И начался второй адов круг его скитаний...
Снова пришлось вытаскивать из ящиков написанные ранее объяснительные записки, заявления, переписывать их и переделывать, изменять ранее указанные адресаты на новые...
Порой целыми днями таскался он из райкома в районный комитет народного контроля, оттуда в прокуратуру и снова в райком...
Малало же воспользовалась его отсутствием и принялась за поиски газеты, которую ее муж изучал с таким неослабным интересом.
Она перерыла все уголки и закоулки своего дома, все шкафы, ящики, все закутки — но газеты как не бывало!
И совершенно неожиданно, подняв крышку рояля, чтобы положить туда нафталин, увидела ее! Газета лежала под декой...
Это был мартовский номер «Комунисти» за прошлый год.
В нижней части последней страницы была напечатана статья с необычным заголовком: «Пробудившаяся совесть».
Чуть не целый день потратила Малало на то, чтобы прочитать эту статью.
С первых же строк, которые она прочла, ее охватил страх.
В статье рассказывалось о НЕКОМ комбинаторе из города Самтредиа, который в результате МНОГОЛЕТНИХ махинаций сделался обладателем огромного состояния. Но, как писала газета, под влиянием благотворных ПЕРЕМЕН, происшедших в республике, этот махровый ДЕЛЕЦ и воротила стал мучиться угрызениями СОВЕСТИ И В КОНЦЕ концов передал ВСЕ СВОЕ ДВИЖИМОЕ И НЕДВИЖИМОЕ имущество государству, стремясь замолить грехи и встать на истинный путь. Газета публиковала длиннющий список переданных им безВОЗМЕЗДНО драгоценностей, облигаций, ДЕНЕГ И иных ЦЕННОСТЕЙ...
Там ЖЕ был ПОМЕЩЕН снимок большого и красивого дома, который раскаявшийся грешник подарил детскому саду.
Газета под КОНЕЦ хорошо отзывалась о НЕМ, проявляя удивиТЕЛЬНОЕ милосердие. Было сказано, что ЧЕЛОВЕК ЭТОТ НЫНЕ усердно трудится и пользуется уважением в ОБЩЕСТВЕ.
Окончив ЧТЕНИЕ, Малало почувствовала, что ее БЬЕТ озноб.
Потом закружилась голова...
Останавливаясь чуть НЕ на каждом шагу, добрела она до крана, намочила затылок холодной водой. ШЕЯ за ушами словно одеревенела, голова раскалывалась от боли.
Вот, оказывается, что замыслил ЕЕ благоверный! Вот почему он изучал эту злополучную газету! Вот какой неслыханный шаг надоумила она еГО совершить! НЕ зря, НЕ зря говорил покойный ОТЕЦ, мудрый, всезнающий Какола: «Если ХОЧЕШЬ потерять разум, читай газеты». Он называл газету ИЗМЫШЛЕНИЕМ дьявола и ненавиДЕЛ ЕЕ ВСЕЙ душой. «Когда бы газета писала на благо народа, ее бы либо правительство закрыло, либо сама бы она прогорела. Зачем газета твою сторону держать станет, ВСЕ, ЧТО она печатает, либо ЕЙ самой на пользу, либо тому, кто ее владельца поддерживает»,— говаривал Какола.
Малало хорошо помнит, как, будучи СОВСЕМ ЕЩЕ ЮНОЙ, НЕ ВЕдающей жизни девушкой, слушала она поучения отца, который проповедовал домашним свои умозаключения и взгляды.
Тараща глаза, затаив дыхание, слушали МНОГОЧИСЛЕННЫЕ чада и домочадцы проповеди главы СЕМЬИ, В которых НЕ было НИЧЕГО СОМНИТЕЛЬНОГО и НЕЯСНОГО. Каколе НЕСВОЙСТВЕННЫ были колебания и противоречия: он рубил либо так, либо этак. Средний путь и половинчатость НЕ признавал и ДВОЙСТВЕННОСТИ никакой НЕ терпел, выбирал непременно что-то одно, будь то дорога, путь, мысль, взгляд ИЛИ ДЕЛО.
И хотя с той поры прошло много времени, Малало НЕТ-НЕТ да и припоминала суждения отца, полного твердой убежденности в собСТВЕННОЙ правоте и того достоинства, которое присуще лишь опытным, умудренным жизнью людям.
Да, времена ИЗМЕНИЛИСЬ, НО на МНОГИЕ ВЕЩИ Малало и по СЕЙ ДЕНЬ продолжает смотреть глазами СВОЕГО отца.
И к этой газете чувствует она острую ненависть и ОЗЛОБЛЕНИЕ, ВЕДЬ причиной ее СМЯТЕНИЯ явилась как раз газета и ИМЕННО она может повлечь за собой серьезные последствия, которые роковым образом повернут судьбу их семьи.
С того дня Малало очень изменилась. Постоянно была погружена в глубокие размышления, казалось, она что-то высчитывала, мысли ее постоянно где-то витали, она стала рассеянной, забывчивой, медлительной.
— Эй, женщина,— сердито окликал ее Годердзи,— гнев господен, что ли, на тебя обрушился? Проснись наконец, приехали, распрягай волов!
Малало виновато улыбалась мужу и снова уходила в себя. И улыбка у нее стала какой-то блаженной.
«Что с ней творится, хотел бы я знать? Что приключилось с бедняжкой?..» — озабоченно думал Годердзи, не зная, с какой стороны подступиться к жене.
Он не хотел ничего спрашивать и вообще делал вид, что ничего не замечает, чтобы не поднимать тревогу, и сына не хотел вмешивать, но, с другой стороны, оставлять Малало на произвол судьбы тоже не мог. И пребывал в глубоком беспокойстве и смятении.
В последние дни еще более усилились нападки на него. Видимо, враги — его личные и сына — себя не щадили, чтобы только навредить обоим.
А после того памятного разговора Малхаз не появлялся. Теперь у него и причина была: Маринэ оказалась беременной, ее то и дело мутило, рвало, она капризничала, была раздражена до крайности и ни на шаг не отпускала от себя мужа.
Однако Годердзи прекрасно понимал, что для Малхаза это был лишь повод к тому, чтобы не приходить к отцу. Причина-то крылась глубже.
Малало, конечно, не составило труда догадаться, что поведение Малхаза вызвано тем же, что сделало ее мужа таким замкнутым, угрюмым, из-за чего он бесчисленное количество раз читал и перечитывал ту проклятую газету.
Однако чем больше она задумывалась над этим тяжелым и сложным вопросом, тем более убеждалась, что намерение мужа — единственный выход из глубокого и темного колодца, в котором они очутились...
Если бы Малало не привыкла постепенно к этой мысли, не освоилась бы с ней, если бы она без этой нечаянной подготовки услышала бы от Годердзи его, по меньшей мере, странное решение, она, вероятно, не перенесла бы столь тяжелого удара, во всяком случае, воспротивилась бы и, быть может, даже настроилась враждебно к мужу.
Но теперь, когда Малало сама своим умом дошла до истины, сама проникла в намерения мужа, а после долго раздумывала и размышляла о правильности избранного им пути, она все более утверждалась в том, что решение Годердзи верно. И постепенно привыкла к этой мысли.
Да, только таким образом могут они уцелеть во всем этом коловороте, только таким путем могут вернуть доброе имя, которое он имели когда-то и которое, по всему видно, давно уже было опорочено, лишь сами они того не ведали.
Отступничество Малхаза убедило Малало в том, что ее сын дорожит родителями не больше, чем, скажем, Сандрой и Маргалитой, что, если того потребует его благополучие, он в любую минуту может и вовсе отречься от отца и матери и даже не сочтет это зазорным, а тем паче грехом.
Годердзи же продолжал пребывать в смятении и колебаниях. Внутренняя борьба совершенно измотала его. Он все еще не решил окончательно судьбу своего имущества, нажитого ценою стольких мучений и треволнений.
Но как здоровое зерно, брошенное в разрыхленную и удобренную почву, начинает прорастать и дает всходы, так и эта мысль, проникнув раз в его мозг, все больше крепла и обрастала плотью.
Чем больше обдумывал Годердзи свой замысел, тем менее странным и нелепым он ему казался.
И правда: что было нелепого? Нажил он богатство?
Да, нажил.
Что ж, воровством?
Как ни противно было ему это слово, в конце концов он все-таки согласился с мыслью, что вся его деятельность приближалась именно к воровству. Хотя, если сказать правду, в глубине души он в это не верил.
«Разве я вор? — спрашивал он себя.— Воровство — дело другое, а умение, сноровка, предприимчивость — совсем другое!.. Впрочем, разве убедишь в том юристов и прочих служителей правосудия! Сколько хочешь прыгай, доказывай, все равно выведут тебя вором...» Видимо, поучения Исака Дандлишвили глубоко запали в душу Годердзи. Иногда, сам того не замечая, он мыслил так же, как Исак.
«Ладно, допустим, я вор,— думал он не раз.— Но если я возвращаю обратно ворованное, признаю свое заблуждение, ошибку свою и хочу заняться честным трудом, разве кто вправе терзать меня без конца за старые грехи, в которых я раскаялся? Терзать за грехи, которые вовремя никто и не заметил, не поставил мне в вину, не одернул меня! А теперь, когда я сам признал эту вину, сам говорю себе: да, я нагрешил, я очень далеко зашел, теперь ты меня хватаешь за шкирку? — неизвестно кого вопрошал он.— Теперь, когда я сам пришел к тебе с повинной и жажду искупления, ты будешь звать меня вором? Сегодня хочешь корить за то, что вчера я по неверной тропке ходил? Но я же мог вовсе не прийти, вовсе не повиниться, не покаяться? А я пришел! Я возвращаю, отдаю тебе все, какого же черта еще тебе надо?!»
Годердзи замечал, что, стоило ему остаться одному, тотчас кто-то невидимый начинал с ним нескончаемый спор, и он вступал в этот спор с таким ожесточением, будто вправду перед ним стоял суровый, неумолимый судья.
Этот невидимый его противник выступал иной раз в облике Мал ал о, иной раз это был Вахтанг Петрович, а чаще всего — Исак Дандлишвили.
Исак морщился и гримасничал по своему обыкновению и говорил всегда одно и то же:
«У тебя, дорогой начальник, видать, разжижение мозгов начинается. Есть такая болезнь паршивая, знаешь... Да разве нормальному человеку придет в голову дарить кому-то все свое имущество? Ни за что ни про что! Говоришь, в газете написано? А разве мало вранья газета пишет? Почем ты знаешь, может, сами газетчики сочинили эту брехню?! Слыханное ли дело! Это, дорогой начальничек, для таких простаков, как ты, фортель придуман, чтобы вас вокруг пальца обвести! Ишь, какую наживку насадили! Клюнь, клюнь, а когда попадешь на эту удочку, тебя так шандарахнут! Вышвырнут, точно рыбу-сом на сушу, и задохнешься, как рыба без воды задыхается!..»
Много было у Годердзи разных спорщиков, противников невидимых, но ни разу не представился ему Малхаз...
А отцу очень хотелось с ним поспорить. Наяву, вживе — поговорить, узнать, что скажет сын, в чем его обвинит. Ведь уж если кто мог и имел право спорить с Годердзи на эту тему, то в первую голову, безусловно, Малхаз.
Да, так-то... Однако во всех случаях, как бы и что бы ни было, прежде всего о принятом решении надо было сообщить Малало.
Так у него было заведено, так он привык поступать всю жизнь,— правильность любого своего решения проверял в беседе с женой.
В глубине души он надеялся, что всегда понимающая и разделяющая его устремления и желания жена и на сей раз его поймет.
К тому же помнил он и тот разговор с ней, когда она с таким мужеством приняла его внезапную, еще не продуманную идею переселения в их старый дом и проявила полную готовность к столь трудному шагу...
И тем не менее ему тяжело было начинать этот разговор. Пожалуй, никогда еще не было так тяжело...
Долго он выжидал, выбирал момент. Этого тоже никогда не бывало. Если уж он хотел сказать что-нибудь Малало, поделиться своими мыслями, он без всяких церемоний выкладывал все напрямик и никакие моменты не выбирал. А теперь вот уже несколько дней хвостом ходит за ней и никак язык не поворачивается произнести подготовленные слова.
Но медлить больше было нельзя.
...Увидев ее одну в огороде, Годердзи решительно направился к ней. Гм, одну... а когда она не была одна? Кроме них двоих, никого и не было в доме.
Малало поливала помидорную рассаду в ящиках. Зеленые росточки ТОЛЬКО ЧТО взошли, и, пока окрепнут, подрастут, пока их высадят на грядки, они набираются сил в укромном уголке огорода, и Малало тщательно за ними ухаживает.
Солнца ЗДЕСЬ было много, ничто еГО НЕ заслоняло, и поливать было удобно, так как резиновый шланг, ПОДСОЕДИНЕННЫЙ К крану, свободно достигал этого дальнего угла ЗЕНКЛИШВИЛЕВСКОГО участка. Участок-то был солидный — в ЦЕЛЫХ ДВЕ нормы, потому как Годердзи ЗЕНКЛИШВИЛИ, ЧЕЛОВЕК больших масштабов, актив района, НЕ мог бы удовлетвориться обычной нормой.
Годердзи НЕСПЕШНЫМ шагом приблизился к УВЛЕЧЕННОЙ работой супруге.
— Поливаешь?
— Поливаю. Отойди в сторону, забрызгаешься.
— Ну и пусть забрызгаюсь! НЕ сахарный, небось НЕ растаю. Малало внимательно глянула на мужа и сразу ЖЕ поняла, что забрел он сюда НЕ случайно.
— Говори, что там у ТЕБЯ, В ЧЕМ ДЕЛО,— ласково сказала она и обратила на НЕГО СВОИ ТЕПЛЫЕ МЕДОВЫЕ глаза.
— Да что ДОЛЖНО быть...— Годердзи отобрал у НЕЕ шланг.— Просто так гуляю... Можно подумать, служба МНЕ МЕШАЕТ, времени НЕТ, или дела важные, или ЕЩЕ ЧТО? Разве НЕ СЛОНЯЮСЬ Я ЦЕЛЫМИ днями из угла в угол?
— Годо, НЕ хитри... Знаю я, что ты ХОЧЕШЬ сказать, и говори! Думаешь, НЕ пойму?
— Слава ТЕБЕ, ГОСПОДИ! — непривычно перекрестился Годердзи и НЕЛОВКО улыбнулся ЖЕНЕ. А в душе испытал такую признательность и щемящую жалость и в то ЖЕ время почувствовал СЕБЯ таким пристыженным, будто был глубоко виноват перед НЕЙ.
— Годо, я согласна.
— На что ты согласна, слушай? — торопливо спросил ОПЕшивший Годердзи. От растерянности он выронил из рук шланг, покраснел, глаза у НЕГО округлились.
Шланг упал, подпрыгивая и извиваясь ЗМЕЕЙ, струя воды, беСпорядочно окатывая грядки, забила по ЗЕМЛЕ. И у Малало, и у Годердзи насквозь промокли ноги, но ни один из них НЕ обратил на это внимания.
Годердзи ВСЕ смотрел на жену.
Стоял молча, широко, упористо расставив ноги, и смотрел.
Глаза ЕГО повлажнели...
— Годо, ту газету... что ты читал... ну вот ту, в которой про это самое... про передачу имущества написано, я ТОЖЕ ЕЕ прочла...— сказала Малало и носком войлочного чувяка принялась сбивать ВОДЯНЫЕ брызги с другой ноги.
Годердзи стоял, точно ОДЕРЕВЕНЕВ. Лицо ЕГО пылало, ноздри вздрагивали, как у скакуна ПОСЛЕ забега.
— ГДЕ ты нашла эту газету? — еле выдавил он, словно кто-то сжимал ему горло и словно самое главное было узнать про газету.
— В рояле. Там она лежала.
- Да что же ты там искала, что ты потеряла в рояле
- Эту газету я и искала.
На кой шут она тебе сдалась?
— Хотела узнать, чего ты в ней такого вычитал, что тебя там так заело, что ты оторваться от нее не мог, целый месяц никого не замечал и не заботился, что с нами... со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61