Секретарь райкома внимательно слушал цветистую речь Цквитинидзе, временами в знак согласия кивал головой и подбодрял его соответствующими междометиями.
Когда гости прощались, Вахтанг Петрович не сел в машину, сказав, что хочет пройтись пешком, взял под руку Малхаза и предложил ему прогуляться по воздуху.
Облака рассеялись.
Полная луна щедро рассыпала свои лучи.
Огромные кроны платанов, которыми славилось Самеба, четко очерчиваясь на фоне неба, казались не настоящими, а вырезанными чьей-то могучей рукой из неведомого материала и подвешенными к небу. Стояла удивительная тишина.
Чем больше они удалялись от дома, возвышавшегося на гребне холма, тем ярче казался он освещенным. Дом напоминал корабль, стоящий на рейде.
Вахтанг Петрович был хорошим собеседником. Сын бедного рачинского крестьянина, он прошел нелегкий путь, много пережил, много перевидел, ему было что вспомнить, что рассказать.
Разморенный вином, одурманенный замечательным самебским воздухом и тихой лунной ночью, секретарь райкома был расположен к задушевной беседе.
Сперва он вспомнил свое детство, нужду — постоянную обитательницу отчего дома. Потом — работу на чиатурских рудниках... отца, у которого правая рука высохла от травмы, и он, неспособный к труду, был вынужден заняться перекупщичеством. Потом — трудную учебу в Кутаиси, где дядя, буфетчик на железнодорожном вокзале, приютил его и дал ему возможность получить среднее образование. Потом — комсомол, работа в котором была одним из самых светлых воспоминаний в его жизни.
Вахтангу Петровичу довелось работать со многими и многими людьми. Трудно было назвать хоть одного более или менее известного партийного или государственного работника, которого бы он не знал. И о каждом из них Вахтанг Петрович мог рассказать много интересного.
В тот вечер он почему-то вспомнил Тэдо Корсавели, бывшего секретаря Кутаисского горкома, с которым пришлось хлебнуть немало горя, но который и положил начало его продвижению по партийной работе — именно он перевел молодого энергичного комсомольского деятеля в Кутаисский горком.
И к вину его приохотил тоже Корсавели — сам-то Корсавели порядочный был выпивала и кутила и чуть не споил нашего Вахтанга Петровича.
Поздним вечером, закончив рабочий день, Тэдо со своими собутыльниками закатывался в ресторан: либо в Балахвани, либо на Мцванэ Квавила, ведь у него в каждом квартале Кутаиси были друзья-приятели, свои люди, нынче он пировал на Архирейской горе, завтра — на Сапичхиа, и повсюду возил с собой Вахтанга Петровича.
Эх, золотое времечко было, золотое!..
Хваленое кутаисское хлебосольство выковало и закалило Вахтанга Петровича. Там в бесконечных застольях завершилось его становление. Он и поныне плачет по Кутаиси и кутаисским кутежам, и где бы ни находился (а судьба куда только его не забрасывала!), в Душети или Цитэли-Цкаро, в Местиа или в Ланчхути, в Кеда или Поти, всюду вспоминает он Кутаиси, и всюду поднимает бокал в его честь... И не раз кажется ему, будто сидит он в знаменитом кутаисском духане у Белого моста над самым Риони и глядит на шумную бурную реку...
Эгей, как много времени прошло!..
Эгей, как разбросала жизнь друзей его юности! Где вы теперь, годы золотые, ребята удалые?! Да и какие уж вы ребята, каждому небось за шестьдесят! О-о, время, время, как ты неумолимо!..
Долго бродили они по пустым ухабистым улицам Самеба и под конец подошли к коттеджу Вахтанга Петровича.
Секретарь жил в центре. В бывшем школьном саду, за зданием райкома стоял двухэтажный дом. Перед домом был разбит цветник, который отделяла от улицы невысокая кирпичная ограда. Вахтанг Петрович присел на выступ ограды, вытянул ноги (устал от ходьбы) и вдруг спросил своего спутника:
— А что, товарищ Малхаз, если мы вас и вправду переведем в райком?
Вопрос для Малхаза был неожиданным, но лишь в данную минуту, ибо сам он не раз о том помышлял, а в последнее врем даже и мечтал. И когда Бежико за столом открыто заговорил на эту волнующую тему, у Малхаза сердце екнуло.
Сейчас тоже у него все внутри перевернулось. Радость захлестнула его с головой, сердце подкатило к самому горлу.
Но разве Малхаз был бы Малхазом, если бы выдал свои чувства! Опустив голову и потупив взор, молча стоял он перед Вахтангом Петровичем и изучал парусиновые туфли секретаря.
Вахтанга Петровича обрадовало молчание Малхаза. Он ведь все опасался, как бы молодой человек не оказался нетерпеливым и поспешным, как бы не принял его предложения вот так сразу, с ходу.
Да, выдержка Малхаза понравилась секретарю, и про себя вопрос он уже решил.
— Что задумался, юноша, или затрудняешься с ответом?
— Да, батоно Вахтанг, очень даже затрудняюсь...
— Отчего же, дорогой, не партийная ли работа является венцом всего?
— Это, конечно, верно, однако меня привлекает педагогическая деятельность. Я очень люблю школу, работу с детьми...
— Вот и хорошо! Мы тебя направим по линии школьного образования! Народное образование очень ответственный участок партийной работы. Здесь нам необходимы именно те люди, которые знают и любят школу...
— Батоно Вахтанг, дайте мне немного времени, чтобы подумать... не заставляйте решать сразу...
— Хорошо, думай до завтра, а завтра в два часа дня жду тебя в райкоме.
Той ночью оба долго не спали, оба беспокойно ворочались в своих постелях.
Малхазу не спалось от радости. Судьба, которую он только и укорял за дурное к себе отношение, нынче повернулась к нему лицом. Он был уверен, что работа в райкоме — это нечто вроде золотого ключика, трамплин для быстрого и несомненного преуспеяния.
Секретарь представлялся ему человеком, который не стал бы долго мариновать в райкоме такого масштабного работника, каким Малхаз себя мыслил. И, конечно, его вскорости переведут в Тбилиси на руководящую должность, а там... ах, если бы и там у него появился покровитель!..
У Вахтанга Петровича же возникла еще одна, весьма завлекательная идея. «А что, если женить этого бугая на моей Лике? — подумал он.— Парень и собой хорош, и, видать, разумный, не чета всяким вертопрахам, и семья у него состоятельная... хо-хо, дай бог, какая состоятельная! Единственный сын... Я проторю ему
дорожку в городе, а здесь, в районе, папенька не поскупится. Материальная база семьи будет обеспечена.
Если я или Малхаз оступимся, Годердзи нас поддержит. У него, брат, мошна тугая, не приведи бог, конечно, но если я на чем-то шею себе сверну, он до конца дней всех нас прокормит»,— размышлял Вахтанг Петрович, рассчитывая и прикидывая дальнейшее. И чем больше он над этими своими планами думал, тем больше они ему нравились.
Идея эта возникла у него, правда, не сейчас, но поначалу она явилась как нечто туманное и аморфное, а в ту ночь все эти мысли так четко оформились и так властно им завладели, что стало ясно: теперь уж он не успокоится, пока не осуществит задуманного.
Совершенно очевидно, что Лике нужен рассудительный, уравновешенный муж — именно такой, как Малхаз. Она взбалмошна, капризна, несдержанна в гневе... Никто, кроме деревенского парня со здоровой нервной системой, ее не выдержит. А этот Малхаз производит впечатление терпеливого, надежного и основательного человека. Вероятно, как любому пробивному провинциалу, и ему не чуждо честолюбие, но что ж, это-то как раз и хорошо...
Вахтанг Петрович прекрасно знает нрав честолюбцев. Он этому увальню такие сети расставит, такую приманку подбросит — Малхаз превратится в сплошное желание схватить эту приманку как можно скорее.
«Нет, Малхаз, не уйти тебе от Лики! И ее ведь жалко, муж-то от нее сбежал, бросил... и вот — подходящий жених, которого никак нельзя упустить! Именно такой человек ей нужен, именно он ей под стать. Лика, Лика, девочка моя родная, если бы ты знала, как любит тебя твой отец! Ведь дороже тебя у меня в целом свете никого нет...»
Малхаз тоже думал о Лике.
Он знал ее в лицо, встречал раза два... кое-что и слыхал о ней со стороны...
А что, если начать ухаживать за красивой и своенравной секретарской дочкой? Может, что и получится у него с ней. Она девица, видать, разбитная, смелая и бойкая. Гоняет на своей зеленой «Волге», да так, что, говорят, за полтора часа из Самеба в Тбилиси прикатывает.
Пару раз и аварии были. Он слыхал какую-то нехорошую историю, якобы на Военно-Грузинской дороге Лика сбила человека, но Вахтанг Петрович замял это дело. Да, Вахтанг Петрович, видать, все может... Силен... Пожелай он, как знать, может, Малхаз и в министерском кресле очутится...
Лика, Лика... хороша, чертовка, но какие жесткие у нее глаза! Как у тигрицы глаза. Как поведет ими, как взглянет, дрожь пробирает...
И фигура у нее что надо, и ноги стройные, сильные... Когда идет по улице, у встречных мужчин шеи набок сворачиваются. Не идет, несет себя, и с каким достоинством, как гордо держит свою изящную голову с гладко зачесанными блестящими волосами,— точно царица идет! Порода чувствуется в ней с первого взгляда...
Мать ее, оказывается, из рода Дадешкелиани. Эта самая мать и перевернула ей жизнь, с мужем развела. Гордячка из гордячек... Калбатони Дигорхан, или Мариам, или, как она сама себя окрестила, Виола, говорят, меняет любовников, как платья, а платьев у нее — не счесть, каждый день в новом щеголяет...
Она мнит себя чуть ли не первой красавицей в Тбилиси и так поглядывает своими большими зелеными глазами, точно хочет сказать: «Фу, что за отвратительное создание этот мужчина!» Калбатони Виола и вправду очень часто произносит подобные фразы. У нее с уст не сходит «отвратительный», «ужасный», «безобразный» и «плебей». «Тихий ужас»,— для пущей светскости по-русски вставляет она и при этом кривит лицо в такой гримасе, ни дать ни взять макака, разжевывающая хинин.
Что скажет калбатони Виола, когда узнает, что Малхазу приглянулась ее Лика и он метит в зятья? Малхаз прекрасно знает, что и он сам, и вся его семья для Виолы — одно мужичье, «плебс».
Но сама Лика?.. Да разве поймешь ее, эту Лику! Она будто парит где-то в поднебесье, и даже когда кажется, что на тебя смотрит, и то не поймешь, действительно ли на тебя устремлен ее взор или куда-то вдаль, сквозь тебя...
Сумеет ли он завоевать ее сердце? Непростое это дело...
И вообще, стоит ли пытаться? Если уж начистоту говорить, какие такие у него достоинства, чтобы он смог привлечь эту избалованную девушку?
Размышляя над этим заковыристым вопросом, Малхаз каждый раз обращался к прошлой своей жизни и в подробностях восстанавливал весь пройденный им путь. Причем теперь он все мерил строгими мерками калбатони Виолы. Он уже настолько мысленно приучил себя оценивать предметы и людей так же, как она, что невольно во всем опирался на суждения и мнение этой женщины (какими он их предполагал!).
Прошлая жизнь Малхаза не поражала богатством событий, да и что такое за прошлое могло быть у парня его возраста. Школа, университет — и вот наконец всего несколько последних лет самостоятельной, однако не независимой жизни.
Что должен был успеть он за это время? Хотя, по его же собственному убеждению, минувшие годы все-таки не выявили всех тех способностей и возможностей, какими он обладал. Сам он был о себе гораздо лучшего мнения, нежели можно было судить по его успехам.
Школу, где все педагоги прочили ему большое будущее, он окончил блестяще. Затем так же блестяще сдал приемные экзамены в Тбилисский университет, без какого бы то ни было тайного или явного содействия и помощи по всем предметам получил пятерки.
Когда он был на третьем курсе исторического факультета, его представили на именную стипендию. Однако у него появился сильный соперник, которому в конце концов и была присуждена стипендия имени академика Иванэ Джавахишвили.
Что греха таить: это поражение Малхаз не счел поражением, он знал, что отец конкурента — человек влиятельный, занимающий большой пост. Малхаз утешился тем, что решил: деканат и ректорат не захотели обижать этого человека.
Университет он окончил с «красным дипломом», но, увы, при распределении мест в аспирантуре на специальность «мировая история», которую избрал и к которой готовился Малхаз, не выделили единицу. Поэтому он был вынужден перенести свое заявление об участии в конкурсе на специальность «история Грузии».
А здесь кандидаты были уже отобраны.
Однако и эта неудача не сломила его. Все свои надежды он возлагал на следующий год. И правда, на следующий год выделили место на «мировую историю», но, к несчастью, в выпуске того года оказались двое студентов, по всем статьям сильных настолько, что превзойти их он не мог.
На сей раз неудача сильно подействовала на Малхаза. Долго он ходил точно оглушенный, не зная, что предпринять и куда податься, интерес к научной работе он утратил, да и ничто другое сейчас его не влекло.
В течение тех двух лет, что он готовился к аспирантуре, отец снимал ему комнату в частном доме и содержал его, так что Малхаз чувствовал себя вольготно и беззаботно.
Дом, в котором он поселился, находился в конце улицы Белинского, у подножия Мтацминда. Отсюда почти весь Тбилиси виден был как на ладони.
Весной, когда склоны Мтацминда покрывались зеленью, а во дворе зацветали миндальные деревья, у Малхаза уже не лежала душа к книгам, он часами просиживал на балконе и, точно как отец, глядел вдаль, на противоположный край города, где на склоне горы Махата виднелись такие же маленькие домики с крытыми балкончиками. Юный Зенклишвили любил их созерцать.
В первую же весну у Малхаза пробудилось сильное стремление к музыке. Сын его домохозяина, студент Грузинского политехнического института, был, ко всему прочему, и гитаристом в знаменитом эстрадном оркестре того же института и большую часть времени посвящал музыке, а не книгам. Малхаз долго слушал его упорные экзерсисы и в один прекрасный день выразил желание научиться играть на гитаре.
Каково же было удивление соседей и самого Малхаза, когда спустя всего лишь несколько недель занятий ученик почти не отставал от своего учителя.
Прошло еще немного времени, и молодой самебец настолько овладел гитарой, что товарищи сына домохозяина специально приходили послушать его и даже пригласили его в институтский оркестр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61