До начала спектакля осматривали лепные украшения балконов, эркеров, портала. Группами стояли перед центральным входом.
Капитана все нет. Значит, она ему безразлична. Он не искал встречи и там, в Новороссийске. Она знала: после обеда Терехов отправится в город. Ждала его возле проходной порта, пошла следом и около магазина — «случайная» встреча. О том, насколько «случай; но» все это произошло, не могла сказать даже Нине.
Однако ничего еще не потеряно. За Николая можно повоевать в море, где нет других женщин.
Погас и снова вспыхнул свет в театре. Что ж, туда она не пойдет — вечер терять не будет: до отхода всего три дня. Потом опять море, и далеко не такое приятное покачивание судна, как об этом рассказываешь на берегу.
Вчера звонил Алик, уговаривал прийти сегодня к друзьям. Но ей вовсе не хочется видеть ни его, ни друзей.
Все же хорошо, что она не сказала прямо этому высоконравственному капитану: приходите к театру. С самовлюбленным видом ответил бы отказом, и все разговоры об «официальных отношениях» свелись бы на нет. Достаточно того ложного шага, который она сделала при первом посещении судна.
Пора уходить. Даже если б он сейчас появился, нельзя, чтобы видел ее здесь, ожидающей, когда спектакль уже начался. И все-таки интересно, где он сейчас: задержался с друзьями или спит после сытного обеда дома?
Не догадывалась Татьяна о том, что никакого внимания капитан не обратил на ее слова о театре. Его вполне устраивала влюбленность «наивной девчонки» и ее желание сохранить все в тайне. И если б она дала понять, что стала чем-то большим для него, нежели подчиненной, он бы забеспокоился и, может быть, постарался бы даже от нее избавиться.
, Отношения с женой стали почти такими же, как прежде. Он был признателен Леле за то, что та как бы вовсе не заметила его раздражительности в день прихода, суховатых радиограмм и «правильно поняла» нежелание приглашать в Новороссийск.
В день, когда Татьяна сказала о своем намерении посетить оперу, капитан рано ушел домой. Жена позвонила на судно, чего раньше никогда не делала, знала, что телефон не всегда подключен к каютам и надо идти к трапу, чтобы поговорить.
Дома Николай Степанович узнал неприятную новость: Вася, оставив в почтовом ящике записку с просьбой не волноваться, уехал. Домой не заходил, даже не взял белья. В институте Елене Ивановне сообщили об академическом отпуске на год, который дали Василию Яро-шенко по его просьбе.
Елена Ивановна, рассказывая все это, не плакала, но в глазах ее было столько тревоги, столько отчаяния,
что Николай Степанович почувствовал угрызения совести.
Он понимал: исчезновение сына связано с последним разговором. Но несмотря на просьбы жены, не стал объяснять, что произошло между ними в ее отсутствие. Если все рассказать, то каждую фразу, каждое слово она истолкует по-своему. Кто-то должен быть виноват в случившемся, и уж, конечно, не ее Вася. К тому же тот настаивал, чтобы мать в их разговор не посвящать.
— Куда? Куда он мог уехать? В Ленинград? Но там у нас никого нет. Что делать? Что теперь делать?
- И в милицию не обратишься, скажут — парень совершеннолетний,— Николай Степанович считал, что вообще ничего не нужно делать. Никуда не денется. Побегает, побегает и вернется домой.
— Денег не взял, не взял ничего теплого,—сокрушалась Елена Ивановна.
— А не кажется ли тебе, что он вообще никуда не уехал и денечка через два объявится?
Она взглянула на мужа с таким испугом, что он сразу же пожалел о своем предположении.
— А институт? Отпуск? — проговорила она после тягостного молчания.
— Влюбился, женился,— попытался пошутить Николай Степанович.
— Коля, пожалуйста, вот телефоны двух его приятелей. Мне они ничего не сказали. Не знают или притворяются. Вася, оказывается, не ночевал у Тимы.
— Хорошо, я позвоню.
Но и Николай Степанович ничего не добился. Похоже— ребята действительно только что узнали о Васином отъезде.
— Леля, прошу тебя, успокойся,— как можно мягче произнес Николай Степанович. Он старался не показывать жене, что возмущен поступком сына. Придешь из рейса, непременно жди какой-нибудь демонстрации. Так и теперь: уйдет отец в море, и Васенька тут же примчится под мамино крылышко. А в каком состоянии он, Николай, уходит в рейс — до этого никакого дела нет, как безразлично и то, что дома не отдых, а сплошная нервотрепка. Своего сына он бы с первых лет жизни воспитал в строгости и повиновении. Не допустил бы никогда такого панибратского отношения с родителями.
А этот всегда волчонком смотрел. И не знаешь, чего от него ждать. Хорошо, если он действительно уехал. Пусть попробует заработать. Небось, оценит, чего лишился.
— Наши отцы и деды не так, как мы с тобой, своих детей воспитывали. С десяти лет мой отец в поле спину гнул,— в раздумье сказал Николай Степанович.
— Наши деды и при лучине сидели, а у нас с тобой телевизор,— усмехнулась Елена Ивановна.— И в школу ты ходил, а не в поле, когда жил в селе. Зачем же вспоминать плохое? Детство горькое наших дедов. Да еще своих детей им попрекать.
Николай Степанович взглянул на жену. Промолчал. Стемнело. Он подошел к столу, взял папиросы, включил свет и, закурив, уже спокойно заговорил:
— Ничего страшного, я думаю, не случилось.
Елена Ивановна отняла руки от лица, взглянула на мужа со слабой надеждой — вдруг он нашел объяснение
Васиному поступку.
— Да, ничего страшного,— твердо проговорил Николай Степанович.— Мы с тобой младше были, сами о себе заботились. Не пропали, не сбились с пути. Ничего не случится и с ним. Взрослый парень, захотел самостоятельности. А с голоду у нас никто еще пока не умирал.
— Разве в этом дело? Разве я этого боюсь? — горестно покачала головой Елена Ивановна.— Вдруг он свяжется...
— Или связался? — безжалостно спросил Николай Степанович. — А связался бы здесь, Мы бы удержали? Ведь он ни с кем не считается, скрытничает. Так вот, Леля, будем надеяться, что самостоятельность пойдет ему на пользу. Через недельку твой блудный сын
вернется.
— Мой? — негромко переспросила Елена Ивановна. Он словно не заметил горечи в этом вопросе. И хоть понимал, что, прожив с Лелей столько лет, ему не следует этого говорить, не сдержался. Что-то мешало их прежнему Пониманию друг друга, вызывало раздражение.
— Да, твой! Оказывается, такой отец, как я, его не
устраивает.— Время ты выбрал не совсем подходящее для упреков.
Николаю Степановичу стало неловко за неуместную, глупую вспышку.
— Я лишь повторил его слова,— сказал уже спокойнее.
Елена Ивановна молчала, потрясенная тем, что у мужа с сыном могло быть такое объяснение, и тем, что Николай в такую минуту как бы переложил на ее плечи
вину.
Она подняла голову, взглянула на мужа. Вероятно, не так истолковал какую-нибудь Васину фразу, думала. Коля взвинчен, рассержен, да и ей порой все кажется преувеличенным. Волнения из-за сына, неприятности на работе. Сейчас она просто не в силах здраво судить обо всем.
Долго сидели они рядом. Николай Степанович молча поглаживал плечи жены, а ей подумалось, будто Вася и в самом деле никуда не уехал. Ушел сгоряча из института, повздорив с отцом. Отсиживается, вероятно, у товарищей, а уйдет Николай в рейс — сын вернется. Если б в самом деле уехал, то в записке хоть бы намекнул, куда едет. Вернется, и все опять наладится. Чего не случается в семье, даже в той, где дети родные?! Ей ли не знать. Ей, к которой приходят отцы и матери, просят помощи и совета.
— Леля,— Николай Степанович заглянул ей в глаза.— Хочешь, пойдем к Реутовым? Встретил Михаила Александровича, он пригласил.
— А может, лучше посидим дома?
— Я бы с удовольствием, но неудобно. Начальство, хоть и не мое, соблаговолило позвать. Тут уж ничего не поделаешь, надо идти,—пошутил он и поднялся.— Ключи оставим у Жени, чтобы наш путешественник не сидел на лестнице, если ему вздумается вернуться домой ранее намеченного срока.
— Ты так считаешь?—радостно улыбнулась Елена Ивановна.
Наш путешественник — это уже как прежде. Коля убежден, что Вася не уехал. Даже лучше, что они пойдут к Реутовым. Там, среди людей, улягутся волнения. И Николая нельзя все время держать в таком нервном напряжении. Ему в рейс, а отдохнуть не пришлось.
— Я сейчас! — Елена Ивановна взяла ключи и вышла. Вернулась она радостная, с газетой в руках.
— Хорошо, что заглянула в ящик. Смотри! Это мы с Осадчим сочинили! Ох и будет завтра шуму. Молодцы газетчики, все напечатали!
Николай Степанович очень строго сказал:
— Можно подумать, что тебе больше всех нужно,— и не выдержал, рассмеялся.— Ну давай, давай, я прочту!
ГЛАВА 11
— Я знал, что за Татьяну Константиновну благодарить будешь. Культурная, обаятельная женщина.— Михаил Александрович выжидающе взглянул на Николая Степановича.
— Верно! — подтвердил и капитан Каминский.
— Прошу к столу,— улыбаясь, проговорила жена Реутова — Лина Петровна, молчаливая женщина с серьезным, внимательным взглядом. В обращении с окружающими она держалась приветливо и просто. Просто были причесаны на прямой пробор ее темные седеющие волосы. И в квартире ничего кричащего, ничего вычурного.
Но главным образом пленили сердце Елены Ивановны дети Реутовых. Мальчик лет шестнадцати и, вероятно, годом младше его девочка с таким же бледным и строгим, как у матери, лицом.
Ребята сидели за столом, не вмешиваясь в разговоры старших, лишь изредка обменивались улыбками.
Потом дочка тихо сказала:
— Мама, мы пойдем...
Мать ответила легким, наклоном головы. И, когда ребята, осторожно отодвинув стулья, вылезли из-за сто-ла, добавила:
— Вы собирались в кино. Моя сумка, Ириша, в спальне. Зайдите на обратном пути в гастроном.
— Хорошо, мама.
Проходя мимо большого аквариума, девочка бросила щепотку корма рыбам. И аквариум понравился Елене Ивановне, и стоявший на видном месте глобус, и книжный шкаф. Это не была выставка книг в красивых переплетах. Тут стояли справочники по биологии, детские потрепанные книжки, новинки и старинные фолианты в тисненых переплетах с кожаными корешками.
Николай Степанович в присутствии старого капитана помалкивал. Да и не дали бы ему слова сказать, ни Каминский, ни его жена, без умолку рассказывавшие вся-
кие забавные истории из многолетней морской практики капитана. Начинал говорить Каминский, Томочка бесцеремонно перебивала, вставляя подробности и дополняя рассказ мужа, словно и она была с ним все время в море. Он снисходительно бросал: «Не мешай»,— и продолжал говорить.
Был он лет на десять старше своей супруги, ревниво следил за каждым ее движением и, по всей вероятности, влюбленно смотрел на нее так же, как и в первые годы женитьбы. Улыбалась Томочка — улыбался он, если Томочка на кого-либо косилась, туда же обращал взоры и ее супруг.
Она так свыклась с тоном молодой избалованной женщины, что сохраняла его и теперь, имея уже взрослого сына.
— Да, так вот наш дед,— говорил Каминский.— Он еще из тех просоленных моряков, что на парусниках службу начинали.
— Кочегаром на твердом топливе,— не без гордости добавила Томочка.
— Гребок, лопата, раскаленная топка. Тяжело было.
— Не то, что теперь на ваших судах, фешенебельных отелях, двигатели как у автомашин!
— Томочка, милая, что ты говоришь?! Какие лнтома-шины? — Каминский обвел взглядом присутствующих, как это делают родители, услышав от своего отпрыска что-то очень смешное.— Автомобиль работает на бензине, а судовая машина на солярке.
— На солярке, ил керосине, не все ли равно? А дед не пьет.— По-видимому, последнее обстоятельство очень тревожило Томочку.— И к друзьям ил скамеечку редко стал ходить.
— На бульваре над портом такие же, как он, пенсионеры собираются — друзья. Полпароходства у него друзей. Старого закала моряк, за товарища готов в огонь и в воДу.
- Что верно, то верно! За товарища готов дочь родную предать. Да что предать, предал! — перебивая мужа, весело объявила Томочка.— У меня с Димкой,— она кивнула на мужа,—уже было все решено, захотелось ему с отцом познакомиться.
— Надо же было с будущим тестем поговорить. Так хорошо посидели,— с удовольствием пояснил Каминский.— Потом пошел меня дед провожать.
— Ага! Не без умысла пошел,— вставила Томочка.
— Не без умысла,— согласился супруг.— Обнял меня дед за плечи. Зачем, говорит, тебе...
— Главное-то, главное пропустил1
— Не мешай, Томочка!
Не слушая супруга, смеясь, договорила:
— Сначала дед сказал: хороший ты человек, Митя, но жалко мне тебя. Свой — моряк. Как вам нравится?! Дед будущего зятя жалеет, час назад с ним познакомился. А родную дочь ему не жаль! На что, говорит, тебе такая жена?! Ей бы только книжки читать. Спит до полудня. Лентяйка! Ни черта делать не умеет: ни обеда сварить, ни пирогов испечь! Беги, друг, пока не поздно! Беги, говорю тебе, куда глаза глядят!
— Так ведь не послушался. А прав был дед! Ох, как прав,— с комическим вздохом заключил капитан.— Не знал за дочерью еще одного греха: по четыре часа в парикмахерской просиживать.
— Тут уж ничего не поделаешь. Седина. Надо,— глубокомысленно пояснила Елене Ивановне Томочка.
— Вот только не знаю, кто успевает и обедом накормить, и убрать, и обстирать трех мужчин,— удалось, наконец, вставить слово хозяйке дома.
— Верно, Лина Петровна, ведь никто из них палец о палец дома не ударит.
— А мусор кто выносит?
— Действительно, сегодня впервые вынес.— С лица Томочки сбежала улыбка, она вздохнула, вернулась к наболевшему: — У окна часами дед стоит, в море смотрит.
— Пропадает на берегу,— словно про себя заключил Каминский и, обернувшись к Михаилу Александровичу, продолжал:—Денег, говорит, мне вообще не платите, только в рейс возьмите. А ведь крепкий еще старик.
— Но старик, пенсионер,— неопределенно промычал Реутов, и лицо его отвердело.
— Практикантов, молодых матросов поучил бы уму-разуму,— нашел уместным вставить и свое слово Николай Степанович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51