— В этом, между прочим, слабость людская, а не сила. Машина все сделает без улыбок,— победоносно объявил Алик.
— В умении чувствовать — слабость?— негромко спросила Любаша.
— Вероятно, область чувств — это чисто женское. Что же касается мыслящего человека, то чувства...— Алик на секунду запнулся и тут же запальчиво заключил:'— Это настолько второстепенно, что деловой человек, настоящий деловой человек, их в расчет не должен принимать!
Андрей вскинул голову, усмехнулся, внимательно глядя на Алика.
— Спасибо за комплимент! — выкрикнула Любаша.— Кстати, мир мы познаем с помощью наших чувств. Даже ребенок пробует этот мир на вкус, на цвет, хочет потрогать рукой. Отсюда и берется опыт.
— Браво, Любаша! Ступени познания. Пятерка обеспечена. Но давай Не будем сводить все к примитивизму!
— Это с точки зрения делового человека?—уточнил Андрей.
— Именно,— подтвердил Алик.
— Ох уж мне эти «деловые люди»! Вы, Алик, ваши сверстники успели уж подхватить сие заокеанское словцо. Оно, конечно, поделикатнее, чем бизнесмен. И кое-что новое в себе заключает: деловые люди дружбу не отвергают, признают, но с условием, если из нее можно извлечь конкретную пользу, если же такой пользы не существует, то кому оно нужно, это чувство?! Старо! Как все это, в сущности, старо, прагматизмы и все иные «из-мы», теперь подмалеванные, принаряженные по моде современного прогресса.
— Так-то, Алик! — не без лукавстве произнесла Любаша.
— А ты, сестрица, кажется, забыла обязанности хозяйки?! — обернулся к Любаше Андрей.— Тебе помочь?
— Нет-нет, сидите, доигрывайте свою партию. Я сама! Алик ушел поздно, сказав, что, если Андрей позволит, он непременно придет еще- поиграть.
— В воскресенье я всегда дома,— ответил Андрей. Закрыв за гостем дверь, он, улыбаясь, вошел в комнату.
— Ты чего? — спросила Любаша.
— Надеюсь, что по окончании школы вы не сразу с этим «рационалистом» побежите расписываться?!
— С ума сошел! Он и не собирается жениться.
— Не уверен.
— Во всяком случае, его папа с мамой этого не допустят.
— Они тоже рационалисты? Любаша расхохоталась.
Андрей был счастлив — ведь он видел Любашу такой оживленной, слышал ее искренний, веселый смех.
Г Л АВА 40
Не знал Андрей, почему так весела была сестра. Не только за него радовалась. Была и своя маленькая победа. От этой победы увереннее держалась с Аликом.
Когда зашла в приемную председателя исполкома, вовсе не была уверена, что из этого ее посещения что-либо получится.А ведь получилось. Сизову райисполком вынес решение дать комнату неподалеку от брата.
Любаша очень обрадовалась, но решила пока никому ничего не говорить. Даже Татьяне Константиновне. Вот если сложится удачно — тогда иное дело.
С тех пор, как они познакомились, Любаша забегала к Лазаревой часто. Придумывала всякие предлоги. Та разрешала брать книги, рассматривать фотографии, заглядывать в гардероб и даже в ванную, где на полке стояла целая батарея красивых флаконов, коробочек, тюбиков. Кое-что из этих вещиц перешло к Любаше. В семнадцать лет, если девушка собралась пойти погулять, немного косметики вовсе не повредит.
И Любаша охотно соглашалась — не повредит. И насчет Алика у Татьяны Константиновны было свое мнение, с которым Любаша не соглашалась. «Не обращай внимания на болтовню. Если уж такой влюбится, на колени станет. Только пусть поймет, что ты сильней. Себя не выдавай!»
Любаша впервые возразила Татьяне: «Не станет. Вы его плохо знаете!»
И Татьяна со смехом ответила: «Видела, знаю. Уж ты мне поверь».
Татьяна знала о Сизове, хотя Любаша ей пока ничего не сказала.
В среду вечером она зашла к дяде Коле предупредить, что завтра обещали выдать ордер. Младший Сизов, Василий Иванович, был у брата. Он горячо поблагодарил Любашу за хлопоты. Но она перехватила взгляд, которым обменялись братья. Особого значения этому взгляду тогда не придала. Но утром, когда вместо школы прибежала в райсовет и не застала там Василия Ивановича, догадалась, что значил этот взгляд. Они не верили!
Дожидаться Василия Ивановича на улице было холодно. Но в отделе учета сидеть боялась. Увидят, что ждет, а его нет и нет — все будет впустую.
Что же делать? Она даже не знает, где Василий Ива-нович работает.
Не поверили? Значит, бывает так. Выходит, хоть редко, но бывает. Нельзя терять надежду, опускать руки. Все сделали, а на самое последнее усилие сил уже не хватило.
Любаша вернулась в отдел учета.
— Ну, где же Сизовы? — недовольно спросил инспектор.
— А кому-либо другому, мне, например, не -могли бы дать его ордер? Я отнесу...— спросила.
— Да вы что, девушка? — рассмеялся инспектор. Любаша выскочила из комнаты.
Казалось, если сейчас не получить документы, кто-то другой займет квартиру. А потом — опять все сначала.
Но чего же она здесь толчется?! Василий Иванович не придет, так хоть дяде Коле сказать! Скорей, скорей к нему. Только бы успеть. Когда примчалась к дяде Коле, только и могла вымолвить:
— Ордер! — Едва переводя дыхание, села на стул и сдвинула со вспотевшего лба шапку.
— Что такое? Какой ордер? Нет-нет, ты подожди, ты сначала отдышись.— Дядя Коля отодвинул штамп, стоявший на столе возле кровати.
— В одиннадцать...
—Так скоро одиннадцать. Но в чем дело?
— Сегодня вас там ждут. В исполкоме. Ордер выдадут.
— Ты не ослышалась? Все так, как говоришь? — спросил Сизов и расстегнул пальто. В комнате еще не протопили. Можно было подумать, что и он только что бежал по улице.
— Сейчас, вот сейчас вам дадут квартиру. Только как вы отсюда выйдете? Если б вы могли выйти...
— Если б я мог выйти, мне бы и квартира другая не была нужна. А Вася далеко, пока вызовут...— Теперь дядя Коля волновался не меньше Любаши. Передвинул на столе молоток, плоскогубцы, взглянул па старомодный будильник.
— Что ж нам делать, дядя Коля?! Вы совсем, совсем не можете встать, даже если я помогу? — чуть не плача, спросила Любаша.
— Не могу.
— О! Я придумала! Я сейчас! — вдруг радостно вскрикнула она и опять убежала в исполком.
Ярошенко, поняв из Любашиных слов о положении Сизова, распорядилась вручить ему ордер на старой квартире.
Потом Любаша разыскала своего «рационалиста» и стала просить его помочь ей перевезти дядю Колю. Алик только пожал плечами: есть о чем говорить! Через несколько минут Любаша, он и его. приятель Петя, такой же крепыш, как Алик, были у Сизова.
Пока пришел Василий Иванович — младший брат Сизова — ребята успели даже вещи расставить.
— Я... Мне сказали... Все не верил. Спасибо, детка, спасибо, родная! — Он бросился к Любаше и крепко обнял ее.
Сизов-старший прикусил дрогнувшую верхнюю губу.
— А разве я что? Я... Это они там...— смутилась девушка.
— И всем вам спасибо! Мне сказали...
— Главное, исполкому— спасибо,—обратился Алик к Сизовым.
— Нет, нет — сначала ей спасибо, а потом — исполкому! Девушка покраснела.
— Некоторые люди стесняются, когда их благодарят,—сказал Петя и тоже покраснел.
— На своей коляске теперь ты и в кухню и в ванну сам проедешь,—обернулся к брату Василий Иванович.— Ах, Любаша, Любаша, ты даже не представляешь, что сделала для пас! Мне сюда две минуты ходу.
Любаша незаметно моргнула ребятам: надо поскорей уйти. Не так уж она много сделала, чтобы столько благодарить. А тех, кто помог,— их ведь здесь нет.
Она так и сказала, когда шли по улице, и немножко удивилась, что Алик с этим согласился.
ГЛАВА 41
Несмотря на вызовы, в клинику Минакова не пришла. За четыре месяца ни разу не навестила сына, поэтому Татьяна сама отправилась к ней.
В ответ на звонок послышался веселый голос:
— Минутку! Сейчас открою!
«Минутка» оказалась весьма продолжительной. Наконец Татьяне отворили дверь.
— Вы ко мне? — удивилась Минакова, нехотя отступая от двери.
Татьяна вошла в комнату — приглашения не ждала.
— Дорогая мама, когда же вы возьмете своего сына, своего Сашеньку? — очень мягко спросила Татьяна.
Лицо молодой женщины застыло. Минакова села, в кресло, положила ногу на ногу и, не глядя на Татьяну, бросила:
— И не собираюсь брать.
— Он уже лопочет «мама»,— будто не слыша ответа, продолжала Татьяна.
— Вы не имеете права навязывать мне неполноценного ребенка. Я консультировалась с юристом.
— Почему неполноценного?! — возмутилась Татьяна.— Он здоров!
— Ой, ради бога!..— раздраженно воскликнула Минакова.
— Я его лечащий врач, повторяю: малыш совершенно здоров. И вообще — при чем тут юрист?! Вы — мать, Сашенька — ваш сын, зачем же какие-то консультации? — Татьяна старалась подавить обиду и говорить спокойно.
Минакова подошла к горке, взяла бокал и стала наливать себе сок. Густой, темно-красный, лился он упругой струей. Татьяна не могла отвести взгляд от бокала.
— Гранатовый,— сказала Минакова, перехватив ее взгляд, и сделала несколько больших глотков.— Самый полезный. Вы попробуйте его пить в течение месяца.
— Саша такой смышленный, ласковый мальчик,— тем же ровным голосом продолжала Татьяна.— Все его любят, и вы полюбите. Вы и теперь его любите, но стараетесь заглушить в себе это чувство.
— Не знаю я его и не люблю,— перебила Минакова, допивая сок.— Он мне чужой, поймите. Нарочно не ходила, чтобы к нему не привыкать. Да и куда мне его взять?! В одну комнату? Я работаю. А на личной жизни — совсем кроет поставить?
— Но ведь другие матери...
— У них другие дети!—снова перебила Минакова.— А мой не вырастет таким, как все.
Татьйна резко повернулась к ней, посмотрела в круглые, выпуклые, как у птицы, глаза, медленно проговорила:
— Саша совершенно здоров, а вы не верите только потому, что не хотите верить.
— Да, не хочу! Наконец-то поняли! Отдайте его в Дом ребенка, раз он здоров.
Татьяна долго молчала. Если б ей раньше сказали, что существуют такие матери,— не поверила бы. Понимала, если Минакова и возьмет Сашу, то не будет к нему отно-
ситься, как Мария Степановна — нянечка. Понимала, однако, надеялась: мать побудет с сыном, привыкнет, полюбит. Природой заложена в женщине любовь к своему ребенку. Она ли не насмотрелась, как эти несчастные матери находят причины не держать детей в больнице, вернуть ребят, чтобы самим делать все необходимое. Иная даже ночью сидит у дверей, только бы узнать, как спит малыш.
— Саша такой веселый, такой живой. Ведь вы потом будете нам благодарны за то, что уговорили взять его.
— Не уверена! — И Минакова, не таясь, глянула на часы.
Больше не к чему объясняться. Можно было бы привести Сашу сюда и оставить. Но Татьяна не решилась бы на это. Напугает малыша. А это ему совсем противопоказано.
— Когда болел, врачи, няни нотами не спали, дежурили. А вы...
— Я вас об этом не просила.
— Не просили. Но когда решились иметь ребенка, обязаны были думать: его надо будет воспитать.
Минакова резко повернулась к Татьяне, уперлась кулаками в бока:
— Думала! Да, думала: муж будет, семья! А он пьяница. В двадцать четыре — пьяница. Лежал там у вас. Тоже тогда говорили: здоров, забирайте! Не говорили бы, так и ребенка не имела бы. Хватит! Намучилась с ним, теперь с этим его... Не заставите! Никакие законы не заставят жизнь свою окончательно загубить. А папочку по вытрезвителям ищите, пусть воспитывает то, что произвел на свет.
— Замолчите! Не смейте так о Саше!
— Ладно,—безразлично произнесла Минакова и бережно поправила волосы.— Я все сказала. Да и с отцом-то ребенка мы в официальном браке не были, так что и к нему никаких претензий. Нет отца.
— Знаю. Мальчик на вашей фамилии.— Татьяна тоже совсем как будто успокоилась, только замок, щелкнув, сломался на сумочке, которую она мяла в руках.— Но вы пожалеете, что отказались от сына.
— Пожалею?! — с подчеркнутым удивлением спросила Минакова.— Нет. Я себе не враг, чтобы голову в петлю сунуть.
Татьяна, поднявшись, надела пальто и, не прощаясь, закрыла дверь. Шла — надеялась. Благодарности не ждала, но хотелось думать — возьмет Минакова сына. Не взяла.
А каким бы счастьем было для Лизы с Виктором услышать, что Юрик выздоровел. Хоть бы удалось его вылечить! Операция прошла нормально — это самое главное.
Татьяна позвонила Ярошенко, чтобы узнать, дома ли она. Только с ней могла посоветоваться.
— Дома! Дома! Заходите,— услышала. И вот:
— Век вас не видела. Садитесь, рассказывайте. Сюда—тут теплее. И надо же вам так замерзнуть. Сейчас чай будет,— говорила Елена Ивановна, усаживая гостью на диван, поближе к батарее.
— Да не беспокойтесь, оторвала вас от дела,— сказала Татьяна, с удовольствием принимая заботы Елены Ивановны: ровное, хо'рошее настроение Елены передавалось и ей. Она положила на стол несколько гранатов, купленных для Саши на рынке.
— А знаете, капитан Каминский настаивает на операции,— сообщила Елена Ивановна, наливая Татьяне крепкого чая.— Что на это скажете?
— Не так уж мало, если больной непременно решил выздороветь и убежден, что справится с болезнью.
— Но он не выдержит. Умрет под ножом — так врачи говорят.
Татьяна откинулась на спинку дивана, после некоторого молчания задумчиво проговорила:
— Никто, в том числе и врач, не знает, какие тайные силы заложены в каждом из нас. Хирург-фронтовик рассказывал такой случай: в медсанбат принесли тяжело раненного моряка. По существу, тело его было в состоянии клинической смерти, и только рука словно что-то выстукивала на несуществующем ключе. Моряк передавал приказ командира. А радист по глупости отстучал: приказ принят! Смерть наступила мгновенно. Это как объяснить? Да мало ли случаев, когда больные выживали потому, что хотели выжить. И правильно требует капитан, не хочет сдаваться.
— Да, но смерть и старость приходят к каждому, и с этим ничего не поделаешь.
— Да разве мы об этом говорим? Человек должен думать о жизни, а не о смерти. Укололо в боку — предын-
фарктное состояние, заболела голова — предынсультное. Холестерин, творожок — вредно, полезно. Нытье — вместо того, чтобы радоваться жизни, каждому мгновенью. Неумеренные заботы о собственной персоне.
— Что же делать, если приходит старость?
— Не замечать. Ведь нам некогда замечать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51