То каюта, то лазарет. Действительно, проявила внимание!
— Не думала, что ваша нога в таком плачевном состоянии.
— Значит, неважные мои дела?
— Будем лечиться. Вам когда-нибудь стрептомицин кололи?
— Мне? С чего бы? Я никогда не болел.
Придется делать пробу. Опять уйдет время. А в таком состоянии важны каждые полчаса.
— Ну, что бы вам раньше не прийти?! — сокрушенно воскликнула она..,
— Так ведь кино,— виновато произнес Любезнов.
Все его ухарство как рукой сняло. Думал, «милая док-торина» успокоит, а она сама разволновалась.
Через час Любезнову стало совсем йлохо. Несмотря на введенные антибиотики, температура поднялась до сорока. Больной впал в бессознательное состояние, что-то бормотал. А Татьяна, сидя рядом с ним, листала справочник по хирургии. Острый тромбофлебит? Но он не дал бы такой высокой температуры. Остеомиелит? Тоже слишком бурное развитие. А если нужна будет ампутация? Кто сделает? Только в порту, в больнице. Капитану она уже сообщила о тяжелом состоянии матроса. Если б они находились в Красном море или где-либо в северных широтах, легче было бы связаться по радиотелефону, попросить консультацию. Но ведь оперировать все равно невозможно.
Татьяна наклонилась к больному, поправила на лбу пузырь со льдом, пощупала пульс. Никогда она еще не наблюдала такого частого прерывистого пульса.
Побежать к капитану. Пусть что-то делает, может, в какой-нибудь порт зайдет.
— Галя... Пить, пить...
Он уже не раз звал жену. То выкрикнет, то невнятно пробормочет ее имя.
Позвонила по телефону Маринке. Не оставишь его одного. Та прибежала через несколько минут. Увидев Любезнова, бросилась к нему:
— Боже мой, Толечка! Что же это с тобой?
— Посиди с ним, пока я схожу к капитану.
— А что делать? Надо что-то делать. Как же я не догадалась?! Он сегодня ничего есть не хотел,— причитала девушка.
Капитан был на мостике и, выслушав Татьяну, вызвал начальника рации. Надо попробовать связаться с радиоцентром. Через него дозвониться в больницу моряков.
— В любую больницу, —сказала Татьяна. Виктор посмотрел на нее.
— Трудно в этих широтах. Но постараюсь.—На переносице незнакомая ей суровая складка.
— Жизнь человека от этого зависит!
— Понимаю.
— Через какое-либо наше судно попробуйте,— посоветовал капитан.
— Понял.— Виктор скрылся в проеме дверей.
— Свяжется! С самим господом богом свяжется,— сказал Пал Палыч.— Таких радистов, как он, на Черном море раз, два —и обчелся.
— Широты тут неблагоприятные. Суда редко встречаются,— пробубнил капитан, направляясь в штурманскую рубку.
Татьяна пошла, за ним.
— Лучше бы в какой-нибудь порт,— умоляюще сказала она.
— Ну сами посмотрите на карту. Южный берег Африки. Где тут порты? До ближайшего сутки ходу.
— Ужасно! — Татьяна схватилась за голову.
— Но ведь только сутки. Ничего за это время не случится? — спросил капитан. Только теперь, в освещенной рубке, по выражению лица Татьяны, по ее отчаянному возгласу он понял, что положение Любезнова действительно очень тяжелое.
— Целые сутки?! Слишком долго! — прошептала Татьяна.— Скажите Виктору Дмитриевичу, пусть узнает, может, на каком-нибудь судне есть хирург. Должен же где-то быть хирург?
— Хорошо, хорошо! Успокойтесь. Он сделает все, что нужно. Подождите, пока выйдет на связь.
— Я не могу надолго оставить больного.
— Так напишите все, что нужно. Виктор Дмитриевич передаст радиограмму. Если будет радиотелефонная связь — вызовем. Идите ко мне в каюту и пишите.
На листке бумаги Татьяна изложила симптомы болезни, свои наблюдения. В радиорубке молча положила исписанный листок на стол.
Напряженный сидел Виктор у передатчиков.
Теперь хоть есть какая-то надежда связаться с судном, берегом, что-то уже делается.
Однако, когда Татьяна вошла в лазарет, чувство некоторого облегчения мгновенно улетучилось. Над Любез-новым стоял Дзюба и рассматривал вздувшуюся ногу.
— Резать надо, загнется хлопец,— сказал он.
— То есть как? — машинально спросила Татьяна, глядя на посиневшие губы матроса, на желтизну у висков.— Ампутировать?
— Да нет! Вот тут разрезать,— указывая чуть повыше раны, твердо проговорил Дзюба, словно он только этим всю жизнь и занимался.
— А если сепсис,— она сказала первое, что пришло ей в голосу. Не объяснять же Дзюбе насчет тромбофлебита, остеомиелита и всяких иных подозрений.
— Он уже есть, тот сепсис. Не стойте, не тратьте время, Татьяна Константиновна, доходит хлопец.
— Может, по радио свяжутся. А то вдруг навредишь.
— Некуда уже вредить.
Маринка схватила ее дрожащими руками за плечи.
— Спасите же Толика! Умрет он!
— Перестань! — хмуро сказала Татьяна. Дзюба прав, медлить нельзя. Ну, а если она решится на оперативное вмешательство и потом — летальный исход? Невропатолог оперировал. Взялся оперировать, не имея никакого опыта. Ничего этого не умея. Она приняла все меры, антибиотики. Мало ли что бывает в морс. И если умрет, то не по ее вине.
Меры были приняты.
— Выйди на минуточку, дочка,— вдруг обратился к Маринке Дзюба и подтолкнул ее к двери.
Когда он вернулся к койке, круглое добродушное лицо его было неузнаваемым. Тяжело раздувались толстые ноздри широкого приплюснутого носа, небольшие глазки свирепо уставились на Татьяну.
Она непроизвольно сделала шаг назад.
— Тебе тут що, круиз?! Обжиматься с хлопцами пришла? — Он невнятно пробормотал ругательство и больно стиснул ей плечо.— Бери ножа! И не финти! Я тебе не Витька!
— Вы с ума сошли! Как вы смеете?! — крикнула Татьяна.
— Бери ножа! Учили тебя, так дело делай. Не было бы тебя, так сами бы впорались.
Татьяна бросилась к умывальнику, стала тереть щеткой руки.
— Дочка! — крикнул в коридор Дзюба.— Иди допо-можи!
Маринка вошла и остановилась возле Татьяны, дожидаясь ее распоряжений. А Дзюба, став прежним, добродушным Дзюбой, басил:
— Надо йод. Вон, Маринка, на полке.
— Инструменты на плитке,— каким-то не своим, гортанным голосом сказала Татьяна.
— Ну и добре. И инструменты, все готово,— продолжал Дзюба.— У нас в лесу, это когда партизанили, товарищ Степан ножовкой, что по металлу, ногу Ваньке
Лихачеву геть отшматовал. И спас хлопца. По сей час малярит. Не скажешь, что дядька на протезе. Простыней чистых принести?
— В ящике есть стерильные.— Татьяна почувствовала себя спокойнее от того, что Дзюба был здесь. Его окрик и напугал и отрезвил ее. С облегчением подчинялась она воле сильного, опытного и решительного человека.
— Вот тут бы надрез сделать. Крови поменьше будет,— тоном профессора произнес Дзюба.
Татьяна удивленно взглянула на него.
— Ну що?! Я у товарища Степана операционной сестрой, чи то братом, состоял. Не боюсь кровищи, вот и взяли. Ну, с богом!
Все еще стояла со скальпелем в руке Татьяна. Только бы не дрогнула рука. Не приходилось ей резать по живому. Стиснув зубы, постаралась сосредоточиться на одном. Не повредить бы нерв, кровеносный сосуд. Задержав дыхание, сделала ровный, глубокий надрез.
Любезное едва шевельнулся. Не чувствовал боли, не слышал того, что говорят. Хлынула бурая, темная кровь.
Татьяна испугалась. Неужели все же повредила вену? Подняла глаза на Дзюбу. Тот успокаивающе кивнул:
— То дурна кровь. Маринка, марлю давай.
— Вот она... Не могу,— прошептала девушка, отвернулась, нетвердо ступая, отошла от койки.
Дзюба подхватил тампоны, умело подал Татьяне, негромко посоветовал:
— Давай еще надрез. Повыше. Заражение вон куда пошло. Давай, давай. Эти насечки по-научному зонти-ковыми зовутся. Делали их.
— Не зонтиковые, а лампасные...— Она стала чистить тампонами рану. Уверенность Дзюбы будто передавалась и ей. Как бы она без него обошлась? Дзюба завладел ее волей, ее сознанием, словно загипнотизировал. Она, подчиняясь, делала так, как нужно было, и то, что нужно было, чего она одна никогда бы не смогла сделать.
— Маринка, носа вытри да разыщи санитарный паспорт Любезнова.— И, обращаясь к Татьяне, Дзюба добавил: — Хай глянет, какая у него группа крови.
— Конечно, конечно,—поспешно согласилась Татьяна, досадуя на себя, что не догадалась сама об этом
распорядиться. Она наклонилась, разведя руки в стороны, послушала сердце.
Все те же частые, прерывистые удары. Может быть, придется переливать Любезнову кровь? И этого она не умеет, хоть в институте под наблюдением врачей однажды пробовала. Так ведь и тут Дзюба поможет. Мелькнуло воспоминание, как поучала она кока насчет санитарии, с каким апломбом внушала ему элементарные истины. И ни разу не прервал ее, спокойно выслушивал разъяснения о вреде микробов и пользе чистых тарелок.
— Сделаем еще последний надрез,— сказала она. Раны очистились, немного кровоточили. Но закрывать их нельзя. Надо сделать дренаж.
— Прокладочку,— пояснил Маринке Дзюба.
— Какие еще прокладки? — едва слышно пробормотал Любезное.
— Очухался?! — обрадовался Дзюба.
— Толечка! Тебе лучше?—Маринка склонилась над матросом.
Он не ответил.
— Опять в беспамятстве, - прошептала девушка.
— Сейчас закончим,— скорее чтоб подбодрить саму себя, а не своих помощников, сказала Татьяна.
Неожиданно в лазарет вошел капитан.
— Нельзя! Нельзя сюда! — крикнула она. Николай Степанович отступил, прикрыл за собой
дверь. Он спустился взглянуть на матроса, а главное — сказать, что Виктор Дмитриевич связался с «Россией». Если «Иртыш» изменит курс, то завтра в море они встретятся. На «России» хирург.
Все это капитан объяснил череа полуоткрытую дверь. Татьяна ответила, что хотела бы поговорить по радиотелефону с «Россией».
— Это Виктор Дмитриевич непременно организует,— сказал капитан. Значит, не надо менять курса и принимать на борт хирурга. Татьяна сама управилась. Молодец девушка!
В самом лучшем настроении он двинулся на мостик. Но если б капитан знал, в каком тяжелом состоянии находится больной, то вряд ли так уверенно отказался бы от помощи опытного врача, потому что оперативное вмешательство далеко не всегда может приостановить бурно развивающийся процесс заражения крови.
ГЛАВА 16
В вестибюле толпились «морячки», так обычно называют жен моряков. Оживленные, нарядные, они собрались здесь получить переведенные мужьями деньги, узнать последние новости.
Зарплату выдавали каждой группе судов в определенный день, поэтому у окошечка кассы встречались почти все жены моряков с «Иртыша».
Елене Ивановне обычно переводили деньги на сберкассу. Но, уходя в рейс, Николай Степанович, по-видимому, забыл взять с собой номер сберкнижки. Узнав, что перевода нет, Елена Ивановна не очень огорчилась. Раз в месяц не так уж трудно сходить в бухгалтерию, тем более, что там женщины скажут не только, в какой советский порт придет судно, но и куда будет следующий рейс. Сведения эти большей частью бывали верны.
В этот раз Елена Ивановна выслушала информацию о том, что корпус «Иртыша» сильно оброс. В южных морях суда всегда обрастают «бородой», поэтому по приходе в Союз судно поставят в док. Узнала также и о заражении крови у Любезнова. После операции жизнь матроса уже вне опасности. Зашел разговор и о врачихе.
— Чего, собственно, она в рейс пошла? — возмущалась жена боцмана, поправляя съезжавшую набок огромную, из серебристой лисы, шапку, делавшую эту маленькую женщину похожей на гриб.— Работала, работала в больнице и вдруг приспичило в рейс.
— Не будь ее, Любезнову не дожить бы до порта,— сказала жена второго механика. Она пришла, видно, прямо из школы, потому что сумка ее была набита тетрадями.
— Не было бы ее, был бы другой врач,— запальчиво воскликнула боцманша.— Вы бы видели, как она плыла по палубе. Волосы распустила, глазищи подвела., а мужики и рты пораскрывали! .
Елена Ивановна улыбнулась ее горячности. Впрочем, и судить строго жену боцмана нельзя. Уходит муж в долгий рейс. День и ночь только палуба, каюта, некуда пойти. Вот и боится, как бы за Танечкой не стал ухаживать.
— Мне говорили, что эта докторша...— Женщина оглянулась по сторонам, прежде чем сообщить, что именно ей говорили, и, увидев жену капитана, запнулась, покраснела. Однако она тут же воскликнула: — Здравствуйте, Елена Ивановна! Что же вы там в хвост стали! Вы ведь, наверное, торопитесь!
Женщины охотно расступились, приглашая жену капитана пройти к окошечку кассы.
— Ярошенко. Теплоход «Иртыш»,— сказала Елена Ивановна.
— Знаю, знаю. Но вашу фамилию я что-то не встречала. Сейчас проверю.— Кассир полистала списки, куда-то позвонила.— Нет, капитан Терехов доверенности не присылал.
— Спасибо,— Елена Ивановна торопливо попрощалась. И то, что никто из них ни словом не обмолвился по поводу забывчивости капитана, усилило охватившее ее чувство неловкости.
Если б предвидела нечто подобное, то, конечно, не пришла бы сюда. В крайнем случае позвонила бы в бухгалтерию. Но ей и в голову не приходило, что муж третий месяц забывает переводить деньги. Теперь она дома одна. Ее заработка вполне хватает на жизнь, но ведь надо было как-то предупредить.
Женщины, вероятно, молчали только до тех пор, пока за ней не затворилась дверь. А теперь обсуждают странное поведение капитана. Зачем нужно было ставить ее в столь глупое положение?! И вообще, что все это значит? Не хватает только, чтобы и она, как стоявшая в очереди женщина, стала связывать забывчивость мужа со злосчастной врачихой.
Забывчивость? Пу, нет. Кассовый помощник не раз напомнит. Просто Николай давно мечтает о машине, решил подкопить денег. Но не так это делается. А радиограммы? Почему он и радиограммы забывает посылать? Тут что-то другое. Но что?
И тогда, в тот приход, странный такой был, раздражительный, словно искал, к чему бы придраться. Не говоря уже о сыне, вдруг пристал: почему соль в пластмассовой коробке? Видел ее сто раз, а тут прочел целую лекцию: в деревянной надо хранить соль. Брюки в химчистке плохо отгладили. Еще на час разговору. Все не то, и все не так.
До каких же пор уверять себя: настроение у Николая плохое, неприятности. И раньше бывали неприятности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51