у вас имеются антикварные вещи, представляющие культурно-историческую ценность, и, как таковые, согласно существующим законам, должны быть взяты на учет. Например, кровать графа Безбородко, которая ныне стоит у вас...
— Ложь,— воспротивился Годердзи,— никакой не граф! Это Исак сказал в шутку, шутку подхватили некоторые местные дуралеи. Эту кровать я купил во Львове...
— Повремените,— резко прервал его прокурор, подняв руку.— У нас имеются такие сведения, и мы обязаны проверить их истинность. Да, у вас находится кровать графа Безбородко и ломберный стол маршала Мюрата, обитый зеленым сукном. Это ответ на первую часть вашего вопроса. Что же касается второй его части, что вы, мол, не находитесь под судом, это ничего не значит: мы запросто можем отдать вас под суд, для нас в этом нет никакой сложности. Есть еще вопросы?
— Нет.
— В таком случае прошу вас поставить свою подпись под этим вот документом. Это расписка в том, что вы без разрешения никуда из Самеба не выедете.
Годердзи долго изучал отпечатанную на пишущей машинке бумажку и лишь после этого поставил внизу свою подпись.
— Теперь вы пока что свободны,— с непонятным раздражением проговорил прокурор и, не взглянув более на Годердзи, снова зарылся в бумаги.
Годердзи не мог бы сказать с уверенностью, послышалось ему или в самом деле так было, но, во всяком случае, ему показа-ось, что это «пока что» прокурор произнес с особым ударением.
Третий подневольный визит Годердзи был в райисполком.
В отличие от прокурора и председателя народного контроля, председатель райисполкома не заставил его ни минуты ждать в приемной: как только секретарша доложила ему о приходе Годердзи, он тотчас пригласил его к себе.
Умудренный горьким опытом первых двух визитов, Годердзи несмело вошел в знакомый кабинет и остановился посредине. Председатель, молодой человек приятной наружности, тотчас поднялся с кресла, вышел из-за письменного стола, приблизился к Годердзи и крепко пожал ему руку. Затем сел за длинный приставной стол заседаний и усадил Годердзи напротив себя.
Такой прием целительным бальзамом умастил душу Годердзи.
Уж какую бы неприятную весть ни сообщил ему председатель райисполкома, он теперь все принял бы с равным спокойствием, как должное. Вежливое обхождение, доброжелательный тон разговора и деликатно задаваемые вопросы действовали на Зенклишвили, как хорошая скребница на холеного коня.
Годердзи внимательно разглядывал молодого человека. Он знал его. Одногодок Малхаза, нынешний председатель еще совсем недавно работал первым секретарем самебского райкома комсомола.
Со своей стороны, и председатель не без интереса созерцал сидевшего перед ним богатырского сложения мужчину, о котором и прежде был наслышан, но не мог себе представить, что он окажется столь располагающим и толковым.
Председатель сперва осведомился о здоровье Годердзи, затем завел речь о базе, о том, как идут дела, попросил охарактеризовать сотрудников, спросил, откуда поступают стройматериалы и под конец, все так же вежливо, однако твердо и безапелляционно заявил ему:
— Руководство района решило освободить вас от должности управляющего базой и назначить директором кирпичного завода в селе Блисдзири.
Годердзи глазом не моргнув выслушал это сообщение, прозвучавшее для него как приговор, однако вместо уныния или удрученности он испытал какое-то облегчение. «Если этим они ограничатся, если я этим отделаюсь...» — с затаенной радостью подумал он.
А председатель продолжал:
— ...В Блисдзири когда-то был кирпичный завод, но его ликвидировали в годы войны. В окрестностях этого села в ближайшем будущем будет выстроен большой животноводческий комплекс...
— А что это такое — «комплекс»? — прервал его Годердзи.
— Комплекс — это большая специализированная животноводческая ферма. Так вот, для строительства комплекса нам необходим кирпич. Мы решили, что лучше обжигать кирпич на месте, чем возить его издалека, и именно с этой целью строим кирпичный завод. Руководство строительством мы и поручаем вам, надеемся, что вы как опытный человек, который уже заложил фундамент одного кирпичного завода, с честью справитесь и с этим заданием.
Успокоенный всем ходом приема, Годердзи, слушая председателя, вновь почувствовал радость, на этот раз от того, что наконец-то избавился от проклятой, преисполненной дьявольского соблазна базы.
«Видно, считают меня не совсем пропащим человеком,— размышлял он,— иначе не поручили бы это дело. Но стоит ли мне взваливать на себя такую обузу? Как бы то ни было, а ведь на будущий год, в ноябре, семьдесят четыре стукнет...»
— Хочу вам задать один вопрос, вы уж не обессудьте,— кашлянув в кулак, проговорил Годердзи.
— Пожалуйста, дядя Годердзи,— обмолвился председатель и тут же поправился: — Уважаемый Годердзи.
— Может, мне лучше было бы отойти от всех дел? Мне давно пора на пенсию, и сам я отдохнул бы, и вас бы избавил от заботы обо мне.
— Ни в коем случае, вы очень нужный человек и еще можете принести пользу,— голос председателя прозвучал очень убежденно.
— Да не знаю, может, просто жалеете меня, старика, потому...
— Нет, нам нужно ваше знание кирпичного дела.
— Что ж... тем лучше. Однако ежели вы правда хотите меня туда направить, как же оно будет-то: отсюда до Блисдзири более пятнадцати километров. И от трассы село это в стороне. Туда за весь день одна машина и та не ходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61