В антракте вышли покурить. Ярослав дал волю восторгам: только так! Языком плаката! Это посильней любой интриги. Сюжет — движение мысли, страсть познания! И нечего пожимать плечами. Все здорово! Ты, Иван, который призван...
— Нет. МХАТ лучше,— уныло ответил Осадчий.
— Андрей! Ты чего молчишь? Именно теперь нам нужна открытая декларативная публицистичность,— горячился Ярослав.— Все современно. Все ново!
— Не очень-то ново. Такое у нас уже было,— пожал плечом Осадчий.
— Подожди, Иван, я хочу слышать, что скажет наш эстет. Чего, Андрей, отмалчиваешься?!
— Занятно. Но дай разобраться. Нельзя о новом театре так сразу...
— А я сразу, как попал во МХАТ,— так сразу и навсегда!.. — вставил Осадчий.
— Вообще... Не знаю, может, я чего-то не уловил,— негромко заметил Андрей.
— Значит, не дорос! — смеясь, воскликнул Ярослав.
— Подрасту,— уже миролюбиво ответил Андрей.
— А если наоборот? — с усмешкой спросил Осадчий.
— Не страдают ли некоторые из достойнейших мужей манией величия? — поинтересовался Ярослав с невинным видом.
— Может быть,— пожал плечом Осадчий.— Только мне все это дело на сцене напоминает мозаику.
— Мозаика тоже искусство,— горячо произнес Ярослав.
— Даже когда в нее вкраплены инсценировки старых анекдотов?! — стал тоже накаляться Осадчий.— Где же вкус, чувство меры? Разве без них возможно искусство?! В том, что мы смотрели, много интересных, талантливых кусков, тем острее воспринимаются, мягко выражаясь, банальности.
— Ну, знаешь!.. — воскликнул Ярослав.— Твои орто-доксальные высказывания...
— Пусть ортодоксальные! Но без гармонии немыслимо искусство.
— Да бросьте кипятиться! — вмешался Андрей.
Когда спектакль закончился, все дружно аплодировали, но мнениями больше не обменивались, и, только сидя за ужином, Андрей вдруг сказал:
— А знаете, хлопцы, если не уедем, давайте-ка еще раз прорвемся на Таганку. Все-таки занятно: что они еще придумают?
— С меня довольно,— ответил Осадчий.
— Второй спектакль посмотрите — убедитесь: я прав.
— Что за люди! — вздохнул Осадчий.— В театр зову — они в ресторан хотят. В ресторан пришли — о театре говорят... Отключайтесь — есть хочется!
— Предлагаю первый тост за нашего первенца, что отдыхает сейчас в шикарном павильоне. Чтобы путь ему предстоял долгий и появились у него близнецы.
— Целые серии братишек, — подхватил Андрей, — и разбежались по городам и весям.
— Чтобы всюду заслужили добрую славу! — заключил Ярослав.
— Между прочим, я согласен отказаться от театра
Ермоловой, еслиб нас завтра отпустили домой.
— Ты, Иван, хорошо замаскированный обыватель. Те-бе бы скорей к своему телевизору да к Вере под бочок.
— В их семейке,— отозвался Андрей,— телевизор Вера лишь по воскресеньям включает.
— Глупости,—оправдывался Осадчий.
— Так же, как и в моем доме,— смеясь, опять сказал Андрей.— За последний год Любаше, может, раза три удалось усадить меня перед экраном.
— Твоя телепрограмма по лестнице каждый день каблучками стучит,— отпарировал Осадчий.
— С чего взял? — йожал плечами Андрей.
— Общественность поговаривает: доктор уже запрограммирована в твоей одинокой унылой жизни,— подхватил Ярослав.— Можешь объяснить? — лукаво спросил.
— Хватит зубоскалить. Пора домой,— ответил Андреи.
- Ты буквально жмотом стал Андрюшка. Открещиваешься, дабы друаьям доброго вина не выставить. А мы веди бескорыстно, правда, Ярослав?? - Еще бы! За его счастье...
ГЛАВА 49
Блокада, бомбежки... Но даже к этому можно привык-нуть или, во всяком случае, держаться так, будто приник.
Самое интересное, что он и у Виктора Дмитриевича перестал быть Олегом Илларионовичем, а просто — Олежкой. Ого, как теперь пригодилась гитара. И песенки: чем смешнее, чем веселее — тем лучше! Даже его талант — подражание различным артистам — всеми признан. Особенно когда затянешь: «И свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала...»
Но схемы... Схемами Виктор Дмитриевич продолжает допекать с прежним неистовством. Теперь уже надо найти неисправность в аппаратуре, даже не разбирая ее. Постепенно это стало удаваться, поэтому можно не очень возражать против ковшовских загадок. Они теперь не походят на неразрешимые головоломки, скорее — на кроссворды. И шум в голове. Может, оттого, что только макарончиками с подозрительной подливой пробавляешься. А порции? Как для дошкольников.
Да, были времена: Маринка даст две, а захочешь — четыре котлеты. Так нет же, набирались нахальства — шашлыки требовали.
Но о еде говорить не принято. Все жуют макароны — и капитан, и стармех. Все стали тонкие, звонкие, на глазах помолодели. И таланты открылись. Капитан в волей-
бол стал играть. Любезнов басни рассказывает не хуже московских конферансье. Марина поет. Такой ансамбль получился, что по приходе на Родину запросто можно во Дворце моряков выступать. А пока концерты только на судах, стоящих в порту.
Успеть бы выгладить брюки — на «Иртыш» прибывает вьетнамский цирк. Только бы налета не было. А то — всем в укрытие.
На мостике лишь капитан, вахтенный помощник, боцман да матрос у трапа.
— Я, дорогой мой, уже десять минут за вами наблюдаю,— раздался над самым ухом .Олега строгий голое Виктора Дмитриевича.— Вы что, уснули над схемой?
— Почему уснул?!
— Может, со мной поделитесь размышлениями? Олег помолчал, потом повернулся к начальнику рации.
— Виктор Дмитриевич, давайте поговорим по душам.
— Давайте,—с некоторым удивлением сказал тот и сел на узкий кожаный диванчик.
— Скажите честно, вы мной недовольны? — Олег лукавил, потому что работал он все время хорошо, и начальник рации не мог быть на него в обиде.
— Пока не жалуюсь.
— За что же тогда эти гонения, за что ненависть? Виктор в недоумении пожал плечами.
— Вы ведь специально ищете для меня работу.
— Работать нужно в любое.время. Ладно, раз просил по душам... Хлопец ты толковый, а шелухи на тебе целый пуд.
— Дотягивать хотите до своего уровня?
— Нет, не до своего. Ты обязан лучше меня работать. Честно тебе говорю. Лучше. Я в твои годы всего того, что можешь ты, еще не умел. Нет, даже не так. Ты на лету все хватаешь, голова у тебя ясная. И пока не я тебе, а ты мне задачки не начнешь подбрасывать, не успокоюсь! Ясно?
Олег, приоткрыв рот, с неподдельным удивлением смотрел на своего начальника. Такое и в голову не могло прийти.
— Это... правда? — наконец пробормотал.
— По душам, так по душам,— живо откликнулся Виктор.— Из тебя со временем такой ас получится, что капитаны гоняться за тобой будут! Умолять будут с ними в рейс идти!
— Умолять? — рассмеялся Олег. — Фигурально, конечно.
— Ну, а вам... Какой вам от этого прок?
— Большой! С кем, спросят, вы, Олег Илларионович, плавали? Ну и напарник мне самому нужен хороший. А что касается схем... Разве интересно, скажем, играть в шахматы с человеком, которому дашь мат в три хрда?! Уразумел?
— В принципе — да. Только, Виктор Дмитриевич, тут, наверное, все дело в характере вашем. Сидите в рубке сутками, все что-то себе придумываете.
Виктор чуть-чуть нахмурился и, казалось, на мгнове-ние забыл о своем подчиненном. Потом спохватился, негромко сказал:
— Разговор но душам окончен, Давайте-ка посмотрим, что ВЫ тут намудрили.
— Нет, подождите. Раз шахматы, так шахматы. У меня мысля одна есть.
— Ну, давай, давай,—рассеянно проговорил Виктор. Мальчишка есть мальчишка, и повозиться с ним надо много. Может, со временем, и своего будет так учить. Когда подрастет Юрик — радиотехника далеко шагнет. Ему, Виктору, уже поздно, а вот сын... Как он там? И Лизе тяжело одной.
— Вас к капитану,— сказал Олег, подняв телефонную трубку.
Виктор надел куртку, взял каску и вышел. Николай Степанович, видно, только что закончил составлять радиограмму в пароходство. На письменном столе, как когда-то, портрет Елены Ивановны. Портрет появился после той первой страшной ночи, когда пылал берег и город, когда рядом с судном рвались бомбы. И уже потом пришла радиограмма от жены капитана. Такая же, как прежде, искренняя и добрая. Удивительно,
что разделенные расстоянием и бедой, они одновременно вернулись друг к другу. И как-то сразу улетучилось отчуждение, и снова, как в прежние времена, Виктор, стал обращаться: «Николай Степанович», а не «товарищ капитан». Ничего не скажешь, Терехов мужественный, толковый человек. И проще в эти тяжелые дни стал, ближе
каждому. Даже привычки изменились. Раньше завтра-нал, ужинал у себя в каюте, и Маринка, бывало, готовила ему что-либо отдельно. Сейчас холодильник в его са-
лоне выключен. Капитан в кают-компании съедал свою скудную порцию каши или макарон.
— Постарайтесь побыстрее передать эти радиограммы,— сказал Николай Степанович, протягивая бланки.
Тот взглянул на часы: через двадцать пять минут будет связь.
— Отлично. Ко Дню Военно-Морского Флота я хочу кое-кого отметить. Утром трансляцию поторжественнее организуйте. И вот несколько слов о Пал Палыче. О нем первом надо сказать. Вел себя как моряк и погиб, спасая Других.
Вспомнился в эту минуту капитану разговор с Любез-новым— перед уходом в рейс. Разговор о морской романтике и о том, что издавна русские моряки приходили на помощь, услышав позывные «спасите».
И капитан добавил:
— Вы об этой передаче еще с Анатолием Любезновым поговорите.
— Хорошо, Николай Степанович.— Виктор взял радиограммы, но не уходил.— Вы о моем радисте не забыли?
— Нет, конечно. И он здесь отличился. У вас еще что-то? Говорите, Виктор Дмитриевич.
— Завтра у него день рождения.
— Знаю. Как обычно, поздравление по радио. Правда, торт, в какой-то мере, символический...
— Я радиограмму от его матери и брата уже принял, пока припрятал. Давайте подарим ему гитару. Нашу судовую электрогитару. Потом купим другую.
Николай Степанович достал сигареты, протянул Виктору и сам закурил.
— Я не против. Но зачем ему две?
— Та, что у него, гитара приятеля. На рейс дал. Олег как-то проговорился. А себе не купит.— Виктор понизил голос: — Все это сущая болтовня про голубые штаны. Он на берегу все для матери, для брата покупал. Отца нет — Олег в семье старший.
— Насчет гитары я не возражаю.
— Спасибо, большое спасибо!— Виктор благодарил так горячо, будто не Олегу, а ему до зарезу нужна была электрогитара.
— Минутку,— задержал его уже возле двери капитан и вышел к себе в спальню.
Вернулся он с двумя яркими свитерами в целлофановой, еще запечатанной, упаковке.
— Вручите завтра парню от имени и по поручению общественности.
— Ну зачем же, Николай Степанович? И одного достаточно.
— Они давно уже у меня лежат.
Виктор, догадавшись, кому предназначался подарок, не стал возражать.
Капитан остался стоять возле иллюминатора, глядя на обезлюдевшие причалы. Да, в тот рейс, перед тем, как его настигла радиограмма о страшной беде, купил он Васе этот подарок. Елене ничего бы не посмел привезти, а Васе... Несмотря на ссору с ним.
Лели не должна видеть этот неврученный подарок... Ведь теперь они придет истрепать.
Ему порой даже не верилось... Не верилось, что вернется домой, вернется в свой собственный дом. И, как прежде, будут ждать его из рейса.
Может, даже лучше, что не сразу после примирения они увидятся. Смогут немного привыкнуть к мысли о своей будущей совместной жизни.
Только бы вырваться, поскорее вырваться из этой проклятой блокады. Только бы. скорей кончилась война в этой далекой стране, с которой так переплелась и судьба «Иртыша», и его собственная жизнь.
Г Л А В А 50
Сосницкий прилетел специально для того, чтобы посмотреть Юрика и других ее больных. Татьяна волновалась. Было страшновато, что в случае с Юриком права оказалась она, а не профессор. Не вызовет ли у Сосницкого это определенную реакцию и не станет ли придираться ко всему, что ввела у себя Татьяна? Ведь уязвленное самолюбие такой величины, как Сосницкий, может повлечь за собой неприятности.
Но опасения Татьяны оказались напрасными. Степан Савельевич что сам заговорил о своем ошибочном диагнозе. Правда, по тону можно было заключить: настолько невероятна ошибка его, что сам себе не в состоянии ее объяснить.
Очень внимательно проконсультировал больных, о которых просила Татьяна. Ей это было совершенно необходимо для того, чтобы убедиться в правильности диагнозов и лечения. Если уж такое светило, как Сосницкий, ошибся, то надо перепроверять и себя, и своих коллег. Помнила последний разговор, когда профессор обронил замечание, что нельзя врачу болеть с каждым своим бо- льным, вместе с ним умирать — сил не хватит. Говорил, а сам... При всей своей занятости помнил о Юрике, прилетел для того, чтобы вместе с ней осмотреть, поговорить о дальнейшем лечении.
Будь кто-либо другой на месте Сосницкого, очевидно, не пожелал бы лишний раз напоминать о своей ошибке. Но вот настоящий ученый счел своим долгом приехать — без всяких просьб, по своей доброй воле.
— Я оказался прав в главном, мой очаровательный коллега,— сказал Татьяне после тщательного осмотра Юрика.
Татьяна чуть приподняла брови.
— В главном — это в вас,— объяснил профессор.
— Как это понимать? Комплимент? — сдержанно спросила. Ведь никаких иных отношений, кроме служебных, между ними быть не может.
— Почему же комплимент? — усмехнулся Сосницкий.— Там, где ошибся учитель, исправил ученик. Диалектика! Я ведь еще в институте обратил на вас внимание как на будущего талантливого медика.
Татьяна снова недоверчиво улыбнулась.
— Хорошо, я вам напомню. В клинике была больная с очень неотчетливыми симптомами заболевания. На занятиях не только ваши товарищи, но и опытные невропатологи путались в диагнозе. И вот весьма кокетливая девчонка категорически заявляет: розовый лишай. Отменяет антибиотики, элениум и прочее и назначает валериановый корень, хвойные ванны, мед, фрукты, сон на свежем воздухе. Было?
— Как вы запомнили? — поразилась Татьяна.
— Такие вещи педагоги запоминают. Студент, который, вопреки старшим товарищам, высказывает свое мнение и убежденно его отстаивает, очень дорог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51