https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_vanny/Grohe/
.. Личное письмо. Матушка говорила о родственниках... Я долго ждал случая и...
— Но почему бы вам не воспользоваться почтой?—• с некоторым удивлением произнес капитан.
— Я не хочу, чтобы фирма знала... Личное письмо.— Гость торопливо полез в карман, извлек из него пакет и отличный бумажник змеиной кожи с золотой табличкой для монограммы.— Это вам, соотечественнику.
— Благодарю, но я не имею привычки носить с собой такие вещи. К тому же это слишком дорогой подарок.
— Я буду глубоко обижен! И мое письмо. Я надеюсь...— Гость пододвинул капитану пакет.
— К величайшему сожалению, вашей просьбы никак выполнить не могу.— Капитан заставил себя улыбнуться. Ему уже ясно было, что «соотечественник» хочет впутать его в какие-то свои дела, вероятно, не совсем чистые. Вариантов подобных «дел» множество.
— Я буду очень просить. Вот адрес.
Николай Степанович поднялся, взял со стола бумажник и пакет, решительным движением вернул их гостю и, крепко придерживая его за локоть, повел к дверям, учтиво при этом ссылаясь на срочные служебные дела,
выражая сожаление, что больше не может доставить себе удовольствия находиться в таком приятном обществе.
Любезность капитана была столь велика, что он сам проводил «соотечественника» к трапу и, когда тот благополучно ступил на причал, обратился к вахтенному помощнику со словами:
— Этого господина на судно не пускать!
«Соотечественник» скрылся из виду, ни разу не оглянувшись на русское судно, которое он так «нетерпеливо ждал».
— Что ж вы, Николай Степанович, не идете в город?—спросил Любезное. Он явно изнывал от скуки,, стоя у трапа с повязкой вахтенного матроса.
— Задержали,—ответил Николай Степанович.— Начальник рации в городе?
— Нет. Где-то иа судне.
— А Татьяна Константиновна?
— Наша милая доктор и на в лазарете порядок наводит. — Почему же она на берег не пошла?
— Кто. ее знает.
Николай Степанович отошел от борта. Видно, Лазарева постеснялась зайти взять деньги на покупки, поэтому еще на «Иртыше». Так или нет — надо выяснить.
ГЛАВА 7
— Скажите, правда ли, что участники, занявшие первые места на олимпиаде, профессиональные актеры? — спросил Осадчий. Он сидел прямо, чуть откинув назад голову.
Лапшина снисходительно усмехнулась и после небольшой паузы произнесла:
— Анонимку вам прислали или кто-либо нажаловался? — И деловито поправила на плече оранжевую блузку с глубоким вырезом.
— Мы получили письмо,— мягко и спокойно ответил Осадчий, но проницательные глаза его смотрели холодно и строго.
— От кого, если не секрет?
— Разве это так уж важно? — проговорила Елена Ивановна, зная, что автор письма пожелал, чтобы фамилия его не упоминалась.
Лапшина явно уклонялась от ответов на вопросы, которые ей задавали. Однако со слов преподавателей и Елена Ивановна, и Осадчий уже знали, что факты, изложенные в письме, верны. Маневры директора Дома учёных это лишь подтверждали.
— Но я настаиваю, чтобы вы назвали фамилию склочника, пытающегося опорочить наш здоровый коллектив,— с нажимом почти на каждом слове сказала Лапшина.
Она внимательно посмотрела на дверь, потом встала и плотно ее прикрыла.
Елена Ивановна подумала, что Лапшина проявляет известную смелость, надевая в таком возрасте и при такой комплекции слишком короткую юбку.
— Зачем же автора письма называть склочником? Ведь вы пока еще не доказали, что факты, о которых идет речь,— ложь.— Осадчий говорил все в том же миролюбивом тоне.
На мгновение Лапшина растерялась, но тут же снова перешла в наступление:
— Я словно виновата в чем-то. Сидите с каменными лицами.— Ее раздражала спокойная уверенность Осадчего.
А Елене Ивановне доставляло удовольствие наблюдать, с каким внутренним достоинством он держится, нравились и его манеры, и красивая посадка чуть-чуть откинутой головы, и густые рыжеватые волосы, зачесанные назад и открывавшие выпуклый, широкий лоб. Но особенно хороши были небольшие темные глаза. Обычно в них светилась добродушная усмешка, тогда лицо Осадчего было приветливым, и совершенно менялось, когда исчезала усмешка и глаза изучающе смотрели на собеседника.
— Мы ведем беседу деловую...—Осадчий едва уловимо пожал плечами, его удивило замечание Лапшиной.
Ту, очевидно, ввела в заблуждение кажущаяся молодость Осадчего, и она пыталась изменить разговор.
Иван Осадчий действительно выглядел гораздо моложе своего возраста. Он давно отслужил военную службу на Балтике и уже около десяти лет работал наладчиком на машиностроительном заводе. Был специалистом высокой квалификации.
В кабинет вошел бухгалтер с какими-то бумагами и в нерешительности остановился.
— Я занята.—Лапшина взглядом указала на дверь.
Пробормотав что-то о закрытии банка, бухгалтер поспешно вышел.
— Вы нам так и не ответили, почему на олимпиаде вместо участников самодеятельности показали профессиональных актеров? — снова повторил вопрос Осадчий.
— Войдя в мой кабинет, вы даже не поздоровались.
— Я поздоровался с самого начала.
— А документы предъявить позабыли.
— Я шесть раз их предъявлял вашей секретарше!
Беседуя с преподавателями, и Елена Ивановна, и Осадчий представлялись им. Директор не могла этого не знать. Просто Лапшина пыталась хоть к чему-то придраться. Потом она сможет говорить о недопустимом поведении депутатов, а не объяснять, каким образом Дому ученых достались первые места. Прием этот был не нов и для Осадчего, и для Елены Ивановны.
— Может, перейдем, наконец, к, делу? — сказала она, когда Лапшина вернула удостоверения.— Время-то идет.
— Я не привыкла к допросам и вообще отказываюсь отвечать, если со мной разговаривают с прокурорским видом.— Лапшина придвинула к себе какую-то папку.
— Тогда отвечу я. Струнный ансамбль у вас состоит из выпускников консерватории, пианистка — опытный концертмейстер, а двое вокалистов — солисты оперного театра.— Осадчий встал, взял свою шляпу.
— Кто это без моего ведома дал вам материал?! — воскликнула Лапшина.— Ну, хорошо же, я покажу им, как самовольничать!
Открыв блокнот, Елена Ивановна сделала в нем пометку.
— Это вы мои слова? Для чего? — несколько растерялась Лапшина.
— Для газеты,— ответила Елена Ивановна.— Участникам самодеятельности города будет небезынтересно узнать, у каких соперников они оспаривали первое место.
— Кстати, товарищ Лапшина, вы, очевидно, думаете, что нам доставляет удовольствие отпрашиваться с работы, потом отрабатывать в свои выходные дни только затем, чтобы наносить вам бесполезные визиты,— невозмутимо заключил Осадчий.— Думали, надоест ходить? Напрасно.
Он подождал, пока Елена Ивановна выйдет, и учтиво поклонился Лапшиной. На улице был уже не дождик, а ливень. Пришлось вернуться и в буфете ожидать, пока
хоть немного утихнет. Но дождь не унимался, хлестал по стеклам, с шумом вырывался из водосточных труб. Осадчий, улыбаясь, смотрел в окно.
— Вы чего?
— Сынишка вчера говорит: смотри, поставили на нашем доме новые водомочные трубы. А старшая строго поправляет: не водомочные, а водобочные...
Елена Ивановна рассмеялась.
— Я могла бы целую книгу написать о ребячьих выражениях,— сказала.— Ну, хорошо, а кто статью напишет? Вы или я? — отозвалась Ярошенко после некоторого молчания.
— Конечно, вы. А если нужно будет что-либо добавить, вместе добавим. Лапшиной безразлична самодеятельность. Ей бы — кубки да грамоты. «Мой ансамбль, мои вокалисты». А плакат вот такими буквами: «Ищем таланты!»
Елена Ивановна кивнула.
— Да, воспитывает.
- Еще как! Учитесь, молодые люди, жульничать, даже святым искусством не брезгуйте. А ведь, говорят, нет профессии, которая требовала бы более чистых нравов.
— Это касается каждой профессии.
- А профессии искусства — как никакой другой. Позавчера пошли с женой в кино. Она возмутилась. Чем детей оставлять да такое кино смотреть, лучше уж дома сидеть. Она права. Представляете, слоняется по экрану рабочий, никак проблему не решит, поить мастера с получки или не поить. Смотришь такой фильм — и диву даешься. И мастер какой-то заскорузлый, в промасленной спецовке...— Осадчий усмехнулся, покачал головой.— Они думают: если человек у станка — у него обязательно грязное пятно на щеке.
Елена Ивановна невольно взглянула на руки Осадче-го: длинные пальцы с коротко срезанными розовыми ногтями.
— А в библиотеке что берет рабочий? — лукаво спросила, с удовольствием слушая резкие суждения Осадчего.
— О, в библиотеке вообще цирк! —вдруг развеселился: он.— Там юная девица с косами предлагает почитать Лермонтова или Евтушенко. В самых современных фильмах рабочий получает учебник английского языка. Так вот, мой друг, монтажник Андрей Тищенко, запросто статейки из немецких и английских научных журналов
переводит. Чему тут умиляться? Живем в такой век. Ну, да ладно. Я вот что думаю: не предложить ли нам с вами депутатской комиссии всерьез заняться продукцией небольших предприятий. Представьте себе автозавод, огромный конвейер. Одна бракованная гайка попалась под руку, берешь вторую, и вторая... Стоп, конвейер! Представляете? Все останавливается. Во сколько же обошлась государству гайка? Ну, добро бы сложная деталь. Так нет — гайка! И таких «гаек» сколько угодно на каждом шагу. Как же говорить о наращивании темпов?!
К ним подошла официантка. Осадчий расплатился, виновато сказал:
— Совсем вас заговорил. И не заметил, как дождь перестал.
На улице они простились.
Дождь смыл с деревьев последние листья. Потемнели пятнистые стволы платанов, и улица казалась чужой, незнакомой.
«Неприятно писать статью о Лапшиной,— думала Елена Ивановна,— куда интересней бывать на- заводах. Но кто-то должен и этим заниматься».
Во вторник пошла в редакцию. Статья газетчикам понравилась. Но почему-то заведующий отделом советовал «не мельчить темы», оставить лишь вопросы «проблемные».
Елена Ивановна не согласилась. Несколькими минутами позже она догадалась, в чем дело, встретив в коридоре знакомого лектора. Узнав, какую статью принесла Ярошенко, он объяснил: «Лапшину голыми руками не возьмешь— протеже весьма влиятельной особы». Лапшина кого-то «съела» в профсоюзах, кочевала из кресла в кресло, пока не заняла вполне ее устраивающее. Просто здорово, если газета выступит.
Елена Ивановна снова вернулась в отдел, спросила прямо:
— Может, статью забрать? — Подумала: «Пошлю в другую газету».
— Почему же забрать?! Посмотрим, почитаем,— ответил заведующий.
Взглянув на часы, Елена Ивановна заторопилась. Через полчаса должна подойти машина за коврами и чашками. Все уже оформлено, нужно только подъехать, забрать.
Однако на складе ее ждала неожиданность. Ничего она -не получит. Счет детскому комбинату банк закрыл.
— Как же я об этом ничего не знаю?! Недоразумение... Сейчас выясню!
Но выяснить по телефону ничего не удалось. Пришлось ехать в комбинат.
Лиля Петровна, единственный счетный работник, сообщила, что «по сигналу» приходила какая-то комиссия.
— Вот акт...— Лиля Петровна была бледна, напугана.— Написали «нарушения финансовой дисциплины». Обнаружили излишки: три шкафчика, картину. Не оформлена покупка костюмов зайца и лисы.
— Вы же знате, картину и костюмы подарили шефы, шкафчики тоже. Что же вы не объяснили? — укоризненно произнесла Елена Ивановна.
В комнату вошла раскрасневшаяся Тимофеевна.
— Излишки в магазине — когда покупателей обворуют,— возмущенно сказала.— А нам шефы привезли.
— Я торопилась, не успела сосчитать. Машина заводская простаивает, все кричат: скорей, скорей разгружайте. Объяснили б!
— Мы объясняли, один у них ответ: заведующую покрываете!
Елена Ивановна, нахмурившись, смотрела в окно. Лесенки, качалки, лошадки среди молодых деревьев. Никто не спросил, чьими руками посажено каждое деревцо, каждый розовый куст. И комнаты сами красили, белили. После работы, когда матери уводили своих детей, та же Лиля Петровна, Тимофеевна, другие воспитательницы оставались работать. А ведь у них семьи, дети.
— Тимофеевна их спрашивает: горшки с цветами тоже нарушение? — немного успокоившись, снова заговорила Лиля Петровна.— Нарушение, говорят, надо записать.
— Выходит, я эти горшки принесла, я же их и украду?— Тимофеевна понизила голос.— Все это нам Клавдия Коржова устроила. Трепала языком.
Елена Ивановна коснулась руки Тимофеевны.
— Виновата я. Самой надо было сосчитать. Дело не в Клавдии.
— Что там ни говорите, а неспроста эти напасти посыпались на нашу голову,— заключила Тимофеевна и величественно выплыла из кабинета.
И началось — беготня, хлопоты, объяснения.
В детский сад прибыла еще одна комиссия — проверяла воспитательную работу. Проверяла столь придирчиво, что даже отметила: сказка про семерых козлят читается не в изложении Ушинского, а Толстого.
— Но ведь это же не кто-то, а Лев Николаевич! — пробовала возразить воспитательница.— Кому-нибудь сказать — смеяться будут!
Но ответ последовал категорический:
— Смеются невежественные, а вы программы придерживайтесь!
Было еще одно объяснение. Елене Ивановне пытались втолковать, что «лишний шум» поднимать не нужно. Ославить район не трудно, но надо понимать, что Лапшина если и пригласила профессиональных актеров, то лишь для пользы дела, чтобы «укрепить» и «поднять» остальных.
Все шло одно к одному. Неприятности подстерегали там, где Елена Ивановна их не ждала и не могла ждать. Разве пришло бы ей в голову, что Тимофеевна, честная, прямая женщина, станет на сторону Коржовой, подскажет ей, как написать в письме, по поводу которого ее вызывали к начальству?
Домой Елена Ивановна пришла расстроенная. Закрыв лицо руками, сидела в темной комнате, думая о незаслуженных упреках, домыслах, подозрениях. Но главное — о Тимофеевне. Только она знала о том случае с поварихой, воровавшей хлеб у детей. Нет, о блокаде, о голоде ей ничегр не сказали. Сформулировано было все сухо: «Товарищ Ярошенко в силу своей подозрительности незаконно уволила Коржову и после этого похвалялась, что в детском учреждении Ленинграда, где она раньше работала, однажды избила свою подчиненную».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Но почему бы вам не воспользоваться почтой?—• с некоторым удивлением произнес капитан.
— Я не хочу, чтобы фирма знала... Личное письмо.— Гость торопливо полез в карман, извлек из него пакет и отличный бумажник змеиной кожи с золотой табличкой для монограммы.— Это вам, соотечественнику.
— Благодарю, но я не имею привычки носить с собой такие вещи. К тому же это слишком дорогой подарок.
— Я буду глубоко обижен! И мое письмо. Я надеюсь...— Гость пододвинул капитану пакет.
— К величайшему сожалению, вашей просьбы никак выполнить не могу.— Капитан заставил себя улыбнуться. Ему уже ясно было, что «соотечественник» хочет впутать его в какие-то свои дела, вероятно, не совсем чистые. Вариантов подобных «дел» множество.
— Я буду очень просить. Вот адрес.
Николай Степанович поднялся, взял со стола бумажник и пакет, решительным движением вернул их гостю и, крепко придерживая его за локоть, повел к дверям, учтиво при этом ссылаясь на срочные служебные дела,
выражая сожаление, что больше не может доставить себе удовольствия находиться в таком приятном обществе.
Любезность капитана была столь велика, что он сам проводил «соотечественника» к трапу и, когда тот благополучно ступил на причал, обратился к вахтенному помощнику со словами:
— Этого господина на судно не пускать!
«Соотечественник» скрылся из виду, ни разу не оглянувшись на русское судно, которое он так «нетерпеливо ждал».
— Что ж вы, Николай Степанович, не идете в город?—спросил Любезное. Он явно изнывал от скуки,, стоя у трапа с повязкой вахтенного матроса.
— Задержали,—ответил Николай Степанович.— Начальник рации в городе?
— Нет. Где-то иа судне.
— А Татьяна Константиновна?
— Наша милая доктор и на в лазарете порядок наводит. — Почему же она на берег не пошла?
— Кто. ее знает.
Николай Степанович отошел от борта. Видно, Лазарева постеснялась зайти взять деньги на покупки, поэтому еще на «Иртыше». Так или нет — надо выяснить.
ГЛАВА 7
— Скажите, правда ли, что участники, занявшие первые места на олимпиаде, профессиональные актеры? — спросил Осадчий. Он сидел прямо, чуть откинув назад голову.
Лапшина снисходительно усмехнулась и после небольшой паузы произнесла:
— Анонимку вам прислали или кто-либо нажаловался? — И деловито поправила на плече оранжевую блузку с глубоким вырезом.
— Мы получили письмо,— мягко и спокойно ответил Осадчий, но проницательные глаза его смотрели холодно и строго.
— От кого, если не секрет?
— Разве это так уж важно? — проговорила Елена Ивановна, зная, что автор письма пожелал, чтобы фамилия его не упоминалась.
Лапшина явно уклонялась от ответов на вопросы, которые ей задавали. Однако со слов преподавателей и Елена Ивановна, и Осадчий уже знали, что факты, изложенные в письме, верны. Маневры директора Дома учёных это лишь подтверждали.
— Но я настаиваю, чтобы вы назвали фамилию склочника, пытающегося опорочить наш здоровый коллектив,— с нажимом почти на каждом слове сказала Лапшина.
Она внимательно посмотрела на дверь, потом встала и плотно ее прикрыла.
Елена Ивановна подумала, что Лапшина проявляет известную смелость, надевая в таком возрасте и при такой комплекции слишком короткую юбку.
— Зачем же автора письма называть склочником? Ведь вы пока еще не доказали, что факты, о которых идет речь,— ложь.— Осадчий говорил все в том же миролюбивом тоне.
На мгновение Лапшина растерялась, но тут же снова перешла в наступление:
— Я словно виновата в чем-то. Сидите с каменными лицами.— Ее раздражала спокойная уверенность Осадчего.
А Елене Ивановне доставляло удовольствие наблюдать, с каким внутренним достоинством он держится, нравились и его манеры, и красивая посадка чуть-чуть откинутой головы, и густые рыжеватые волосы, зачесанные назад и открывавшие выпуклый, широкий лоб. Но особенно хороши были небольшие темные глаза. Обычно в них светилась добродушная усмешка, тогда лицо Осадчего было приветливым, и совершенно менялось, когда исчезала усмешка и глаза изучающе смотрели на собеседника.
— Мы ведем беседу деловую...—Осадчий едва уловимо пожал плечами, его удивило замечание Лапшиной.
Ту, очевидно, ввела в заблуждение кажущаяся молодость Осадчего, и она пыталась изменить разговор.
Иван Осадчий действительно выглядел гораздо моложе своего возраста. Он давно отслужил военную службу на Балтике и уже около десяти лет работал наладчиком на машиностроительном заводе. Был специалистом высокой квалификации.
В кабинет вошел бухгалтер с какими-то бумагами и в нерешительности остановился.
— Я занята.—Лапшина взглядом указала на дверь.
Пробормотав что-то о закрытии банка, бухгалтер поспешно вышел.
— Вы нам так и не ответили, почему на олимпиаде вместо участников самодеятельности показали профессиональных актеров? — снова повторил вопрос Осадчий.
— Войдя в мой кабинет, вы даже не поздоровались.
— Я поздоровался с самого начала.
— А документы предъявить позабыли.
— Я шесть раз их предъявлял вашей секретарше!
Беседуя с преподавателями, и Елена Ивановна, и Осадчий представлялись им. Директор не могла этого не знать. Просто Лапшина пыталась хоть к чему-то придраться. Потом она сможет говорить о недопустимом поведении депутатов, а не объяснять, каким образом Дому ученых достались первые места. Прием этот был не нов и для Осадчего, и для Елены Ивановны.
— Может, перейдем, наконец, к, делу? — сказала она, когда Лапшина вернула удостоверения.— Время-то идет.
— Я не привыкла к допросам и вообще отказываюсь отвечать, если со мной разговаривают с прокурорским видом.— Лапшина придвинула к себе какую-то папку.
— Тогда отвечу я. Струнный ансамбль у вас состоит из выпускников консерватории, пианистка — опытный концертмейстер, а двое вокалистов — солисты оперного театра.— Осадчий встал, взял свою шляпу.
— Кто это без моего ведома дал вам материал?! — воскликнула Лапшина.— Ну, хорошо же, я покажу им, как самовольничать!
Открыв блокнот, Елена Ивановна сделала в нем пометку.
— Это вы мои слова? Для чего? — несколько растерялась Лапшина.
— Для газеты,— ответила Елена Ивановна.— Участникам самодеятельности города будет небезынтересно узнать, у каких соперников они оспаривали первое место.
— Кстати, товарищ Лапшина, вы, очевидно, думаете, что нам доставляет удовольствие отпрашиваться с работы, потом отрабатывать в свои выходные дни только затем, чтобы наносить вам бесполезные визиты,— невозмутимо заключил Осадчий.— Думали, надоест ходить? Напрасно.
Он подождал, пока Елена Ивановна выйдет, и учтиво поклонился Лапшиной. На улице был уже не дождик, а ливень. Пришлось вернуться и в буфете ожидать, пока
хоть немного утихнет. Но дождь не унимался, хлестал по стеклам, с шумом вырывался из водосточных труб. Осадчий, улыбаясь, смотрел в окно.
— Вы чего?
— Сынишка вчера говорит: смотри, поставили на нашем доме новые водомочные трубы. А старшая строго поправляет: не водомочные, а водобочные...
Елена Ивановна рассмеялась.
— Я могла бы целую книгу написать о ребячьих выражениях,— сказала.— Ну, хорошо, а кто статью напишет? Вы или я? — отозвалась Ярошенко после некоторого молчания.
— Конечно, вы. А если нужно будет что-либо добавить, вместе добавим. Лапшиной безразлична самодеятельность. Ей бы — кубки да грамоты. «Мой ансамбль, мои вокалисты». А плакат вот такими буквами: «Ищем таланты!»
Елена Ивановна кивнула.
— Да, воспитывает.
- Еще как! Учитесь, молодые люди, жульничать, даже святым искусством не брезгуйте. А ведь, говорят, нет профессии, которая требовала бы более чистых нравов.
— Это касается каждой профессии.
- А профессии искусства — как никакой другой. Позавчера пошли с женой в кино. Она возмутилась. Чем детей оставлять да такое кино смотреть, лучше уж дома сидеть. Она права. Представляете, слоняется по экрану рабочий, никак проблему не решит, поить мастера с получки или не поить. Смотришь такой фильм — и диву даешься. И мастер какой-то заскорузлый, в промасленной спецовке...— Осадчий усмехнулся, покачал головой.— Они думают: если человек у станка — у него обязательно грязное пятно на щеке.
Елена Ивановна невольно взглянула на руки Осадче-го: длинные пальцы с коротко срезанными розовыми ногтями.
— А в библиотеке что берет рабочий? — лукаво спросила, с удовольствием слушая резкие суждения Осадчего.
— О, в библиотеке вообще цирк! —вдруг развеселился: он.— Там юная девица с косами предлагает почитать Лермонтова или Евтушенко. В самых современных фильмах рабочий получает учебник английского языка. Так вот, мой друг, монтажник Андрей Тищенко, запросто статейки из немецких и английских научных журналов
переводит. Чему тут умиляться? Живем в такой век. Ну, да ладно. Я вот что думаю: не предложить ли нам с вами депутатской комиссии всерьез заняться продукцией небольших предприятий. Представьте себе автозавод, огромный конвейер. Одна бракованная гайка попалась под руку, берешь вторую, и вторая... Стоп, конвейер! Представляете? Все останавливается. Во сколько же обошлась государству гайка? Ну, добро бы сложная деталь. Так нет — гайка! И таких «гаек» сколько угодно на каждом шагу. Как же говорить о наращивании темпов?!
К ним подошла официантка. Осадчий расплатился, виновато сказал:
— Совсем вас заговорил. И не заметил, как дождь перестал.
На улице они простились.
Дождь смыл с деревьев последние листья. Потемнели пятнистые стволы платанов, и улица казалась чужой, незнакомой.
«Неприятно писать статью о Лапшиной,— думала Елена Ивановна,— куда интересней бывать на- заводах. Но кто-то должен и этим заниматься».
Во вторник пошла в редакцию. Статья газетчикам понравилась. Но почему-то заведующий отделом советовал «не мельчить темы», оставить лишь вопросы «проблемные».
Елена Ивановна не согласилась. Несколькими минутами позже она догадалась, в чем дело, встретив в коридоре знакомого лектора. Узнав, какую статью принесла Ярошенко, он объяснил: «Лапшину голыми руками не возьмешь— протеже весьма влиятельной особы». Лапшина кого-то «съела» в профсоюзах, кочевала из кресла в кресло, пока не заняла вполне ее устраивающее. Просто здорово, если газета выступит.
Елена Ивановна снова вернулась в отдел, спросила прямо:
— Может, статью забрать? — Подумала: «Пошлю в другую газету».
— Почему же забрать?! Посмотрим, почитаем,— ответил заведующий.
Взглянув на часы, Елена Ивановна заторопилась. Через полчаса должна подойти машина за коврами и чашками. Все уже оформлено, нужно только подъехать, забрать.
Однако на складе ее ждала неожиданность. Ничего она -не получит. Счет детскому комбинату банк закрыл.
— Как же я об этом ничего не знаю?! Недоразумение... Сейчас выясню!
Но выяснить по телефону ничего не удалось. Пришлось ехать в комбинат.
Лиля Петровна, единственный счетный работник, сообщила, что «по сигналу» приходила какая-то комиссия.
— Вот акт...— Лиля Петровна была бледна, напугана.— Написали «нарушения финансовой дисциплины». Обнаружили излишки: три шкафчика, картину. Не оформлена покупка костюмов зайца и лисы.
— Вы же знате, картину и костюмы подарили шефы, шкафчики тоже. Что же вы не объяснили? — укоризненно произнесла Елена Ивановна.
В комнату вошла раскрасневшаяся Тимофеевна.
— Излишки в магазине — когда покупателей обворуют,— возмущенно сказала.— А нам шефы привезли.
— Я торопилась, не успела сосчитать. Машина заводская простаивает, все кричат: скорей, скорей разгружайте. Объяснили б!
— Мы объясняли, один у них ответ: заведующую покрываете!
Елена Ивановна, нахмурившись, смотрела в окно. Лесенки, качалки, лошадки среди молодых деревьев. Никто не спросил, чьими руками посажено каждое деревцо, каждый розовый куст. И комнаты сами красили, белили. После работы, когда матери уводили своих детей, та же Лиля Петровна, Тимофеевна, другие воспитательницы оставались работать. А ведь у них семьи, дети.
— Тимофеевна их спрашивает: горшки с цветами тоже нарушение? — немного успокоившись, снова заговорила Лиля Петровна.— Нарушение, говорят, надо записать.
— Выходит, я эти горшки принесла, я же их и украду?— Тимофеевна понизила голос.— Все это нам Клавдия Коржова устроила. Трепала языком.
Елена Ивановна коснулась руки Тимофеевны.
— Виновата я. Самой надо было сосчитать. Дело не в Клавдии.
— Что там ни говорите, а неспроста эти напасти посыпались на нашу голову,— заключила Тимофеевна и величественно выплыла из кабинета.
И началось — беготня, хлопоты, объяснения.
В детский сад прибыла еще одна комиссия — проверяла воспитательную работу. Проверяла столь придирчиво, что даже отметила: сказка про семерых козлят читается не в изложении Ушинского, а Толстого.
— Но ведь это же не кто-то, а Лев Николаевич! — пробовала возразить воспитательница.— Кому-нибудь сказать — смеяться будут!
Но ответ последовал категорический:
— Смеются невежественные, а вы программы придерживайтесь!
Было еще одно объяснение. Елене Ивановне пытались втолковать, что «лишний шум» поднимать не нужно. Ославить район не трудно, но надо понимать, что Лапшина если и пригласила профессиональных актеров, то лишь для пользы дела, чтобы «укрепить» и «поднять» остальных.
Все шло одно к одному. Неприятности подстерегали там, где Елена Ивановна их не ждала и не могла ждать. Разве пришло бы ей в голову, что Тимофеевна, честная, прямая женщина, станет на сторону Коржовой, подскажет ей, как написать в письме, по поводу которого ее вызывали к начальству?
Домой Елена Ивановна пришла расстроенная. Закрыв лицо руками, сидела в темной комнате, думая о незаслуженных упреках, домыслах, подозрениях. Но главное — о Тимофеевне. Только она знала о том случае с поварихой, воровавшей хлеб у детей. Нет, о блокаде, о голоде ей ничегр не сказали. Сформулировано было все сухо: «Товарищ Ярошенко в силу своей подозрительности незаконно уволила Коржову и после этого похвалялась, что в детском учреждении Ленинграда, где она раньше работала, однажды избила свою подчиненную».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51