На явления и предметы надо смотреть реалистически и принимать их как они есть, чтобы суметь верно разглядеть.
— Вот и ты реалистически поступаешь, что ж... пока нам трудно, ты от нас бежишь, потом, когда опасность минует и мы с ней тоже кончимся, ты вылезешь из своей норы, чтобы не потерять наследство. Так ведь?
— Нет, с этим человеком невозможно говорить спокойно, легче камни долбить!
— Не с «этим человеком», а с отцом твоим, я пока что твой отец, осел ты этакий, дубина неотесанная!
— Годо, голубчик, сердце мое, успокойся, бога ради, не случилось бы беды!.. Малхаз, ты лучше уйди отсюда!
— Не пойму я: чего вы от меня хотите, в чем обвиняете? Не хотела женщина сюда идти жить, и я временно переселился к тестю. Утрясется все это, родится у нас ребенок, и мы сюда переберемся. Что в этом ужасного, отчего это я предал, бросил, забыл родителей, где тут неуважение и все те бесчисленные обвинения, которые вы мне предъявляете? Ведь обещал я вам, что вернусь обратно?
— Вернешься? — свел брови Годердзи и засмеялся нехорошим каким-то смехом.
Малало от этого смеха дрожь пробрала. Она еще никогда не слышала, чтобы муж ее так смеялся — зло, издевательски. Годердзи-то вообще редко смеялся, но так? Так, наверное, черти в аду смеются.
— Да, вернусь...
— Нет, брат, больше не возвращайся. Это тебе не игрушки.
— Как это не возвращайся?
— Да так, как я сказал, и все!
Это «все» Годердзи произнес в точности, как Исак Дандлишвили. И, словно ему самому понравилось, повторил:
— Все! Все!
С этим он повернулся на бок спиной к сыну. Малало полулежала поперек кровати, лицом уткнувшись в
одеяло.
Малхаз совершенно растерялся, не знал, что делать. Хотел было сказать что-то, но раздумал. Прошелся раз-другой по комнате — туда, сюда, потом вышел и затворил за собой дверь. Ушел, не прощаясь, слова не сказав.
Малало была меж двух огней: с одной стороны сын, с другой — муж.
И поплакать-то не могла, боялась, как бы ее слезы не подействовали плохо на Годердзи. А плакать так хотелось!..
Еще ей хотелось броситься в ноги сыну, потом — мужу, просить, умолять обоих помириться, как-нибудь да заставить их помириться, клятву с них взять, чтобы не ссорились впредь. Но она и звука не издала, с места не сдвинулась — боялась, как бы не вызвать гнев Годердзи.
Дорого ей обошлась эта ее выдержка! Впоследствии она все угрызалась, негодовала на себя за свою нерешительность и пассивность: ведь, может быть, если бы она чуть больше постаралась, отец с сыном не расстались бы так плохо.
В какой-то момент ее охватило отчаяние. «Все кончено,— подумала она,— с этих пор Малхаз не переступит порог отчего дома».
Только ошиблась Малало.
На следующий же день, когда она, покончив с небольшой стиркой, развешивала белье на протянутых вдоль лоджии нейлоновых веревках, в калитку вошел Малхаз.
Первым ее порывом было броситься в спальню к Годердзи и сообщить радость — возвестить о приходе сына. Но Малхаз сделал ей знак рукой — постой, мол, подожди. Видно, угадал ее желание.
— Мамочка, спустись, разговор у меня к тебе,— негромко сказал он, приблизившись к дому.
Малало немедленно спустилась по лестнице и завела сына в залу первого этажа.
И мать и сын не садились, стояли на ногах, оба были заметно взволнованы.
Малхаз заранее обдумал, что и как он должен сказать матери, но в последний момент передумал и решил говорить коротко и без обиняков.
— Мамочка, у меня одна просьба, не откажи...
Малало выжидающе молчала и смотрела на него. Только теребила пальцами бахрому своей шали. В другое время она бы встрепенулась, обласкала бы сына, подбодрила, помогла бы ему сказать, что он хотел.
Малхаз, видно растерявшись, тоже молчал.
— Ты про нас вспоминаешь только тогда, когда ТЕБЕ трудно. И сейчас, верно, ЧЕГО-ТО просить ХОЧЕШЬ, а до отца тебе И дела НЕТ, НЕ ОТЕЦ ТЕБЯ заботит,— заговорила с упреком Малало. -
— И ты заразилась от отца этой подозрительностью?
— А почему ты НЕ спрашиваешь, как твой ОТЕЦ? Разве ты НЕ знаешь, что сердечники в эту минуту хорошо СЕБЯ чувствуют, а в следующую — при смерти могут оказаться?
— Что, ему плохо? — в ГОЛОСЕ Малхаза прозвучала тревога.
— Эх, сын мой, поздно, поздно ты вспоминаешь об ОТЦЕ. А ОТЕЦ у ТЕБЯ хороший. Когда нас НЕ станет, тогда ты узнаешь нам цену.
— Как он? — повторил вопрос Малхаз.
— Сейчас вроде бы НИЧЕГО... Ну ладно, говори быстрее, ЧЕГО ты ХОЧЕШЬ, пока он меня НЕ позвал, НЕ МОЖЕТ ОН ДОЛГО один оставаться!
— Мама, уговори еГО купить МНЕ машину.
— Машину? Да ведь он еще недавно хотел машину купить, ты не дал. А теперь сам просишь?
— Тогда другое было. Если бы тогда купили, были бы неприятности.
— А теперь-то что ИЗМЕНИЛОСЬ?
— Теперь Сандра на СВОЕ ИМЯ купит, будто нам в подарок, МНЕ и МОЕЙ ЖЕНЕ, поняла? «Жигули» мы хотим, последнего выпуска.
— Вот пусть Сандра и покупает, кто ему мешает, или нету у него?
— Э-э, купить нам отец мой должен, просто чтобы лишних разговоров не было вокруг, ни об отце, ни о нас, скажем ВСЕМ так, что, мол, Сандра на свои сбережения купил, поняла теперь?
— Да, поняла. Деньги чтобы наши, а имя — Сандры. За то и бранил тебя вчера отец, что ты имени его стыдишься, а получить от него все хочешь...
— Это упреки недоверчивого человека, и больше ничего. Вот скоро вы увидите, что дело вовсе не так обстоит, как думает он. Но еСЛИ в нашей жизни не схитришь иной раз, она тебя на вертел наденет и сердце ножницами искромсает на такие клочки, что и не соберешь.
Малхаз разохотился разговоры вести. Он обнял мать за шею обеими руками, ласково заглядывал ей в глаза и говорил с ней так, как старый учитель с любимым учеником. Это он умел: коли чего-нибудь душой захочет, примется мать обхаживать и столько ее уговаривает да заговаривает, пока не заставит по-своему сделать.
— Скажу я ему, может, и согласится.
Малхаз расцеловал мать и, довольный, скрылся за воротами.
Годердзи сидя читал газету.
Малало на цыпочках приблизилась к кровати, глянула на газету, узнала: это был тот самый номер «Комунисти», который он с таким интересом читал в прошлый раз. Еще она увидела, что он изучает ту же самую статью на последней странице.
— Что скажешь нового? — спросил Годердзи, сложил газету и положил под подушку.
— Да что ж, ничего такого нет, что бы стоило тебе рассказывать.
— Что сказал мальчик?
— Какой мальчик? — разинула от удивления рот Малало.
— Какой, да сын твой. О ком еще я стану беспокоиться?
— Вот тебе и на! —- вырвалось у Малало. Она была поражена, каким образом Годердзи догадался о ее разговоре с Малхазом.
— Что, не видела ты его? — спросил Годердзи и устремил на жену свои огромные лучистые глаза. Перед открытым взором этих глаз Малало не в состоянии была лгать и притворяться.
— Ты, часом, не ясновидец? — с искренним изумлением проговорила растерявшаяся Малало и ласково потрепала мужа по волосам.
— Каждый, кто до моих лет доживет, ясновидцем станет, в особенности если столько испытает, сколько я. Так что же он тебе сказал?
— Годо, заклинаю тебя духом твоих родителей, светлая им память, скажи, откуда ты узнал?
— Чего узнавать-то, если бы не он, ради чего и ради кого ты столько времени одного бы меня оставила? Разве не так?
Малало не отвечала. Догадливость мужа всегда ее поражала. Поражала простота и ясность его мышления.
И говорил он так же: просто, коротко, но смысл бывал всегда точен и глубок. Откроет рот, скажет слово, и это слово десяти слов стоит. Только это одно его слово обязательно надо было услышать, подумать над ним и понять подспудный его смысл.
Кто этого не умел сделать, тот не понимал Годердзи. Его простые непритязательные ответы и вопросы некоторые воспринимали как проявление ограниченности и глубоко в этом заблуждались.
— Так что же все-таки он сказал тебе? — повторил вопрос Годердзи и уставился на жену не мигая, только густые ресницы подрагивали.
— Я скажу, если не начнешь кипятиться, как ты это умеешь...
— Ну говори.
— Машину он хочет купить.
— Для кого? — быстро спросил Годердзи.
— Для жены, для кого еще. Знать, не хочет, чтобы она пешком ходила, как бы не сглазили,— прошлась она в адрес сына и невестки, стремясь задобрить Годердзи.
— Не знаю, честное слово... мне он не разрешил покупать, это, говорит, опасно, а теперь, ежели он сам купит, он, заместитель председателя, разве это не опаснее? — раздумчиво проговорил Годердзи.
— Да ведь не он сам покупает!
— А кто же?
— Сандра на свое имя купит, будто зятю и дочери в подарок...
— Почему ты говоришь «будто», если он вправду покупает?
— Потому, что деньги ты должен дать.
— Ничего не понимаю! Ведь Сандра должен купить?
— Да как же ты не понимаешь, запишут на Сандру, на его имя, а деньги ты дашь. Так, говорит, безопаснее...
— Получается, что мы все же нужны ему, а? — Годердзи усмехнулся в усы.— Без нас он, получается, не может. Так ведь получается, а?
Годердзи задумался и долго молчал.
Малало ожидала, что он ответит категорическим отказом, однако Годердзи решил иначе.
— Должны мы дать эти деньги. Может случиться так, что все это,— он взмахом руки обвел комнату,— прахом пойдет. Пусть хотя бы эта машина ему останется.
— Что ты говоришь, что ты мелешь? Что должно пойти прахом, почему прахом? — побледнела Малало.
— Ах, да ну тебя,— недовольно буркнул Годердзи и махнул рукой.
Некоторое время он молчал, потом спросил:
— Какую же машину он хочет?
— Да эту, «Жигули», говорит, последнего выпуска. Он и номер какой-то назвал, позабыла я... ты его позови, Годо, поговори с ним, он тебе сам скажет...
— Сходи-ка ты в погреб, Малало. Там рядом с тем горшком, с уксусом который, в каминной трубе... поняла?.. Достань, отсчитай десять тысяч и отдай их ему. Да скажи, что это, дескать, Сандра тебе в подарок через Годердзи передает, тебе и твоей законной супруге...
— Зачем же десять, Годердзи, «Жигули»- то всего шесть с половиной стоят? Это он сам сказал...
— Ты отдай, скажи, пусть «Волгу» покупает. Сандра, скажи, постеснялся дорогим наследничкам «Жигули» дарить.
На другой день Малало с утра поджидала сына.
Знала она его характер: уж если он что в голову забрал, костьми ляжет, а своего добьется. Ради достижения своей цели он ни перед чем бы не остановился. Такой уж он был, напористый, настырный, не умел откладывать и тянуть.
И правда, еще не было девяти (час, когда сотрудники исполкома должны быть на своих местах), а Малхаз уже переступил порог отчих ворот и устремил взор на балкон. Знал, что мать будет ждать его там.
— Ну что, как дела, мама? — приблизившись к балкону, окликнул он Малало.
— Дал отец деньги, на здоровье, на счастье вам.
— Молодец папа! Сказать тебе правду, я не ожидал, что он так безболезненно это сделает,— Малхаз радостно улыбался.
— Эх, сынок, ты все еще не знаешь и не ценишь своего отца!..
— Ценю, мамочка, ценю, обоих вас ценю, вы у меня золотые! — воскликнул Малхаз, восторженно подняв вверх обе руки.
— Он деньги не на «Жигули» дал, а на «Волгу». Пусть купят «Волгу», говорит. Десять тысяч отсчитал. Чтобы, говорит, невестка в обиде на меня не осталась.
— Ты смотри, как он раскошелился! — сказал Малхаз и с недоумением поглядел на мать. Отвел глаза, помолчал, вроде обдумывая что-то, потом опять на нее посмотрел и нерешительно спросил: — Подняться мне, проведать его, или в другой раз?
— В другой раз лучше. Он только что уснул, ночью-то совсем не спит, видать, страх у него остался. Только к утру засыпает... Жалко, не надо его сейчас будить,— Малало спустилась по лестнице и вручила сыну сверток.
— Ну ладно, пусть уж в другой раз,— с готовностью согласился Малхаз.
Он понял, что мать не захотела его допустить к отцу.
Впервые Малхазу преградили путь в собственный дом.
Незаметно пролетело еще дней пять. За это время Малхаз дважды навестил отца. Один раз и Маринэ с ним пожаловала проведать свекра, принесла сладости домашние, печенье какое-то, наговорила с три короба всяких сплетен.
Неделю спустя у ворот Зенклишвили, протяжно сигналя, остановилась новехонькая «Волга» молочного цвета.
На шум выбежала Малало. Она не ожидала, что, зная о болезни Годердзи, соседи станут так громко сигналить перед самым их домом.
Малхаз уже успел настежь распахнуть ворота и осторожно въезжал во двор.
Малало не столько удивила «Волга», как то, что за рулем сидел ее сын. В роли шофера она никогда его не видела и не представляла.
«Это когда же он успел выучиться?» — промелькнуло у нее в голове.
В это время Малхаз, лихо подкатив машину к самой фасадной стене, резко затормозил.
Перепуганная Малало, перегнувшись через перила, посмотрела вниз и тут сквозь переднее стекло на переднем сиденье увидела что-то белое. Присмотревшись, она поняла, что это заголившиеся колени ее дорогой невестки. «Ой, чтоб тебе лопнуть, бесстыжая рожа!» — подумала с негодованием Малало и поспешно ушла с балкона.
Малхаз и Маринэ поднимались по лестнице.
Маринэ была очень оживлена, глаза блестели, румянец во всю щеку.
Она заметно похорошела. Лицо стало холеное, гладкое, взгляд — мягче и ласковее. В походке, в осанке ее чувствовались удовлетворенность и уверенность в себе.
Невестка заключила Малало в объятия, всучила ей в руки какую-то картонную коробку, видимо с обувью, и прямиком направилась к свекру. На ходу она стянула с себя черную блестящей кожи куртку и осталась в юбке и блузке с короткими рукавами. Низкий вырез блузки обнажал белоснежную шею. Грудь, и прежде большая, стала еще больше, и блузка едва не лопалась.
«Какая белокожая»,-— невольно подумала Малало и пошла следом за невесткой.
— Здравствуй, дядя Годердзи! — входя в спальню, шумно приветствовала Маринэ свекра. Подойдя к кровати, она склонилась над ним и три раза звучно чмокнула в лоб.
— Маринэ, милая ты моя, пожалуйста, не называй его дядей и меня не зови тетей Малало. У нас, в Картли, иначе принято. Отца мужа нужно называть отцом, а если не можешь его так называть,— зови просто свекром, меня мамой должна звать, опять же если не можешь,— мама Малало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61