Он внимательно, даже как-то настороженно взглянул на нее. Потом, раскрыв дверцу машины, на секунду замер:
— Почему же невозможно?
— Ответить — значит сказать банальность.
— Вы правы,— и пропустил вперед.
Она замедлила шаг. Зачем так безжалостно? За этим: «Вы правы...» — многое, И не только то, о чем думала. Какая-то покорность. Чему? Времени, которое никого не щадит. Растоптала его надежду вернуть хоть немного, хоть видимость молодости. Грубо и зло отвергла. Профессор Сосницкий — это там, здесь — одинокий, стареющий, осознающий это человек, надеявшийся. удержать, остановить неумолимое время. Что-то вернуть. Зачем же такая жестокость?..
— Степан Савельевич, дорогой Степан Савельевич, спасибо вам за этот чудесный вечер,— негромко проговорила и, взяв его под руку, остановилась.
Потом они сидели у заснеженного окна маленького уютного загородного ресторана.
Здесь, среди празднично нарядной толпы, рядом с Татьяной, был снова уверенный в себе, чуть-чуть надменный профессор Сосницкий. Вместе со всеми поднимал бокал шампанского, танцевал со снисходительной улыбкой, шутил и ухаживал. Татьяне было весело и немножко грустно. Она танцевала с Сосницким и с какими-то незнакомыми, но очень симпатичными людьми.
— Останьтесь еще на несколько дней,— наклонившись к ней, сказал Степан Савельевич.
И вдруг от этих слов улыбка сбежала с ее лица.
— Нет, нет. Послезавтра у Юрика операция. Нет! — проговорила, и словно закончился новогодний праздник, исчезло веселье.
Юрика в московской клинике готовят к операции. И Лиза, вероятно, места себе не находит от тревоги за жизнь ребенка, а лечащий врач развлекается, позабыв обо всем.
— Что от того изменится?
— Все равно — мне пора домой.
ГЛАВА 39
Это был день настоящего торжества. Все поздравляли друг друга. Не умолкали телефонные звонки. И, казалось, Андрей должен бы радоваться вместе со всеми. Но к этому чувству примешивалось какое-то другое, какая-то растерянность, словно что-то невозвратимо ушло, оставив после себя пустоту. Столько дней и ночей видел перед собой это чудо. Да, еще в проекте станок казался чудом. Потом с ним Андрей свыкался все больше и, в конце концов, стал думать о нем, словно о ком-то живом, навсегда вошедшем в его жизнь. Все планы, все каждодневные дела и мысли связывались с ним. И мысли эти ни оставляли его ни дома, ни в автобусе, ни за праздничным столом.
Угол цеха, где стоял станок, незнакомо пустой: убрали чертежи, которые были развешаны, как белье для просушки, на стойках, станинах — везде, где только можно.
Теперь он пойдет на Всесоюзную выставку достижений народного хозяйства, пойдет в серию.
На собрании сказали:
— Будущее мирового станкостроения.
— Станки высокой точности. Предначертания партии становятся явью,— дополнил Иван Осадчий.— Тяжелое машиностроение мы с вами будем оснащать станками с
программным управлением. Только с широким введением электроники...
Так говорил Осадчий, но думал о нем, вероятно, тоже обычными «домашними» мыслями, потому что, при всей своей сдержанности, с нежностью относился к их детищу. Все, кто его создавал, были «больны» этим станком. А Ярослав, перекочевавший в цех, о возвращении в конструкторское бюро и не помышляет.
Как он, бедняга, переживал, когда началась сборка. По его чертежам все правильно, все точно, а станок не работает. Столько волнений, находок, разочарований и побед. И решений было много. А потом вдруг рождалось одно-единственное, порой не похожее на все прежние, но, вероятно, без тех других оно бы не явилось.
Поди теперь разбери, где чьи мысли. Ушел станок. Их станок ушел. Своя будет у него жизнь, и у многих других его повторений. Потому, наверное, и немножко грустно это расставание.
А радость? Настоящая радость была в ту ночь, когда он, Андрей, уже знал, что все, наконец, станет на место, что идеально работающий автомат уже есть. Остается только сделать последние доработки.
Была не просто радость, а чувство какого-то глубокого удовлетворения всем, что окружает, попросту говоря— жизнью. Все другие еще терзались — как получится, а он уже знал: получилось.
Поняла это его чувство и Татьяна, когда спешила в больницу. Вот он, чудо-станок! Получает металлическую болванку и сам знает, как из нее сделать сложнейшую, идеально точную деталь.
Своей «рукой» берет станок необходимый инструмент, подвигает стол с огромной деталью, закончив операцию, меняет инструмент, снова передвигает. Сам себя обслуживает, сам обо всем думает.
Да, все ребята, создавшие станок, не перестают восхищаться и все, будто одна семья, были вместе и каждый, вероятно, так же, как и Андрей, судил о товарище: «Это он, молодчина, додумался».
Все неприятности, ссоры, разносы и нагоняи, которые получали и директор, и партийное руководство за план, забыты. Ведь такая бригада работала, как некоторым казалось, вхолостую. Завод терял темпы. А получилось,
что набирался сил, возможностей, чтобы сделать новый рывок. Очень правильно сказала на активе Ярошенко — разбег!
И директор ухватился тогда за этот «разбег». Теперь, конечно, с лихвой окупятся те недовыполненные проценты. Особенно когда пойдет серия этих умных, красивых машин.
Андрей не лукавил, когда думал: пустота какая-то в душе,— потому что пустоты этой пока еще не заполнило то новое, о котором сказал только Осадчему.
Идея родилась и постепенно крепла, пока экспериментировали с первым, уже созданным, Но он сознательно откладывал ее, пока не будут закончены все работы. И идею эту не трудно было отложить, потому что не свыкся еще с ней, не зажил ею, потому что ничего не умел делить, и от своей, как говорила Любаша, одержимости отходить не умел.
Андрей покинул клуб незаметно, хотя Осадчий, Ярослав и все другие «именинники» домой не торопились. Андрею же просто захотелось побыть одному.
Шел медленно, не торопясь. Снег присыпал улицы, белыми струйками змеился но обочинам дороги, мелькал в освещенных витринах.
В гастрономе купил сигарет, шоколад для Любаши. Случайно очутился у здания райсовета. Окна в кабинете Ярошенко ярко освещены. Совещание какое-то. Стоял у большого окна и все не мог уйти: заглянуть бы к ней?
Вдруг свет погас. А еще через минуту увидел Елену Ивановну в дверях. На ходу застегивая пальто, оглянулась по сторонам.
Андрей торопливо отступил в тень, подумав: «Вот бы подойти, поделиться радостью с такой чудесной женщиной!..»
Из-за угла вынырнула «Волга», остановилась у подъезда.
Андрей решиться не мог. Постоял еще минуту, глядя вслед удалявшейся машине, и пошел к остановке автобуса. Только теперь почувствовал усталость. Хотелось поскорей добраться домой и лечь. Завтра выходной день. И утром можно спать, и днем.
— Наконец-то,— воскликнула Любаша, выбежав навстречу брату. Она была в кремовой кружевной блузке.
— Ты куда собралась? И откуда этот наряд?
— Нравится? — Любаша деловито осмотрела себя в зеркале.— Это мы с Татьяной Константиновной заказывали. Ты не думай, не так уж дорого» А кружева она дала свои.-Ну, идем!— схватила его за локоть и ввела в комнату. На столе цветы, салат, пирожки.
— Что все это значит? —удивился Андрей.
— Так я же все знаю! Станок приняли. Вас поздравляли. От Татьяны Константинозны на завод звонила. Сказали, ушел, а тебя нет и нет. Ну, иди переоденься. Ты тоже сегодня должен быть красивым.
— Ах ты, моя Люси-Муси! — Андрей поймал сестру за руку и поцеловал в щеку. И тронут был вниманием, и чувствовал угрызения совести. Слонялся по городу, торчал у исполкомовского подъезда, а Любаша ждала его, волновалась. Ни разу за весь вечер об этом не подумал.
— Что ты на меня так смотришь? — спросила.
— Глаза у тебя какие-то...
— Это голубая тушь. Я в школу — не буду. И все сотру, если тебе не нравится. Но у нас все девчонки... А Татьяна, Константиновна....
— Ах, Татьяна Константиновна! Тогда все в порядке,— смеясь, сказал Андрей.
Пусть синяя тушь, пусть кружева — все что угодно, только не то подавленное состояние, в котором заставал Любашу. Сумела Татьяна отвлечь от напугавших его, Андрея, мыслей: сделала без всякого нажима, незаметно то, чего он не смог бы добиться всеми своими «здравыми» рассуждениями и убеждениями.
Андрей всегда испытывал к людям, что-то сделавшим для Любаши, глубочайшее чувство благодарности. Она все еще оставалась для него болезненным и беззащитным ребенком. Девчонкой, которую он всюду таскал за собой на плечах и кормил с ложки, рассказывал страшные истории про зубастых волков, чтобы каша не оставалась за щекой.
— Я сейчас,—сказал Андрей и, взяв приготовленную сестрой рубашку, ушел в ванную.
— Ничего, что я Алика пригласила? — крикнула вслед Любаша.
— Ладно. Разглядим получше твоего Алика.
Судя по тому, что рассказывала о нем, был этот парень порядочным эгоистом. Или «рационалистом», как он внушал Любаше. Во всяком случае, хорошо, хоть можно посмотреть, с кем дружит.
Любаша хотела позвать еще и Татьяну, но та должна была присутствовать на заседании научного общества.
Андрею «рационалист», которого он знал лишь по групповому любительскому снимку, почему-то представлялся хилым, бледным юношей, а вымахал вон в какого крепыша, с ярким румянцем и мягкими, в меру длинными волосами. Держался просто, но некоторый ледок не таял в его глазах.
Хоть Алик и любил повторять: «Его величество рабо-чий класс» — но, по-видимому, считал себя по интеллекту гораздо выше Андрея, поэтому Любаша специально завела разговор об электронике и о станке, который делал ее брат.
Алик проявил в этом недюжинную эрудицию, говорил с апломбом. Андрей, казалось, с большим интересом слушал его, и тот, польщенный вниманием, выкладывал свои познания. А закончив обстоятельную речь, удовлетворенно откинулся на спинку стула.
Чуть-чуть удивленный взгляд Андрея — и юноша выпрямился.
Показалось или действительно этот человек дал ему понять: ты за столом не один.
— Вы со мной согласны? — спросил Алик, чтобы Любаша услышала слова одобрения.
— Всецело,— живо отозвался Андрей.— В принципе все очень точно изложено. Нам понадобится в самое ближайшее время, огромное количество станков с программным управлением, чтобы оснастить ими приборостроение, станкостроение. Нужны более современные шкафы.
— Что-что?— не понял Алик.
— Шкафы, где диоды, триоды, сопротивления и всякие другие премудрости. Я видела,— похвалилась Любаша.
— Если вы так интересуетесь, приходите на завод. У нас есть свои отечественные, и за границей заказали.
— Между прочим, с иностранными инженерами про шкафы Андрей, Ваня Осадчий и еще несколько рабочих разговаривали,—опять вмешалась Любаша.— Тот товарищ, которому положено было объясняться, запутался. Он, конечно, инженер, а ясность внесли рабочие.
— Откуда знаешь? — рассмеялся Андрей.
— Скажешь, не так?
— А что тут удивительного? Если человек стал инженером, скажем, лет двадцать-тридцать тому назад. Не всякий схватит то новое, что появилось в современной
технике. Может, и возраст имеет значение. Конечно, они учатся, читают. Людям помоложе разобраться проще. Главное, помимо книг, каждый день с электроникой возятся. Хочешь не хочешь, а поймешь. Вот я и говорю, Алик: на заводе очень нужны люди, увлеченные техникой, нужны специалисты. Разные. Даже заместитель главного инженера по электронике, кибернетике. Должен быть такой человек. Одаренные рабочие позарез нужны. Старыми методами работать — что сохой землю пахать. Теперь не столько руками, сколько головой. Представляешь, каким должен быть наладчик современных станков?
— У вас инженеры на этой должности? — спросил Алик.
— Не все...
— Да что там! — перебила Любаша.— Инженеры, хоть и не у всех дипломы. Вот Андрейка, он что — меньше инженера знает? Больше! Он английские и немецкие журналы читает.
— Технические, Любаша, технические.
— Вот уж не думал, что на заводе тоже есть романтики.
— Романтики?! — переспросил Андрей.— А что? Ты, пожалуй, прав. Где же ей быть, этой самой романтике, если не у нас?! Загадки, открытия, поиск. Кончай школу и давай к нам. Вечером —институт. Возьмем тебя в нашу бригаду, если... и руки у тебя умные.
— Меня в бригаду?! — поразился Алик.
— Не сразу, конечно,— Андрей не так понял или сделал вид, что не понял.—Не сразу настоящим рабочим станешь, да и не у каждого это получится, но...
— Вот именно: но! — воскликнула Любаша.— Ему профессором надо стать точно в тридцать шесть.
Алик молчал.
— А-а,— неопределенно протянул Андрей и как-то сразу потерял интерес и к разговору, и к собеседнику.
Тот покраснел от этого междометия и, несколько растерявшись, пробормотал:
— Меня привлекает наука. Если упорно ею овладевать...— Он осекся и, помолчав, добавил: — Может ведь человек посвятить себя науке?
— Вероятно, — вежливо согласился Андрей. — Если увлечены, убеждены, что сумеете сказать что-то свое.— Неожиданно Андрей снова перешел на «вы», потом обратился к сестре: — А чаем ты нас поить будешь?
— Буду. И сладкое есть.
— Может, пока в шахматы сыграем? — предложил Алик.— Любаша говорила, что вы отлично играете.— Он жаждал реванша.
— Ну что ж, давайте.—Андрей поднялся, взял с подоконника шахматы.
Когда вошла Любаша, на шахматной доске было сделано по два хода.
— Ничего, ничего,— размахивая зажатым в руке конем, говорил Алик.— Компьютер все будет делать — и сложнейшие вопросы решать, нефть находить, государством править, стихи писать...
— В любви за вас объясняться,— очень серьезно вставил Андрей.
— Не согласны? — удивился Алик.
— Согласен во всем, кроме того, что компьютер может стать равнозначен человеку или, как вы говорите, превзойти его. Начнем с простого примера: стрела крана. Это всего лишь удлинение, усиление руки человека. Так и вычислительная машина. Кладовая наблюдений, мыслей человека. Она вернет то, что в нее заложили.
— А новые расчеты, вычисления, прогнозы?! — горячился Алик.
— Всего лишь варианты и производные заданных ей мыслей. Человек, оттого что увидел багряный закат или услышал хорошую музыку, ласково улыбается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51