— Хорошо, пойду вам навстречу,— с нажимом проговорила заведующая.
Татьяна безразлично кивнула и застегнула сумку.
— Он вам мешает, спустите ребенка на пол,— безапелляционно произнесла заведующая.
Саша вцепился ручонками в Татьяну, захныкал.
— Ирина Александровна! — позвала заведующая.— Ирина Александровна! — опять обратилась к вошедшей нянюшке.— Возьмите ребенка.
Ирина Александровна, квадратная, атлетического сложения женщина, ловким, быстрым движением молча оторвала ребенка от Татьяны.
Тот зашелся в крике.
— Уходите, да побыстрее. Слышите, доктор! — распоряжалась заведующая.
Татьяна, не глядя на Сашу, пошла к дверям. Она не могла больше слышать этого надрывавшего душу крика. Надо бежать, бежать, оставив ребенка здесь.
И уже не крик, а отчаяние, мольба в зазвеневшем и оборвавшемся:
— Мама, мама!
И остановилась. Бросилась к нему. Схватила, прижала к себе:
— Не отдам. Сынок, успокойся. Пойдем домой! Мальчонка глубоко всхлипнул, обхватил ее шею, прижался щекой к ее щеке и, обессиленный, затих.
— Вот это уже совсем зря,— недовольно проговорила заведующая.— Сентиментальность педагогу категорически противопоказана.
- Я не педагог... И возьму его с собой,— взволнован-но проговорила Татьяна, протянув руку к документам. - Это останется у меня. Вернуть их я не могу,— ле-дяным тоном изрекла заведующая.
Вы ведь только что не хотели их брать,— удивленно произнесла Татьяна.
Но раз привезли ребенка, теперь я не имею права его отдавать.— Заведующая села за стол и обернулась к стоящей у стены нянюшке.
— Считайте, что мы его не привозили,— решительным движением Татьяна взяла документы, щелкнула сумкой.— Бумаги мне теперь нужны, чтобы усыновить Сашу.
— Поразительно,— пробормотала заведующая, удивленно глядя на Татьяну и всем своим видом показывая, что не одобряет ее поведения — несерьезного, несолидного.
— Вы могли бы взять ребенка постарше,— после продолжительного молчания посоветовала.
Татьяна в это время застегивала на малыше пальто, надевала шапку.
— Какого ребенка? Зачем? — Татьяна была занята своими мыслями и не сразу сообразила, что именно име-ет в виду заведующая.
- Ведь мальчик не совсем здоров. А если рецидив?..
— Он здоров! Слышите, совершенно здоров! — резко проговорила Татьяна, не заметив, что ее тон — тон матери, а не лечащего врача.
Вдруг стало так спокойно, так легко на душе, почувствовала себя такой счастливой. Это был ее ребенок, потому что только она была ему нужна. Нужна больше, чем та, которая называлась матерью.
Такое, родилось в эту минуту чувство, словно давно хотела взять домой свое дитя, а ей в этом мешали, и она нервничала, волновалась, не знала, как быть. Вот такое странное чувство, хотя все было не так. Быть может, подсознательно, давно созревало это решение, поэтому и перевод в Киев отвергла.
Увидев сияющую Татьяну с ребенком на руках, Люба-ша радостно взвизгнула.
— Знала, знала! Еще раньше знала, что не отдадите Сашку,— с жаром твердила.— Я стирать буду и купать его буду. Иди ко мне, Сашок!
Но Саша хотел одного: чтобы его не трогали. К ним спешила Мария Степановна:
— Как гора с плеч, боже мой, как гора,— смеясь, утирала концом платка глаза.— Он мальчик хороший, аккуратненький...
— Какой ни есть, а мой. Мой сын! —Было так странно и хорошо повторять: мой сын.
А девочка с черной челкой снова стояла возле машины и испытующе смотрела на Татьяну. Та подошла, потрепала ее по щеке и сказала, словно оправдываясь:
— Я его домой забираю. Девочка тихо спросила:
— Навсегда?
— И тебя навсегда заберут домой. Обязательно.
Но глаза девочки оставались по-взрослому серьезными. Она не поверила, потому что знала больше, чем нужно знать ребенку в шесть лет.
И Татьяне от этого взгляда стало неловко за свою ра- ; дость, за обретенный покой.
И раздумывать было нечего. Она останется в клинике с детьми. Все эти статьи, работы — это потом, потом. По возможности.
— А Сашеньку принесите завтра в клинику. Кому он помешает? А потом уже в ясли определим,— просила Мария Степановна. Пока ехали домой — обдумала.
— Не надо в больницу! — запротестовала Любаша.— Я завтра в школу не пойду, буду казенить, а послезавтра воскресенье.
— Устроимся. И «казенить» тебе, Любаша, ни к чему,— ответила Татьяна. Попрощавшись с Марией Степановной, стала осторожно, чтоб не разбудить малыша, подниматься по лестнице. Наплакавшись, он и во сне всхлипывал. Так, спящего, Татьяна и внесла в комнату.
— Не уходи, Любаша. Помоги мне, пожалуйста, снять со стены ковер, на пол постелим,—шепотом сказала Татьяна, укладывая на свою постель Сашу.
— Правильно, а то еще простудится.— И Любаша, склонившись над малышом, стала осторожно стаскивать с него пальто.
ГЛАВА 45
«Иртыш» ошвартовался у причала Хайфона с уже открытыми, приготовленными к выгрузке трюмами, наполненными станками, медикаментами, минеральными
удобрениями.
— Посмотрите, сколько тут наших судов! — проговорил Пал Палыч, обращаясь к капитану.
— И сколько встречающих! — Николай Степанович помахал рукой, отвечая на приветствие собравшихся на причале ребятишек и взрослых.
Казалось, здесь нет, никакой войны — так радостны и веселы были лица людей на причале: если б не повязка у старика на лбу под конусом соломенной шляпы, если б не костыль в руке юноши, не пустой рукав докера, не свежие развалины да черные стрелы на стенах складов, указывающие ход к бомбоубежищам.
В рукаве реки Красной, на берегах которой раскинулся порт, кроме советских, стояли польские, немецкие
суда. С причалов по-прежнему доносилось радостное скандирование:
— Друж-ба! Сонг кам! Друж-ба!
— «Сонг-кам» — по-вьетнамски «добро пожало-вать»! — пояснил Олег, появляясь из радиорубки. У Виктора Дмитриевича узнал значение слов.
— Всех желающих пустите на борт,— распорядился Терехов.
— Донг тьхи! Товарищи! Поднимайтесь на судно! — кричал Олег вниз.
Принимая различные делегации, Терехов освободился только через часа полтора, когда веселье на кормовой палубе.было в полном разгаре. Ребятишки, сложив возле борта полученные подарки, с восторгом смотрели на Зимина, который на импровизированной сцене под аккомпанемент гитары показывал фокусы — Олег считал, что без музыки: даже фокусы смотреть .неинтересно.
Из третьего и четвертого трюмов уже выгружали тяжелые ящики.
Да, все как будто в порядке. Но в Танкинском заливе встретилась эскадра — боевые корабли, авианосцы. По-требовали, чтобы «Иртыш» остановился. Убедились — мирный груз на борту.
Не нравится, что партизаны ведут наступление. Армия свободного Южного Вьетнама окружила Сайгон, вот и боятся подкрепления. Но ушли с носом: в трюмах «Иртыша» нет военных грузов.
Николай Степанович вошел в спальню. Можно раздеться, лечь спать уже здесь, а не на узком диванчике в салоне, зная, что каждую минуту могут позвать на мостик.
Только теперь, когда переход позади, чувствуешь усталость, ломоту во всем теле, но главное — сильно болят глаза.
В стенгазете две строчки: «Позади с десяток морей и три океана, пройден мост дружбы СССР — Вьетнам!» Всего две строки, а сколько было всего. И потрепало у мыса Доброй Надежды, потом неполадки С двигателем устраняли... Правда, справились за семь с половиной часов, но эти семь с половиной тоже стоили нервов. Да и тревоги — шлюпочные, пожарные — не такое уж развлечение для капитана. Постоянное беспокойство за тех, кто и машине и на палубах. Было это и раньше, но почему-то не так чувствовалась усталость. Годы, что ли, берут свое. Но ведь какие деды-капитаны плавают. Вероятно, тут дело не в годах, а в какой-то неустроенности. Нет впереди берега, где тебя ждут, где ты можешь спокойно отдохнуть, нет того, что называется домом. Бывало, напишешь в рейсе письмо Леле — и сразу полегчает. А получишь радиограмму — целый день праздник. Виктор приходил тогда немножко торжественный, с загадочной улыбкой, словно дорогой подарок преподносил.
Теперь он вежлив, как всегда, исполнителен, но ничего не осталось ни от прежней задушевности, ни от его гневного и молчаливого обличения. Теперь лишь деловые отношения, при которых лишнюю минуту не постоит ни на мостике, ни в капитанской каюте. Да и он, Терехов, его никогда не удерживает.
Капитан выдвинул ящик у изголовья койки. Письма, записные книжки, среди них — фотография Елены. Фотография, которая раньше стояла у него на столе, а потом перекочевала в ящик.
Хранит, потому что надеется. Глупо. И самолюбие' все же надо иметь. С моря хотелось иногда послать радиограмму. Самую последнюю радиограмму, чтобы окончательно обрубить последний, связывающий конец. И послал бы, но ее придется передавать через Виктора. Но
раз уж такая радиограмма не отправлена, остается принять твердое решение: не делать никаких попыток к примирению. Не унижаться.
Доживать век бобылем. Довольно приключений. Довольно ходить в «женихах» на пятом десятке. А советы товарищей: «Найди солидную женщину, хорошую хозяйку»,— и того глупее. Жениться только затем, чтобы тебе варили, тебя обстирывали. И это после жизни с Еленой. Конечно, тем, кто постоянно на берегу, проще. И он, быть может, со временем бы встретил... Нет, не в этом дело.
Видно, и вправду есть судьба. И его судьба — Леля! «Эти тихие, подмосковные вечерал.» — доносилось с палубы. Виктор когда-то пел в их доме. Сейчас же песня немного иная, потому что очень своеобразно звонко, октавой выше подтягивают гости.
— Вьетнамская песня «Солдат идет на фронт»!—донесся голос Олега.— Ланг Ван Ханг Куаи!
Сначала возникла мелодия, четкая и ясная, будто вела ее скрипка. Но Николай Степанович знал, что это играет старик на дан бау — большой черной полированной деке с натянутой на ней струной. Если б не видел этого удивительного музыкального инструмента на палубе — не поверил бы, что звучит именно он: то соло скрипки, то словно вступала арфа. Сначала негромко, лирично, будто прощаясь с родным домом, с мирными полями, запел хор, потом, нарастая, зазвучал грозный марш защитников.
Не зная языка, Терехов понимал все-таки, о чем поют на палубе, воскрешая в его душе далекие тревожные во-
споминания, когда мальчишкой при эвакуации отстал от матери и сестры — отец был на фронте,— скитался по ры-боловецким сейнерам, тонул, был воспитанником в полу- экипаже и матросом на морском охотнике в последний год войны. И снова тихо, проникновенно затянули: «Самое синее в мире Черное море мое...» Под эту песню и уснул. Вдруг грохот. Гроза? Ураган?! Сполохи молний на переборке? Схватил телефонную трубку. — Тревога! Виктор Дмитриевич, объявите тревогу! Сигнал громкого боя уже заливался над «Иртышом». И плохо повинующимися губами: — Дети еще на борту? Вздох облегчения после Ответа Виктора!
— Ушли. Все гости ушли!
— Свяжитесь с Москвой.-— А в машину:— Готовить главные двигатели!
Вахтенный помощник в проеме двери. Снова оглушительный рев над «Иртышом» и уже ненужный доклад вахтенного. Грохот взрыва. Содрогается корпус корабля, Вдали рыжие языки пламени. И еще зарево пожара, еще.
— Связь есть! —--сообщают из радиорубки.
И сейчас, в такую минуту, Виктор сумел связаться.
— Передайте: бомбят Хайфон. Видим большие пожары.
— «Фантомы»! — Лицо Зимина — белая маска.
На палубе моряки, глухой говор. Возмущенные возгласы.
— Начальнику рации, боцману, вахтенному матросу надеть каски! Остальным укрыться! — командует Николай Степанович.— Аварийной, пожарной партиям быть в боевой готовности.
Любезной доложил: пластырь, пожарные средства — все готово.
И рядом неожиданно спокойным Пал Палыч. Ровным голосом отдает распоряжения.
На бреющем проносятся, над кораблем тяжелые ревущие тени. Сотрясаются воздух, палуба от грохота взрывов в городе и на причале. Оседает черная стена, заслонившая луну, звезды, небо.
Деловитый вопрос Пал Палыча: — Вы собираетесь уйти из порта?
И краткий, резкий ответ: - Не собираюсь! Некуда!
— Похоже, что фарватер заминирован... Блокировали порт, теперь бомбят.,.
Разрыв. Глухие всплески вскипевшей воды у борта, визг осколков, полоснувших по стальной обшивке мостика, и ржавый сноп огня на причале, силуэты мечущихся людей.
— Сгорят склады. Все начисто сгорит,— в тревоге кривит Пал Палыч.
— Пожарная партия на берег. Пожарному помощнику оставаться здесь.
— Позвольте мне на берег с матросами? — сухо бросает подтянутый, суровый, незнакомый в эти мгновения Пал Палыч. Ничего нет в нем от прежнего, неуверенного в море, встревоженного, сомневающегося.
Секунда колебания — ведь не предусмотрено... И все же:
— Идите! Возьмите Любезнова!
— Виктор Дмитриевич связался с нашими судами,— говорит Алферов.
Освещенные пламенем пожара, видны на трапе моряки с огнетушителями, топориками, шлангами. На причал прыгает Пал Палыч.
Опять гудят самолеты. Это с авианосцев, которые стоят на рейде. Оглушительный грохот ракет... Характерный, скрежещущий лязг. Терехов обеими руками вцепился в планшир. Уж он-то хорошо знает этот лязг!.. Разбили какой-то корабль.
Шланги, протянутые с «Иртыша» на берег, качали воду, пенную смесь, хлопьями преградившую путь огню. Но не стихало пламя. Оно лишь споткнулось. Дальше не шло.
— На берег еще двух матросов,— распорядился Терехов и резко отшатнулся. Полоснув по обшивке, осколок просвистел возле самого плеча и врезался в переборку.
— С других наших судов тоже отправили людей тушить пожары,— доложил Виктор.
«Фантомы», несмотря па ожесточенную пальбу зениток, бомбили город и порт по квадратам, вздымая огненную землю, смерчи воды и розоватого ила.
Вахтенный помощник Алферов, вчерашний курсант, держится молодцом, будто идет очередная тревога. Он и на ученьях удивлял своей собранностью.
— В наш советский таниер попала шариковая. Много раненых,— торопливо докладывает Виктор.—Нужна срочная ампутация. Буфетчице. Ей ногу... Просят помощи.
Капитан обернулся к Алферову:
— Отправьте врача и Маринку.
Война..
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51