— Не думай об этом.— Николай Степанович обнял ее за плечи. Конечно, и ей неприятно. Сначала обрадовалась его приходу. Сказала, что начала хлопоты о квартире, и постускнёла, узнав о его.неприятностях.
Николай Степанович старался ее успокоить, развеселить. Но грусть оставалась в глазах, улыбке. Танюша была особенно нежна. Он пытался это объяснить: с тех пор, как они встретились, всё стало иным... И только дом, его опостылевший дом, как облако, черное, грозо-' вое, на горизонте. Облако, предвещающее шквал. Пусть бы поскорее налетел этот шквал и ушел, забылся. Только бы не причинил особых бед. Никогда не знаешь, какие последствия оставит после себя шторм.
Николай Степанович шел домой, исполненный решимости выдержать любой натиск. На кухонном столике, вероятно, его дожидается завтрак. А Леля, быть может, вообще не пошла на работу. Ждет его, чтобы «поговорить». Первый раз Он, будучи на берегу, не ночевал дома. Нина уехала в Мурманск повидаться с мужем — туда на несколько дней пришел его пароход, и в ее квартире осталась Татьяна.
Утром Терехов отправился на «Иртыш», принял душ, отдохнул, поел и «вошел в меридиан», как про себя охарактеризовал состояние полной уравновешенности. Однако, как ни был он убежден, что отношения с женой ничем не отличаются от отношений совершенно чужих людей, особенно после ее слов о разводе, тем не менее, не признаваясь себе в этом, он не решился прямо от Татьяны идти домой.
Теперь он возвращался с «Иртыша», зная, что никто его не спрашивал и не интересовался, на судне ли ночевал капитан.
А может, Леля все же звонила и просила не докладывать о своем звонке? Раньше бы она этого не сделала. А сейчас? Разве узнаешь, что у нее сейчас на уме.
Дома жены не было, и завтрака на кухонном столе — тоже. Растворена дверца стенного шкафа в столовой, и там, где стояли книги, было теперь сложено его белье, развешаны костюмы.
И еще новости: замок на двери в спальню. К чему эта демонстрация? И эта поспешность? Хотела его оскорбить? Смешно и глупо, с досадой подумал капитан, чувствуя себя как-то неуверенно. Странно, обычный английский замок и заполненный его вещами шкаф совсем изменили квартиру. Как будто он попал в чужой дом или, скорей, в комнату для приезжих, где и разложил свои вещи. Во всем ощущение чего-то временного, будто не сегодня-завтра надо снова упаковывать чемоданы и ехать дальше. А куда ехать?
Он уже не раз представлял себе уход из дому. Представлялось это как некое избавление, результат борьбы за свою свободу. Наградой была иная жизнь. Все то желанное, светлое, связанное с Танюшей, и виделось где-то в будущем, словно марево на полуденной глади океана. Л вот этого четкого—забирай чемоданы и отправляйся! — такого он не ждал. И при чем тут чемоданы, да и пока что некуда идти. И вообще — уходить сразу невозможно. Узнают на судне, в пароходстве. Одно дело семейный разлад —у кого не бывает! — сочувствие знакомых, и совсем другое — уход к женщине. Непременно осудят. Мужчины от зависти, женщины — потому что каждая подумает о себе, о своем муже. Жил-жил И вдруг — сбежал. Разве они знают, как все случилось? Смогут ли оценить и понять, что счастье приходит к человеку раз в жизни?
Не уйдет он сейчас никуда! Пусть Елена не воображает, что его удастся спровоцировать, что он полезет на рожон, Самому себе незачем устраивать неприятности. Пусти все постепенно привыкнут, что жизнь у них не клеится. Не любя ее, из благородства он остается рядом с ней.
Елена, конечно, не верит, что между ними все кончено. Иначе не стала бы затевать возню с замками. Хочет припугнуть.
В этих своих рассуждениях Николай Степанович был не совсем искренен. Не так люди, как он сам должен был «привыкнуть» к тому, что жизнь не «клеится».
Он достал рубашку и положил ее на стол. Ага, вот и записка! Ну, как же! Разве можно без записки?! Значит, их отношения вступают в новую, но далеко не оригинальную фазу. Она будет сочинять послания ему, он — ей. Такое уже было с их общими знакомыми. Полгода подсовывали под дверь друг другу меморандумы и, устав их сочинить, помирились. Елена решила использовать этот замечательный опыт.
Лист тонкой глянцеватой бумаги был сложен вчетверо, и край его придавлен пепельницей. Николай Степанович, посмеиваясь, закурил.. Упреки? Угрозы? Или: приходи, милый, к началу спектакля, взяла билеты в театр. От женщины, даже от жены, никогда не знаешь, чего ждать. Но то, что переписка будет вестись с ним, а не с парткомом, уже отрадно.
Развернув листок и пробежав его глазами, Николай Степанович не сразу постиг то, что было написано. Меньше всего он ожидал заявления в народный суд: «Е. И. Ярошенко не возражает против расторжения брака». Больше того, Е. И. Ярошенко считает, что решение расторгнуть брак проверено временем, и просит оформить развод юридически, так как практически супруги давно уже разошлись. Подпись, дата и, что удивительней всего, печать и подпись юриста.
Ну и оперативность! Когда же она все успела?! Замок, развод. Чего сгоряча не сделает женщина!
Да, конечно, все это истерия. Но как она не боится обрубить все концы сразу. Пусть выселение из спальни; замок. А ведь это документ, дающий ему полную свободу.
Швырнув бумагу на диван, он подошел к окну. В доме напротив навстречу солнцу растворены окна, балконные двери. Там радуются весне, теплу. В их квартиру солнце заглянуло утром и ушло. Унылой, темной кажется мебель, пустым — письменный стол, на котором вечно в беспорядке лежали книги и какие-нибудь документы Елены.
Знала, что делала: оборвала одним ударом весь обычный уклад жизни. От этого хоть кто растеряется. Ничего не скажешь — эффектно! Особенно для окружающих.
Впрочем... Чего ему немедленно идти в загс? Кто заставит его выехать из собственной квартиры? Не обязательно докладывать кому-то о заявлении в народный суд.
Татьяна, к которой пришел вечером, одобрила его решение. Ни к чему лишние разговори! Однако самолюбие ее было уязвлено, Влюбленный, получивший свободу, должен был бы примчаться радостным, счастливым, говорить о том недалеком будущем, когда они, наконец, смогут соединиться открыто, когда назовет ее своей женой.
Ей бы следовало умерять его пыл, возражать, взывать к благоразумию, настаивать, что со всем этим надо повременить. Но ничего этого делать не пришлось, потому что он был скорее расстроен, чем обрадован своей свободой. Она тщательно скрывала досаду, успокаивала себя тем, что Николай, будучи человеком уравновешенным, должен привыкнуть к изменениям в своей судьбе. К разговору о разводе больше не возвращались. Он отправился на судно, а Татьяна — в поликлинику моряков, куда ее вызвали поставить подпись на санитарных документах «Иртыша».
В вестибюле ей неожиданно встретился Виктор. Оба сделали вид, будто не заметили друг друга.
Татьяна вошла в первый попавшийся кабинет и облегченно вздохнула. Она по известным причинам избегает этого влюбленного юнца, но почему отвернулся Виктор? Изменился в лице, побагровел. Допустим, что он обиделся, не застав ее дома. Но разве ее не могли задержать неотложные дела в больнице? Он даже не постарался выяснить. Уехал — не попрощался, приехал — не зашел. Ей, занятой своими переживаниями, некогда думать о нем. Но что случилось с Виктором? Однако мысли эти недолго занимали Татьяну, и, вероятно, она бы очень скоро позабыла о Викторе, если б не их вторая встреча возле рентгенкабинета. Он проходит медкомиссию? Ну да, истек срок санитарного паспорта.
Притвориться слепой и на этот раз было невозможно, поэтому Татьяна остановилась, спросила, как он отдохнул в свой кратковременный отпуск. Виктор поблагодарил и отвел глаза. Щеки, даже шея у выреза легкой, просторной куртки у него покраснели.
— Мне показалось, что я...— На секунду Татьяна запнулась, чуть не обратившись на «ты», но, спохватившись, безразлично продолжала: — Показалось, что видела вас в вестибюле.
— Вам не показалось.
— И вы не нашли нужным поздороваться? — Этого не следовало говорить. Вообще не следовало останавливаться, но она не смогла удержаться от вопроса.
— Зачем здороваться?! Встретились. Разошлись. Что, собственно, было между нами? — Он криво усмехнулся.
— Ты с ума сошел! — побледнев, прошептала Татьяна.
— И такое было. К счастью, скоро сам убедился, что я всего лишь мелкая морская рыбешка...
Лишь в эту минуту Татьяна поняла, что вовсе не смущение, а гнев заливал краской его лицо.
Она не посмела отойти, стараясь объяснить, оправдаться. Она прощает Виктору его грубость. Прощает потому, что он молод, резко обо всем судит. Не всегда чело век владеет собой, своими чувствами. Она полюбила другого. Разве за это осуждают? Разве с ним такое не могло произойти?
— Не бойся! Даже о таких, как ты, я не привык дурно отзываться. Зачем изворачиваешься? Не так уж я глуп,-как ты думаешь.
— Я не оправдываюсь,— пробормотала Татьяна.— Я всего лишь хотела объяснить...— Чего она ждет? Надо уйти с оскорбленным видом. Но и в этот оскорбленный вид Виктор не поверит.— Я не хотела тебе зла.
— Странное понятие о добре! Вы, кроме себя, ни о ком вообще не думаете. Но и добро, и совершенное человеком зло, как бумеранг, все возвращается к нему.— Виктор бросил окурок и открыл дверь в кабинет..
Она медленно спускалась по лестнице, а слова Виктора все еще звучали, словно преследовали.
Думала о Викторе и вечером, когда бродила с Николаем Степановичем по глухому парку возле лимана, прячась от посторонних глаз. Виктор бы на месте капитана не раздумывал, не взвешивал, не говорил бы: пока подождем!.. Такие любят без оглядки, без расчетов. Правда, ему и терять-то нечего. Да нет, не в том дело. Просто характер другой,
— Ты меня не слушаешь, Танюша,—обняв ее, сказал Николай Степанович.
— Ну что ты! Просто немножко взгрустнулось. Уже завтра уходит «Иртыш».
— Пока в Николаев. Там еще дня три постоим.
— Обидно! Три дня — не в рейсе и видеться нельзя.
— Может, удастся вырваться на несколько часов.
— Не лучше ли приехать мне? — Она неуверенно взглянула на Николая Степановича и, она, как бы он сразу не стал возражать, торопливо продолжала: — Остановлюсь в гостинице. В городе показываться не буду. А ты, как только сможешь, придешь.
— Но твоя работа...
— Завтра вечером отдежурю, тогда в субботу идти не нужно. Потом воскресенье. И еще на одни дни. попрошу отпустить.
— Право, не знаю...
— Не деревня. Никто меня там не увидит! — Она догадывалась, что именно смущало Николая Степановича.— Ты скажешь на судне, что в Николаеве у тебя есть друзья, которых нужно проведать. — Татьяна продолжала настаивать. Очень ей не хотелось, чтобы уходил он в море из дому, чтобы последнее «прости» на берегу прозвучало из уст жены. Несмотря на бумажку о разводе, на замки и вынесенные из спальни вещи, прощание с женой может обернуться примирением. Разве не случается, что, отправляясь разводиться, супруги возвращаются из
суда примиренными?! А тут ничего особенного еще не произошло. Лишь со стороны Елены первые шаги к разводу, в которые к тому же не очень веришь. Нет, нет, в рейс Николая должна проводить она, Татьяна.
Наконец Николай Степанович согласился с тем, чтобы Татьяна ехала в Николаев.
Она обрадовалась, убежала и, наломав веток уже расцветающей сирени, принесла их в беседку, где Николай Степанович, облокотившись на каменные перила, курил.
— Это тебе! — весело сказала она, и вдруг лицо ее стало серьезным, встревоженным.— Что, Коля, плохо?
— Нет. Почему ты спрашиваешь? — Да так...— Она смутилась.
— Что же ты молчишь?
Немного поколебавшись, взяла его. руку, нащупала пульс, как бы смягчая ответ, не очень твердо проговорила:
- Ты немного бледен сегодня. Вот и... подумала, что не совсем здоров. Так боюсь, чтобы на тебе не сказались все эти неприятности.
— Ну, не думаю,— проговорил Николай Степанович, прислушиваясь к биению своего сердца.
— Умоляю тебя, побереги нервы, не волнуйся. Тебе ведь опять в рейс. Уж я-то знаю, что такое твои рейсы.
— Да, ты права. Иной раз так вымотаешься, что чувствуешь себя столетним стариком.
— Тем более, тебе надо успокоиться. Главное, постарайся с ней больше не встречаться. Все эти объяснения— отрицательные эмоции, болезнь, старость. И — да здравствуют эмоции положительные! Они приносят молодость и красоту! — Она вдруг затихла, приложила палец к губам, прислушалась.
Где-то в густой чаще кустов сначала тихо, потом все увереннее, все громче защелкал соловей.
— Разве это услышишь в море? — прошептала. Вечер был теплый. Разогретой соленой влагой тянуло с лимана. А в посадке, что тянулась дальше за парком, залился еще более звонкой трелью еще один соловей. В старинной каменной беседке Татьяна и Николай долго сидели молча.
— Наверное, здесь давно-давно тоже сидели, как мы, на этих вот каменных скамьях, слушали ночь, тишину и соловья,— тихо проговорила Татьяна.—Потом придут
другие в другую весну, и не эти, другие будут петь соловьи. А любовь всегда одна. Для тех двоих, что были, для нас и для тех, что еще придут сюда.
— Ты фантазерка, дев.очка моя.— Николай Степанович еще крепче прижал ее к себе.
— Но ведь это правда. И знаешь... пройдут годы. Много, много лет пройдет, и тогда мы только узнаем, что эти минуты были счастьем. Ждем еще чего-то большего. А самое настоящее счастье— вот эти мгновения.
Николай Степанович улыбнулся. Танюша права. Рядом с ней забываешь все неприятности, становишься лучше, как-то выше того, что тебя окружает. Танюша! Еще год назад ничего о ней не знал. А теперь жизнь без нее потускнела бы.
— Таких, как ты, я встречал на улицах, смотрел па них издали, но даже совсем еще молодым не смел и помыслить, чтобы какая-нибудь из этих красавиц на меня хоть благосклонно взглянула. Для них существовал другой мир, куда — в этом я был убежден — нет доступа увальню-боцману с закопченного буксирчика.
— Твой буксирчик... он был временным, но необходимым, как разбег перед прыжком. А ты не сознавал, что это всего лишь разбег. Я бы поняла, если б мы тогда встретились. Как жаль, что этого не случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51