— Придется ответить,— проговорил председатель.
— Им почему-то не нравится, что вот так, при всех надо держать ответ,— улыбнувшись, шепнул Осадчий.
— Зато нам такая «резкость» вполне подходит,— так же тихо отозвалась Елена Ивановна.
Осадчий кивнул.
ГЛАВА 19
Татьяне казалось, что она сумеет логично изложить свою просьбу — дальше жить в таких условиях, в каких живет, совершенно невозможно. Ей было известно, что человек, к которому шла на прием,— справедливый, внимательный. Неужели же не разрешит ей поменять третью —самую маленькую комнату? Она согласна жить где угодно, только бы отдельно.
По-своему и мама, и брат с невесткой неплохие люди, но слишком уж бесцеремонные. После того как она почувствовала прелесть отдельной каюты, возвращение к прежней жизни — сущий ад.
Она должна добиться согласия на обмен хотя бы потому, что неизвестно, как еще сложатся отношения с Николаем. Даже в самом благоприятном случае он не сможет сразу развестись и жить отдельно от жены. Все это затянется. А гулять по улицам, скверам или, того хуже, встречаться у Пины никак нельзя. Но расстаться с Николаем, даже если он не захочет жениться, даже если не оставит жену, она не может. Согласна на все, лишь бы его не потерять. Ей очень, очень нужен свой угол, нужна независимость.
Надо только спокойно и достаточно убедительно изложить свою просьбу.
Однако, дожидаясь в приемной своей очереди, наслушалась всяких разговоров, и уверенность в том, что ей не откажут, сильно поколебалась.
В просторной комнате, куда ее пригласили, прием вел Петр Савельевич Лучко — молодой мужчина с усталым взглядом. Справа и слева у приставного столика — депутаты. Женщина с тонким смуглым лицом и карими продолговатыми глазами, от которых расходились лучи морщинок, словно улыбалась как-то про себя, внешне оставаясь серьезной. Фамилию женщины тоже.называли, в приемной — Ярошенко, так же, как и второго депутата,— Знаменский. О нем говорили, что это знатный сварщик. — Я слушаю вас,— сказал Лучко.
Татьяна почему-то растерялась и не сразу вспомнила первую, самую главную фразу, с которой хотела начать.
— Садитесь, пожалуйста,— негромко сказала Ярошенко. Ее теплые, словно влажные глаза, улыбаясь, ободряюще смотрели на Татьяну.
Этот взгляд вернул некоторую уверенность, и Лазарева заговорила, обращаясь не столько к начальству, сколько к кареглазой женщине.
— А как посмотрят на ваш обмен родственники? — задал первый вопрос Лучко и развернул документы, которые она положила на стол.
— Я не обратилась бы к вам, если б они были согласны,— со вздохом ответила Татьяна, понимая, что вопрос этот главный.
— Начнем с того, что квартира у вас небольшая. Значит, за счет матери, брата вы хотите устроить свое благополучие? — говорил Лучко.—После обмена квартира
станет еще и коммунальной, допустите, что в вашу комнату переедет к тому же не один человек, а семья. Вы, таким образом, лишаете своих родных даже самых элементарных удобств, которые они сейчас имеют.
Чем дальше он говорил, тем тяжелее становилось на душе у Татьяны, тем очевиднее осознавала она бесполезность своего прихода сюда. Ведь он прав, совершенно прав. Говорил справедливые вещи, о которых она и сама знала. И оттого, что все было именно так, как он говорил, стало жаль себя и своей жизни. Она отвела взгляд от усталого лица Лучко и встретилась с участливыми карими глазами. Пусть эта женщина ничего не мо-. жет изменить, ничем не может помочь, по она хоть сочувствует.
— По-моему, вы не о том просите,— сказала Ярошенко и оглянулась на второго депутата, который рисовал на листке бумаги какие-то геометрические фигуры.— Насколько я поняла, в этой квартире нет даже необходимой санитарной нормы для тех, кто в ней проживает.
— Нет и тридцати метров,— подтвердила Татьяна, не зная еще, что хочет сказать Ярошенко, но уже догадываясь — ей хотят помочь.
— Вы работаете в больнице? Дежурите по ночам? — спросил второй депутат.— Это ведь важно, Елена Ивановна,—обернулся он к Ярошенко.
— Еще бы,— подтвердила та. Лучко молча просматривал бумаги.
— Конечно, дежурю,— поспешила ответить Татьяна. Она чувствовала какой-то внутренний контакт между людьми, задававшими ей вопросы.
По-видимому, Ярошенко решила, что посетительнице трудно понять, о чем идет речь, и, обращаясь к Лучко, заговорила напрямик:
— Несомненно, молодой врач должен отдохнуть после дежурства, почитать, поработать дома. Я уже не говорю, что в маленькой квартирке живут две самостоятельные семьи. Пожалуй, нам следовало бы помочь молодому специалисту стать на очередь. Своей-то площади у нее нет.
— Но ей есть где жить,— устало уточнил Лучко.
— Как жить?! Разве она не имеет права так же, как и ее брат, писать диссертацию? Разве дело только в том, имеет или не имеет человек место, где поставить койку? Тем более, молодой человек. Мы бы очень просили вас...— взгляд в сторону Знаменского.
— Я целиком согласен с Еленой Ивановной,— сейчас же откликнулся тот.
— Мы просим, чтобы молодого специалиста взяли на учет.
Татьян! ловила каждое слово женщины, которая, улыбаясь, твердо отстаивала интересы совершенно незнакомого ей человека.
Потом, уже выйдя на улицу и все еще не веря, что рано или поздно она, Татьяна, как все другие люди, будет иметь свою собственную комнату, свой собственный дом, подумала, что даже не поблагодарила ту милую женщину. Ведь все теперь иначе. Ее собственный дом не просто надежда. Ей дадут этот дом, и ни от кого, ни от чьих настроений она не будет зависеть!
Как же раньше она не догадалась пойти похлопотать? Но кто знает, чем бы все кончилось, не окажись там Ярошенко.
Да, теперь можно спокойно жить, не обращая особого внимания на семейные неурядицы, и ждать.
Через год, пусть два, она сложит свои чемоданы и въедет в одно из тех новых зданий, что строятся как раз неподалеку от больницы, где она работает.
Николаю пока ничего не скажет. Нет, не выдержит и завтра, когда он придет к Нине, намекнет. Теперь встречи у подруги приобретут совсем другой характер. Это временно, пока Татьяна дожидается своей квартиры.
Почему бы не зайти в хозяйственный магазин, раз он на пути? Никогда прежде ее не интересовали такие магазины. Нечего было ей там делать.
Да ведь здесь масса всяких красивых и нужных вещей, которые скоро понадобятся. Для начала купила капроновую щетку с ярко-зеленой ручкой, стала в очередь за изящными бра. Пожалуй, ни от одной покупки она не получала столько удовольствия. Татьяна уже 'видела это бра над журнальным столиком, а в кресле у этого столика — Николая.
Почему она назначила свидание на завтра? Сегодня у нее такое хорошее настроение. И вообще, не мешает отметить событие, о котором она собирается только намекнуть. А если позвонить на судно и чуть-чуть изменить голос? Никто не догадается, что говорит доктор Лазарева.
Только бы Виктор не взял трубку. Он, кажется, уже вернулся из отпуска, обязательно узнает ее голос. Просидел тогда целый час в обществе мамы, все ждал. Обиделся. Уехал, даже не простился. Николай говорил, что Виктору вдруг понадобилось взять на неделю отпуск за неиспользованные выходные дни.
Когда позвонила Татьяна, Николай Степанович собирался уходить. Ну конечно, он придет к Нине. Очень хорошо, что сегодня можно увидеться, только немного попозже. Надо наведаться на завод, где никак не закончат заказ.
Николай Степанович даже побаивался, как бы из-за этого заказа «Иртыш» не задержался с отходом в рейс. Начальник цеха, с которым говорил капитан, как обычно, клялся, что завод не подведет. Завтра к вечеру все будет готово.
Заводским автобусом капитан добрался домой. Идти в форменном костюме к Нине не хотелось. Уж слишком бросается в глаза золотое шитье на рукаве.
Войдя в подъезд, он остановился — сначала показалось, что Леля нарочно ждала его возле дома. Но она, безразлично поздоровавшись, продолжала рыться в сумке, отыскивая ключ от почтового ящика.
Николай Степанович стал медленно подниматься до лестнице. Что Леля задумала? Не даст же она уйти в плавание, не объяснившись.
Вчера под благовидным предлогом он зашел в партком узнать, нет ли там каких-либо жалоб. Говорили с ним, как обычно, в спокойных, доброжелательных тонах.
А если она перед самым отходом явится к начальнику
пароходства? Но в чем он провинился? Поссорились. Кто ж не ссорится? Нет, Елена Ивановна, на все нужны доказательства. Мало ли что может померещиться жен* щинс в припадке ревности.
Он намеренно долго открывал замок. Жена поднималась наверх, читая адреса на конвертах, которые держала в руке.
— Мне? — спросил он, пропуская ее вперед.
— Нет, оба письма мне.— Не удержалась: — Одно от Васи и перевод на пятьдесят рублей.
Не снимая пальто, села в кухне к столу и торопливо разорвала конверт. Целых четыре страницы! Вася писал: у них начинается самая горячая пора. Ждут ледохода. По ночам треск, как пушечные выстрелы. Экспедиции предстоит работать в самом экзотическом месте, у знаменитых Падунских порогов. «Помнишь, мама, мы читали с тобой про Запорожскую Сечь. Про днепровские пороги. Теперь как будто оживает то, о чем я читал, хотя места не те и времена другие. Если ты захочешь и сможешь — приезжай. Дикие горы зажали реку, а она злится, кипит. Только ты не думай, это совсем не обязательно, чтобы ты ехала в такую даль, лучше отдохни в санатории. Я достану тебе путевку. У нас один парень отправил свою маму в санаторий. Напиши, куда ты хочешь, и пришли медицинскую справку».
Пусть все это прочтет Николай, пусть прочтет. Она намеренно оставит письмо на столе. Пусть знает — какой он настоящий, ее Вася.
Вы, Николай Степанович, ни разу не предложили мне отдохнуть. О вашей персоне разговор был, и не раз, а вот чтобы полечиться жене, вам и в голову не приходило. Ведь плаваете вы, «обеспечиваете» вы. А ваша супруга работает за такую зарплату, которая, по высказанному вами однажды определению, «погоды не делает».
Отложив письмо и перевод, Елена Ивановна распечатала второй конверт, надписанный незнакомым почерком, без обратного адреса.
«Люди, которые относятся к вам с участием...»
Она читала, не понимая, какие люди, о какой докторше идет речь.
И вдруг сразу, в одно мгновенье вспомнились разговоры женщин у кассы пароходства, и стало ясно, чему «сочувствуют люди».
По форме изложения ничего оскорбительного в письме не было, но вежливая пошлость все равно — пошлость. В заключение глубокомысленная сентенция — «с молодостью и красотой не поспоришь!»
Елена Ивановна брезгливо смяла анонимку, швырнула в угол. Ну вот, и ей пишут подметные письма.
Гадко, омерзительно и так невыносимо тяжело. Будто что-то оборвалось в ее жизни. А ведь убедила себя — все кончено, отболело. Вот она, настоящая боль, настоящее отчаяние. Теперь в самом деле конец! Совсем и навсегда'.-Значит, где-то в глубине души еще теплилась надежда. может, унизительная, но что поделаешь — она тлела, и легче было принимать самые твердые решения. Сей час — только пепел.
Елена Ивановна поднялась, сняла пальто, пошла и спальню. Она смотрела в раскрытую книгу и строчки сливались в темное пятно.
В ванной перестала жужжать электробритва. Потом в кухне звякнул чайник, и стало тихо. Быть может, читал Васино письмо.
— Сплетни?! Нам не хватало только сплетен!—входя в комнату, процедил сквозь зубы Николай Степанович.— Какая-нибудь твоя подружка старается.
— У меня нет времени на подобных подружек,— возмущенно ответила Елена Ивановна. Одного мгновения было достаточно, одного только взгляда, чтобы вернулось прежнее решение. Окончательное.
— Что же ты выбросила это Послание?! Отнеси, скажи, что Терехов ничтожество. Тебя, несчастную женщину, послушают, пожалеют! Ты ведь только и ждала удобного случая, чтобы причинить мне неприятности! Радуйся! Но знай, мне опостылела эта золотая клетка! У меня голова раскалывается, когда я приближаюсь к дому и знаю, что увижу свою добродетельную жену...
— Довольно! — резко оборвала мужа Елена Ивановна.— Добродетельная, не добродетельная, не это тебя тревожит.— Поднялась, сдерживаясь, горько усмехнулась: — Тот, мой Коля, которого я любила, не способен был бы все это произнести. Это конец.
Николай Степанович оторопело смотрел на жену.
— Ты хочешь развода? Так я, по крайней мере, понял? — Он попытался сказать это с иронической интонацией.
— Ты правильно меня понял. И, ради бога, не будем ничего больше выяснять.
Она вышла. А Николай Степанович все еще стоял посреди комнаты, держа в руках измятое письмо.
ГЛАВА 20
Капитану не обязательно было в этот час идти домой. Он мог уйти с судна раньше, когда жена была на работе. Но он хотел увидеть ее, узнать, сказала ли она о разводе под влиянием минуты или твердо решила. А вдруг уже передумала?
Было бы даже немного обидно, если б она так просто, без борьбы, отказалась от него.
— Красивые слова. Неужели ты во все это поверил?! Не отпустит она,— насмешливо пожала плечами Татьяна, когда он рассказал ей об анонимном письме и о своем разговоре с женой.— Придешь домой, и все будет по-прежнему: «Я тебя заждалась, милый!»
Он и сам не был уверен, что так легко могут разойтись люди, прожившие вместе столько лет.
— Если она не устроила тебе истерики, то мужайся,— все еще впереди! — продолжала Татьяна.— Женские слезы самое мощное оружие. Единственный вид оружия, которого боится и перед которым пасует сильный пол.
Николай Степанович выразил сомнение: пожалуй, Елена и не подозревает об этом оружии.- Во всяком случае, до сих пор им не пользовалась.
— Случая не представлялось. Приготовьтесь, капитан,— шутя продолжала Татьяна.— Говорю вам, картина такая: слезы, истерика, сердце... В каждом семейном доме имеется валидол. Валерьянкой не всегда обойдешься.
— Ты предупреждаешь как невропатолог или как женщина? — тоже шутя спросил капитан.
Ответила Татьяна серьезно:
— Как друг. Я не хочу, чтобы ты перепугался. Иной раз приезжаешь на вызов и убеждаешься, что спасать от нервного потрясения надо не ее, а его!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51