На «Иртыше» все были возбуждены тем, что Костюк и Витенька оказались на высоте. Небось, незадачливым морякам с «Китцы» не пришло в голову такое простое решение. Недаром Костюк столько лет плавает. Даже Олег показал себя с лучшей стороны.
— Я ему показываю: вот здесь контакта нет, а он только смотрит на меня... — хвалился чуть ли не каждому из своей команды.
Г Л А В А 37
Ярошенко не вызывала к себе работников торгового отдела — утром сама к ним зашла. Рядом два огромных учебных заведения, неподалеку — всего лишь одно кафе. Всегда в нем длинная очередь за пирожными.
— Что ж плохого: чашечка кофе, слойки, эклер. Помещение в стиле модерн... Современным студентам импонирует.
Ярошенко рассмеялась. Однако работник торготдела не шутил.
— Поесть — вот что прежде всего импонирует мальчишкам, и никакой модерн не заменит горячих пирожков и котлет. Хоть себя вспомните в те годы.
— Уже вспомнил. Оно действительно... Сейчас же займусь вопросом обеспечения.
— Вот и хорошо.— «И месяца человек не работает,— подумала.— Может, присмотрится, да и что-то подскажут...»
В коридоре исполкома обычная картина. К степе жмется мужчина с толстой папкой. Женщина в новом плаще, в шелковой косынке и мужских ботинках на отекших ногах ходит, волнуется. А этот, дородный товарищ, уверен в себе. Откинув полы макинтоша и сунув руки в карманы, медленно, с достоинством вышагивает по самой середине ковровой дорожки, мимо сидящих и стоящих у стен людей. У депутатской доски девушка в брюках, иссиня-черная коса до пояса, миловидное личико, раскосые глаза. Очевидно, из Казахстана.
Елена Ивановна, здороваясь с теми, кого уже знала, подошла к приемной.
Все они, бросив каждодневные нужные дела, ждут помощи, надеются: как-то иначе, по-новому и лучше сло-
жится жизнь после этого их посещения. Многие записаны в середине или в конце списка, но тоже пришли с утра. На людях и ждать легче.
У самых дверей топчется старушка в клетчатом пальто и странной, видно, самодельной, шляпке.
— Выйдите из приемной. Здесь не сельский клуб! — Елена Ивановна узнала и не узнала голос своей секретарши. Такая всегда вежливая, выдержанная. Резким, неуместным был тон. И сразу вспомнилось, как они, Елена Ивановна и Осадчий, возмущались у председателя горсовета поведением его помощника. И вот все это почти повторилось здесь.
Елена Ивановна вошла в кабинет и позвала секретаршу.
— Придет молоденькая девушка — Любаша Тищенко, пропустите ко мне,— проговорила, снимая пальто.
— Хорошо. Звонили с «Плутона», просили принять членов завкома.— Алла, как всегда, сдержанно-вежлива.
— С завкомом на завтра.— Елена Ивановна обернулась, некоторое время смотрела на секретаршу, потом негромко произнесла: — Я слышала, Алла, как вы из
приемной выпроважали.
— Так ведь они работать не дают,— бойко начала девушка.
— «Они» — это и есть ваша работа! И никакой другой более важной нет и быть не может.
— Вообще-то, я понимаю... Но иногда нервы сдают.
— Ну раз нервы, тогда придется нам с , вами расстаться.
Алла настороженно смотрела на Елену Ивановну. Такого оборота представить себе не могла. Своим местом в исполкоме она очень дорожила и испугалась, потому что знала: при всей мягкости характера начальство обычно не отступает от своих решений.
— Я буду сдерживаться, честное слово,— пробормотала Алла.
— Плохо, если надо сдерживаться. Мне почему-то казалось, что вы сочувствуете людям, которые сюда приходят.
— Да, да, конечно. Это не повторится. Поверьте!
— Надеюсь.— Елена Ивановна села к столу, сказала, что можно начинать прием. Сразу кабинет наполнился людьми.
Вошла семья. Старик перебивал то зятя, то дочь, приводил, без всякого повода, примеры, подтверждающие законность его просьбы. Речь шла о прописке, и никаких возражений на этот счет у Елены Ивановны не было. Но, даже получив положительный ответ, старик продолжал:
— Я вам расскажу...
— Идем, папа, идем! — Домочадцы подхватили родителя под руки и повели к двери.
— Слова не даете сказать,—отбивался от зятя старик. Дочь вернулась к столу Елены Ивановны, поблагодарила, сказав:
— Поэтому и не пустили одного, чтобы не навязывался со своими примерами.
Несколько раз звонил телефон, но Елена Ивановна не снимала трубки. И сотрудники в эти часы не приходили. Не забывалась обида Ясиневой: никто толком не выслушает, все торопятся, всем некогда...
Хотелось думать, что и коллектив исполкома так же серьезно, с сочувствием относится к людям.
Перед тем как пропустить очередного посетителя, Алла сообщила:
— Звонил председатель горисполкома. Сказал, что заедет к вам.
Вошли маленькая кругленькая блондинка и высокий худой юноша. Третьей была девушка в брюках.
Она и начала разговор, предварительно переглянувшись со своими спутниками — молодоженами Аней и Димой. Живут они у матери Ани, которая по признает зятя, выгоняет его вон н всячески унижает Дима приносит всю зарплату, умнея на вечернем. А мать Ани требует, чтоб
развелись.
— Ребенок будет у пае,— скорогоноркой сообщила Аня и покраснела.— Вот Фатима, комсорг нашего факультета, заходила, хотела поговорить, но мама и ее выгнала.
— Как же можно так? — подхватила Фатима.— И квартира большая, удобная.
— Чего же вы от меня хотите? —спросила Ярошенко.
— Чтобы вы маму вызвали. Разъяснили ей советские законы,— ответили супруги.
— Не к прокурору же идти на родную мать жаловаться; Она хозяйка в квартире, а вы хозяйка в районе. Скажете — небось, послушается!
— Неужели? — серьезно спросила Елена Ивановна.
— Обязательно,— воскликнула Фатима.— У нас в кишлаке тоже такое случилось. Я еще была школьницей, но все понимала.
— Хорошо. Постараюсь помочь. Адрес ваш здесь есть. Конечно, это инициатива Фатимы — пойти в райсовет.
Видно, запало в душу детское воспоминание. Там помогли, и здесь помогут.
Прием продолжался. Елене Ивановне казалось, что за эти два года и жалоб меньше, и нареканий.
Коллектив как будто неплохой, всех волнуют дела района. Особенно благоустройство.
Любаша пришла после полудня, и Алла сразу же впустила ее в кабинет.
— Проходите, садитесь,— Елена Ивановна, улыбаясь, указала на стул — сбоку, возле себя. Но девушка села там, где садились все посетители,— перед маленьким столиком, торцом приставленным к большому, письменному.
— Я нее расскажу по порядку,— проговорила Любаша, не отвечая на улыбку и как бы давая понять, что пришла не к знакомому человеку, а к официальному
лицу.
Рядом со школьным двором живет инвалид дядя Коля. Сизов. Еще до войны, совсем молодым, заболел — отняло ноги. Ходить не может.
— Однако Сизов работает. Дома. Штамп у него на столе, маленькие тиски. Все время работает,— поспешно добавила Любаша.— И работу на дом ему приносила мать, ухаживала за сыном. И вот полгода назад она умерла.
— И Сизову нужно назначить опекуна?
— Нет. Никакие опекуны не нужны,— резко сказала Любаша.— Он такой же, как мы с вами, только без ног. У него есть брат и живет этот брат далеко, в другом конце города. Но он все равно перед работой и после работы ездит к дяде Коле.
— Они хотят жить- вместе?
— Нет. Дядя Коля, то есть Сизов, не хочет быть в тягость. Поменять думал свою комнату, чтоб поближе, к. брату.
— Так в чем же дело?
— А в том, что у Сизова комната плохая и никто в нее не пойдет.— Любаша замолчала, выжидающе взглянула на Елену Ивановну,
— Он отдаст комнату в своем районе, а мы предоставим ему в нашем. Так?
Любаша кивнула.
— Вы были в отпуске, и товарищ Петренко так же ответил младшему Сизову.
— Вот и хорошо.
— Еще бы! — с каким-то озлоблением подтвердила Любаша.— Потом было сто комиссий, десять заседаний в том районе, где живет дядя Коля, и, наконец, сюда прислали бумаги. Но товарищ Петренко уже все позабыл и говорит — идите в обменное бюро. Зачем же дядя Коля столько месяцев ждал, надеялся? Зачем столько бегал брат? Чтобы ему сказали: не морочьте голову?!
— Тут что-то не так,— неуверенно произнесла Елена Ивановна.
— Все так!
— Понимаете, Любаша, вероятно, Петренко думал, что Сизов — инвалид войны.
— А если не войны, тогда что? — Любаша вскочила, тщетно пытаясь справиться со слезами, которые звучали в ее голосе.— Дядя Коля не знает, что я сюда пошла. Не позволил бы. Он гордый. Работает. А вы все — равнодушные!
Любаша разрыдалась и бросилась к двери.
— Подожди, Любаша, подожди!
Но дверь за девушкой захлопнулась. Слышно было, как она побежала через приемную. Следующий посетитель уже вошел в кабинет.
— Одну минутку.—Елене Ивановне необходимо было взглянуть па бумаги Сизова, и она попросила Аллу принести их.
Все было так, как сказала Любаша.
Лишь час назад радужно думала, что ее работники хорошо, честно выполняют свои обязанности. И вот какое издевательство, оказывается, устроил Петренко. Ну, отказал бы сразу. Это еще как-то можно было бы понять. Больше полугода люди уходили с работы, бегали, хлопотали, волновались. Комиссии, что навещали инвалида, тоже тратили время. И впустую. А каково было Сизову, когда, казалось, все уже решилось, услышать этот жесткий, бездушный ответ.
Петренко уехал в отпуск, и поговорить с ним Елена Ивановна не могла, поэтому передала все бумаги юрисконсульту. Тот, бегло просмотрев их, пожал плечами:
все правильно. Площадь человек имеет. Ну, а если братьям нужно быть поближе друг к другу, для этого существует обменное бюро.
— Да, все правильно. Даже слишком правильно,— с горечью произнесла Елена Ивановна и положила папку к себе на стол.
— Еле-еле полчасика выкроил,— сказал председатель горсовета, входя в кабинет и здороваясь.— Утром прибывают сразу две делегации. Одна поездом, другая самолетом. А собирался поехать к вам на стройку. От темпов, какими идут дела на улице Фрунзе, я не в восторге.
— Знаю,— уныло сказала Елена Ивановна.
— Что-то вы невеселы сегодня. Устали? — спросил.
— Неприятности.
Он взглянул вопросительно.
— Вот как будто бы и люди подобрались неплохие, и болеют за район. Тот же Петренко. В отпуск врачи едва выгнали. Чуть до инфаркта не доработался. И... посмотрите,— Ярошенко пододвинула папку, рассказала о Сизове.
— Некрасивая, очень некрасивая история.— Председатель горисполкома захлопнул папку и словно припечатал ее широкой ладонью.
— Случайно узнала.
— Положим, не случайно. Рано или поздно до вас бы и это дошло.
— Да, но Петренко... Не притворялся же он, когда бегал, волновался, с этой злополучной улицы Фрунзе не вылезал. Как же совместить, как объяснить?
Председатель усмехнулся, провел рукой по широкому лбу, сбивая набок короткие густые волосы.
— Нет, не лицемер,— заговорил после минутного молчания.— Он действительно болеет за район. И вот за этим улучшением благосостояния людей вообще кое-кто из нас перестает видеть отдельного человека. Как же — горизонты, проблемы, масштабы. А один человек — частность.
Елена Ивановна подумала о Лютикове. И тут буква закона соблюдена, а человек? Каково Лютикову? Не может и не должна эта буква заслонить человека. Есть же исключения, какие-то особые обстоятельства. Раньше, когда она была рядовым депутатом, то не оставила бы так семью старика. Значит, в ней что-то изменилось и, положа руку на сердце, вероятно, не к лучшему. Надо
вернуться к Лютикову, к его просьбе и помочь человеку. Ее заместитель пошел чуть-чуть дальше, чем она сама. Почему же это ее возмущает?
— Да, тут наше с вами упущение,— заключил председатель горисполкома.
— И что же теперь?
— Вот пусть Петренко сам и доводит дело до конца. Может, сгоряча у него получилось. А может, успел уж и одубеть. Сразу станет ясно. Тогда и выводы будете делать. Вы еще не обедали?
— Нет.
— Ну, тогда пойдем посмотрим, чем кормят трудящихся «Энергосбыта». Или лучше главпочтамта.
— Не беспокойтесь, председателя горсовета накормят как следует.
В дверь заглянула Алла:
— Жена капитана Каминского.
— На лбу у меня не написано, кто я. И вообще — там самообслуживание. Идемте!
— Нет, нет. Я потом.
— Несобранный вы человек,— добродушно изрек председатель горисполкома и, попрощавшись, вышел.
Елена Ивановна поднялась навстречу Каминской, усадила ее на диван, села рядом.
Та с жаром схватила ее руки, тихо, проникновенно сказала:
— На вас вся надежда! Только на вас,— и осторожно закрыла лицо руками,—Старость вообще ужасна. А когда болезни... Когда все безнадежно. - Глотая слезы, Ка-миаекаи продолжил: - Ведь мне сразу все сказали. Никому пет дела до тот, чт я пережила. Это так страшно, в это невозможно поверить!
Она достала из сумочки платок и тут же, забыв о нем, заключила:
— Вчера сказали, что я должна взять мужа домой.
— Если нужно, я поеду вместе с вами...
— Боже мой! Разве в этом дело! Никто не хочет меня понять! Но поставьте себя на мое место. Ведь за ним нужно ухаживать.
— Будут приходить врачи, медсестры.
— Вот-вот,— горестно усмехнулась Каминская.— Они тоже так говорят. А я? Поймите, мне не тридцать и даже не сорок. К тому же я сама едва держусь на ногах. Разве смогу обеспечить ему такой уход, как в больнице?!
— Наверное, вам надо взять сиделку или просто какую-либо женщину, чтобы она вам помогала.
— На какие средства? Ведь он на пенсии.
От деловитого тона, которым вдруг были произнесены эти слова, Елена Ивановна растерялась.
Она не раз бывала в большой квартире Каминских — ковры, горки, набитые хрусталем и фарфором, дорогие заморские безделушки.
Вздохнув, Каминская добавила:
— Не с книжки же брать. Теперь уже некому обо мне позаботиться.
Елена Ивановна порывисто встала. Отошла к окну. Она возненавидела сейчас эту женщину и не. смогла бы скрыть этой ненависти, придать лицу своему хоть какое-то подобие вежливости.
С каким восхищением смотрела когда-то она, Елена, на супружескую пару: весело щебетала Томочка и, влюбленно глядя на мужа, напевала:
Денушку из маленькой таверны
Полюбил суровый капитан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51