Две ее новые знакомые станут хозяйничать в больших просторных кухнях. А быть может, через месяц после новоселья Дуся, та, с серьгами, уже позвонит в ЖЭК и начальнику устроит «зеленую жизнь» — почему нет горячей воды? Забудет о своих керогазах. Хорошо, что забудет.
Думала Елена Ивановна об этих женщинах, о мальчишке в скособоченном окне, между геранью, и о том, как говорила на активе о самых будничных вещах: о блоках и цементе, о нераспорядительности хозяйственников. И главное—о сроках, потому что от этого зависело здоровье таких, как Зойка и Генка Лавровы, которым окна и двери в детской завешивают старыми одеялами, чтобы не дуло с улицы.
Говорила Елена Ивановна резко и требовательно, заглядывая в отчеты и донесения, а помимо ее воли опять вспомнилась старуха в линялом халате. Нее это: и цемент, и керогаз — было тесно переплетено, поэтому еще напористее атаковал;: начальника треста.
Очень хотелось Елене Ивановне сказать на активе и о новом станке с программным управлением. Но не смогла. Что-то у них на заводе не получается.
Высокое начальство тоже ждало сообщения: станок готов. Но сообщения не было. И на активе где-то в конце зала Елена Ивановна видела главного инженера и директора завода. Чем-то они напоминали школьников, не выучивших урок, которые стараются не привлекать к себе внимания учителя.
Сейчас, когда столько говорилось об автоматизации производства, переходе на электронику, на станки с программным управлением, обещанного чудо-станка — по-
луавтомата с магазинной сменой инструмента и числовым программным управлением —все нет. Вероятно, поэтому и Осадчего не видно на активе.
Не сдали вовремя — естественно, пострадал и план. В ответ на чью-то резкую реплику Ярошенко негромко, но твердо сказала:
— Вы считаете, что завод срывает план, а мне почему-то кажется — берет разбег. Так тоже бывает!
И вернулась на свое место с тревожным чувством. А вдруг в чем-то и она виновата, что-то проглядела. Испытывала известную неловкость, внимательно слушая выступавших. Критиковали район, следовательно — ее.
Но только вчера к ней . заходил директор завода. И Осадчий по своим профсоюзным делам: выяснял насчет квартир для рабочих. Со всей обстоятельностью говорили о делах.
Новое, сложное не всегда укладывается в запланированные сроки.
Директор завода не встал, не попросил слова даже тогда, когда главный инженер судоремонтного резко бросил: «Завод тянет назад всю область».
Елена Ивановна почувствовала вдруг, как устала. Всегда занята, всегда торопится и тем не менее не все успевает сделать, за что ругают, со всей строгостью спрашивают.. Но вздыхай не вздыхай— ведь от этого, работы у нее, председателя исполкома, не убавится. Была даже рада, что всегда занята,— так будто легче.
Почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, обернулась и вдруг увидела Терехова. Он улыбнулся и дружески кивнул. Она ответила и сразу стала смотреть на выступавшего строителя, заставив себя слушать.
— ...опыт строительства жилых домов повышенной этажности... Построено три с половиной миллиона квадратных метров...
Почти пять лет она не видела Николая, ни разу он не дал о себе знать. Догадывалась: Татьяна запретила ему появляться. Правильно сделала. Он изменился, не очень постарел, а стал как-то тяжелее, словно бы осел.
Невозможно жить в одном городе и не встретиться. Что ж, он чужой, совершенно чужой ей человек. Все это она твердо знала. Однако что-то прежнее вдруг шевельнулось в сердце и сразу же захлестнуло тяжким воспоминанием. Она попыталась внимательно слушать выступавших и даже записывала ей одной понятные замеча-
ния в толстую клеенчатую тетрадь, куда обычно заносила все, что должна была сделать и за чем нужно было проследить самой.
После актива задержалась, чтобы поговорить и тут же решить насущные, не терпящие отлагательства дела.
О Николае не забыла, но никак не думала, что он ждет ее у выхода. Увидев его, пожалела, что не попросила прислать машину. Желающих побыстрее добраться домой всегда находилось много.
А теперь, если Николай подойдет...
И он подошел.
— Ты не возражаешь? — Он медлил, не решаясь назвать ее ни Лелей, ни Еленой:— Я пойду с тобой.
— Если это тебе нужно...
Некоторое время шли молча. Шли, словно только что познакомились, и он никак не находил темы дня разговора. Елена Ивановна не так остро ощущала эту неловкость. Не она предложила совместную прогулку.
А Терехов боялся заговорить, чтобы не напомнить о том, что, вероятно, не переболит никогда. И все же надеялся как-то, нет, не оправдаться, может, объяснить... понимая: объяснять нечего. Хотя надеялся, особенно теперь, когда увидел ее.
Никуда ему не уйти от Елены, как не уйти от себя, Будто долгие месяцы длился рейс и все то привиделось ему, как бывает в минуты усталости, подавленности, когда не мило ни море, ни судно, ни люди и хочется одного: домой, домой к Леле!
Не ждал он, не думал, что это сегодня случится с ним. И как когда-то разделяли их кромки воды между причалом и судном, толпа людей и невозможноть броситься к
борту, как все другие моряки, услышать ее голос, так и теперь друг от друга отделял их заполненный людьми зал.
Еще немного — и они окажутся вместе. Понимал: этому не быть. И не хотел понимать. Ведь, несмотря ни на что, до сих пор она его жена.
Ждал ее, терзаясь бесполезностью этого своего ожидания, и не мог уйти.А Елена? Что думает, что чувствует она? Ни одного поступка, ни одного слова не припомнить, где бы она не оставалась верна себе, той Леле, которая приехала когда-то, поверив в его большую любовь. Быть
может, по свойственной ей душевной мягкости не сказала прямо: уходи! Наконец, видимо, сжалившись над ним, Елена негром ко спросила:
— Ты в отпуске?
Он обрадовался, заговорил о ремонте, о предстоящем рейсе.
Слушает она или занята своими мыслями?
Вместе с дождем, который неожиданно хлынул, на мок рый асфальт сыпались редкие, последние желтые листья. Николай Степанович хотел взять Елену под руку и не ре шился.
— Пожалуй, мне уже совсем недалеко,— сказала она.— Не провожай, а то совсем вымокнешь.
— Ты гонишь?
— Просто... погода скверная.
— А если не гонишь, тогда... тогда...—Он искал хоть какой-либо предлог, чтобы пройти с ней оставшихся три квартала, и не находил. Ничего не находил. Вспомнил, наконец, о Каминском. Как живется ему на пенсии? Видела ли его Елена?
— В больнице старик.
— Что-нибудь серьезное? — встревоженно спросил Николай Степанович. На него, здорового, никогда не болевшего человека, слово «больница» наводило страх. Особенно, если туда попадал свой брат, моряк, такой просоленный ветрами, прокаленный солнцем Каминский.
— Боюсь, что очень серьезно.
— Так надо что-то делать! Лекарства какие-нибудь нужны?
Елена Ивановна со вздохом покачала головой.
— Лекарства? Операцию и ту... Поздно делать операцию. Если б раньше хватились. Но Томочка, ты же ее знаешь, убеждала: не хандри, не обращай внимания, обойдется.
— А сын?
— Он в Антарктике. Когда вернется — неизвестно.
— Может быть, выкарабкается? Выкарабкается,-уже уверенно повторил Николай Степанович, потому что очень хотел в это верить.
— Он мужественный человек, твой Каминский. Николай Степанович, услышав такое домашнее «твой Каминский», не удержался, негромко сказал:
— Леля...
Она не слышала или сделала вид, что не слышит. Остановилась возле дома. «У нашего прежнего дома»,— подумал Терехов. Сейчас она попрощается, уйдет, тогда все пропало. И напрасна эта их встреча. Когда еще представится, и представится ли вообще возможность снова увидеть ее одну. А зайти в свой бывший дом он никогда не решится. И, опережая ее «прощай», поспешно произнес:
- Совсем промок, а «Иртыш» в самый дальний угол завода загнали.
— Зайди переоденься,— сразу же предложила.
Если б хоть немного поколебалась... Значит, предложила только для того, чтобы он не простудился. Самое разумное — попрощаться. Кажется, все ясно.
И не мог уйти. Тяжело ступая, поднимался по лестнице к двери, которая вела в его и не его дом. Припомнилось, как первый раз шли они по этой лестнице, как первый раз увидели первую свою квартиру, свой дом. Впереди, прыгая через ступеньки, мчался Вася. Он радовался не меньше их — потому что отношения его с хозяйкой, у которой снимали квартиру, зашли в тупик. Теперь не будет никакой хозяйки. Совсем никакой!
Николай и Елена вместе переступили порог, на секунду задержались в прихожей. Крадучись, обменялись поцелуем и оба засмеялись от радости.
— Мы у себя дома, мальчишки! — весело сказала тогда Елена, вошла в комнату и села на чемоданы. Других вещей у них не было.
Мог ли предположить, что когда-нибудь вот так, неуверенно, ему придется переступать этот порог?
Хотел сесть на диван, где когда-то спал Вася, но не сел, взял стул.
В комнате все, как прежде, только новые полки над столом. Книг прибавилось, и на столе — толстые, в серых обложках, справочники.
Елена в прихожей надевала комнатные туфли.
— Ты ведь тоже вымок, скорей переодевайся,— подгоняла.
— Да-да, конечно.
— Твои вещи в шкафу.
Николаю Степановичу показалось, будто он ослышался. Не в чемодане —в шкафу? Он раскрыл дверцы. Все на месте: белье, носки, костюм. Пять лет. Пять лет лежат его вещи, словно ждут хозяина...
Неужели Леля ждала? А он только сегодня набрался храбрости, решился. Надо было раньше прийти. И не было бы этих пустых лет. Долгих лет, о которых и вспоминать не хочется.
— Если б чайку... — постарался, чтобы голос его звучал естественно, даже шутливо.
- Хорошо. Я напою тебя чаем,— отозвалась Елена.
Переодеваться пошел в спальню. Теперь тут стояла одна кровать, вторая, разобранная, виднелась из-за неплотно прикрытой двери стенного шкафа. На пуфе, возле трельяжа, брошено что-то голубое — немного шелка и кружева.
Хотел вернуться в столовую, но там Елена уже накрывала на стол.
Переодевшись, сунул свою рубашку в портфель.
В столовой на столе стояли уже хлеб, масло, печенье и розовые, фарфоровые, «под перламутр:» чашечки. Сервиз, который ему когда-то очень понравился. Купил его, кажется, в Марселе или в Италии.
При виде этих знакомых вещей неловкость, которую он только что испытывал, прошла.
— Тебе покрепче? — Но вопрос Елены, заданный обычным вежливым тоном, снова поверг его в сомнение. Забыла, что любит очень крепкий? Но даже если б забыла — зачем подчеркивать? Или это она нарочно? Вот и хлеб нарезала (раньше это делал только он), пододвинула масленку — он гость. Гость, за которым хозяйке надлежит ухаживать.
Снова не находил он ни одной подходящей фразы. А Елена, рассеянно помешивая чай, думала о чем-то своем.
— Когда опять был на Цейлоне,— начал он и запнулся. Цейлон! Ведь именно после цейлонского рейса пришла на «Иртыш» Татьяна и был с Васей памятный разговор.
Но у Елены эта фраза не вызнала никаких ассоциаций. Не по рейсам вспоминала события, происходившие в ее жизни, поэтому, отвлекшись от своих мыслей, она вежливо сказала:
— Я слушаю.
— Да нет, я так. Чай купил там отличный,—поспешил ответить Николай.
Она улыбнулась опять-таки из вежливости и кивнула — очень важно, где и какой он покупал чай.
Неужели же ни одной мало-мальски толковой фразы он так и не скажет? Если б протянуть сейчас руку, коснуться ее руки, сказать: «Леля!» И больше ни одного слова. Она бы поняла. И все как прежде.. Но он не смел. Что-то в ней изменилось.
Это незнакомое ему и влекло к ней еще больше, и создавало невидимую-, неодолимую преграду.
Но так уйти он не может. Надо сделать один хоть какой-то шаг к Леле. Потом будет еще труднее или вовсе невозможно. Только сейчас, когда они так неожиданно встретились.
Пять лет врозь. Достаточно? Можно: если не забыть,
то хоть простить.
— Леля,— негромко, сразу осевшим голосом проговорил он и коснулся ее руки.
— Леля?—Уголки ее губ дрогнули, подняла глаза,
глубокие, влажные. Только взгляд не тот, не прежним, которым когда-то смотрела на него.— Леля...— чуть слышно повторила, и в глазах такое страдание, словно не тогда, а теперь, в это мгновение, наступил конец тому, что было самого светлого между ними. Смотрела она не на мужа, а куда-то мимо его плеча. И он знал, куда обращен ее взгляд: в рамке из черного дерева, портрет Васи.
Если бы не то, что случилось, если б не мальчик. Но ничего не изменить, не поправить. Вася всегда будет между ними. Никогда ничего не повторится.
Так почему же он, Николай, все еще сидит здесь? И почему она не сказала все сразу?
— Я пойду... Лели - Он добавить больше ничего не смог.— Пойду, - и все еще чего-то ждал.
Она поднялась нерпам.
Шагнул к двери, снопа остановился, беспомощно оглянулся. Никакого другого дома не будет, потому что никакой другой ему не нужен.
И, зная, что ничто не изменится, он все же не смог и не хотел сдержаться:
— Леля... Леля, разреши мне еще прийти.
Та, прежняя, Леля не смогла бы ответить, как ответила эта:
— Тебе нужно взять вещи?
— О чем ты говоришь? — испуганно воскликнул он и, не глядя на нее, негромко сказал:—Ведь ты все понимаешь,
Она некоторое время молчала.
— И ты все понимаешь,—снова чуть дрогнули ее губы.— Есть невозможное. Не переступишь. Прощай. — Она отвернулась и подошла к письменному столу.
Но он успел прочесть в ее глазах и скорбь, и былую нежность. Это было и самое главное, и самое страшное: она еще любит, но не позволит любить себя. Не позволит себе изменить памяти сына.
ГЛАВА 33
Дверь в «малышовую» палату была приоткрыта. Возле Пети сидела мать и тихо, настойчиво повторяла:
— Скажи: мама. Ма-ма! Ну, скажи, сынок: ма-ма! Петя, худенький семилетний мальчик, смотрел на стену и никак не реагировал на материнскую просьбу.
А Саша, толстенький трехлетний малыш, стоя коленями на стуле и вцепившись в его спинку, внимательно смотрел то на Петю, то на его мать, считая, по-видимому, что идет какая-то игра. Саша не прятался от чужих, не боялся даже сестры со шприцем. С самого рождения кочевал он из клиники в клинику. Здесь, в шестой палате, лечение его завершилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51