Не сейчас. Ведь это бесчеловечно!
Елена Ивановна успокаивающе коснулась ее руки, словно поменялись они ролями — и врач нуждается в поддержке больного.
— Просто кто-то случайно обронил: Лазарева ходила в дальний рейс. А что врача на «Иртыше» звали Татьяна— это я и сама знала. И не будем больше об этом. Я ведь понимаю ваше состояние.
Объяснение это не нарушило их взаимной привязанности.
Когда Татьяна, получила квартиру и переехала, они чуть ли не каждый день звонили друг другу, потому что встречаться удавалось редко.
— А новостей у меня три,— оживленно говорила Татьяна, открывая консервные банки.— Главная: Саша Минаков, наш Саша, заговорил. А ведь все сомневались.
— Вы-то не сомневались, Танюша! Это я хорошо помню. Сидели вот тут, на этом табурете, в три ручья плакали и твердили: поправится, он непременно поправится.
Татьяна смущенно улыбнулась, покачала головой:
— Не плакала... вам показалось. Но знала, чувствовала— вылечим!
— Что же он сказал?
— «Мама» сказал. Сначала смешно так: мамама! Три слога. Теперь Минакова убедится наконец, возьмет мальчика.
— Еще бы! Конечно, возьмет домой,—губы Елены Ивановны чуть дрогнули.
— И вторая новость,— поспешно продолжала Татьяна,—диагноз, поставленный Юрику, не подтвердился.
— И Виктор уже знает? — Ярошенко вздохнула с облегчением.
— Пока я просила Лизу подождать. Оперировать в Москве, конечно, придется, но не на мозге. Виктор ушел в рейс.
— Да, опять на «Иртыше». Возьмите, Танюша, тарелки — у меня руки мокрые.
Пожалуй, впервые Елена Ивановна упомянула об «Иртыше». И сразу же о тарелках, словно не придавала этому никакого значения.
— Да. И еще: вызывает профессор Сосницкий в Киев.
— Что-то у меня такое впечатление, будто ваш этот важный профессор немножечко влюблен.
— Ну что вы, Елена Ивановна! Разговор был прерван приходом гостей.
— Пошли, в кухню готовить шашлыки,— решительно объявил Андрей.— Именинницу надлежит ублажать. Иван, Вера, пошли!
— Ну что вы, право! Нельзя же...— попыталась возражать Елена Ивановна.
— Как же за четыре года, что живем в одном доме, мы с тобой, Любаша, не познакомились,— сказала Татьяна, подсаживаясь к девушке.
— Но вас я часто вижу. Вы всегда так красиво одеты и причесаны.— Любаша чуть-чуть смутилась и настороженно взглянула на Татьяну.
В кухне что-то загрохотало, и Елена Ивановна поспешила туда, а когда возвратилась, Любаша сидела возле зеркала в спальне. Татьяна же с помощью ножниц и гребня сооружала ей модную челку.
— Вы в самом деле председателем нашего исполкома работаете? — спросила Любаша, глядя на Елену Ивановну в зеркало.
— Работаю. А что?
— Так,— отвела взгляд и покраснела. Но Елена Ивановна почувствовала — не смущение вызвало краску на щеки, даже на шею девушки, что-то иное ее волновало.
— Ты хотела о чем-либо спросить?
— Нет,—повела головой Любаша и, обращаясь к Татьяне, вежливо проговорила: — Спасибо. Пусть так.— Она словно сразу потеряла интерес к тому, что де,лали с ее волосами.
Почувствовав, что Елена Ивановна вернулась к столу, Андрей сказал, что Любашу не соблазнишь никакими шашлыками. Что-то еще хочет сказать или спросить, но не решается.
За столом Любаша оживилась. Первая стала просить Веру спеть и зашептала Татьяне:
— Правда, она похожа на актрису? Татьяна кивнула.
Вера спела «Ночь» Рубинштейна, «Мы сидели вдвоем» Чайковского.
— Вы должны идти и консерваторию,— восторженно проговорила Татьяна.— Если б у меня был такой голос!
— Тогда б вы стали не врачом, а певицей? — спросила Вера, лукаво блеснув глазами.
— Не... не знаю. Нет, все-таки врачом,— улыбнулась Татьяна.
— То-то же! — победоносно воскликнула Вера, тряхнув копной черных коротких курчавых волос, падавших на высокий смуглый лоб.
— Но почему же вы не поступили в консерваторию?— не отставала Татьяна.
— Длинный разговор,— отмахивалась Вера.
— А все-таки? — очень серьезно спросила Любаша.
— Да что там... Я петь люблю, только когда мне. хочется и что хочется. Тогда это радость себе и, может, другим.
— А если выучиться, что от этого изменится? — спросила Татьяна.
— Тогда это — уже труд.
— Я думала, если у человека есть талант...
— Уже талант?! Талант... это слух, память, темперамент, артистичность, музыкальный, если можно так сказать, музыкальный интеллект. Может, хорошая сварщица лучше, чем посредственная певица?
— Правильно! Вот Андрейка лепит. Но ведь это его... хобби,—горячо воскликнула Любаша.— Артист, он-возвышенный. А тот, кто все отлично умеет делать своими руками, своей головой,— не возвышенный?!
— Поменьше эмоций, девочки! — сказал Осадчий.
— Я тоже согласен с Верой! В искусстве не должно быть посредственностей! — воскликнул Андрей.— Именно в искусстве. Не вдаваясь в философию, возьмем элементарный пример — посредственная актриса всю жизнь мечтала сыграть главную роль на сцене столичного театра. И не сыграла. Разочарования, обида, быть может, даже озлобленность..,.
Он вскочил, легко поднял на руки Веру и поставил на стул.
— Смотрите, а тут стоит атакий маленький человечек в брезентовой робе с огнем в руках. Этакий малыш Прометей, разрезает, сшивает океанские колоссы, несет им жизнь, открывает дорогу.
— Да, мы такие!—смеялась Вера, гордо запрокинув голову.
— Сейчас же опустись на землю, Прометейша! А ты, поэт-самоучка, не хватай на руки чужих жен, а то схлопочешь по шее. Свою заводи, — грозно заключил Осадчий.
Вера, смеясь, спрыгнула со стула и объявила:
— Теперь убедились, с каким сухарем приходится век вековать?! Все, что не заносят в протокол, у него поэзия. А это никакая не поэзия, а обычная жизнь. Вот утром идешь к своему цеху, а над морем туман. Розовый. И солнце только-только поднялось. Асфальт, корпуса, кусты влажные, будто ночью море тихонько нахлынуло, все вымыло и к утру отступило.
— Идешь, и снисходит на тебя вдохновение,— улыбнулся Осадчий.
— Вот-вот! Если то артист, пианист, так им можно вдохновляться, а Вере, Андрейке нельзя? —не скрывая обиды, сказала Любаша.
— А я не обращаю на него внимания.— Вера обернулась к Татьяне и продолжала: — Иду утром и думаю: вот этой же дорогой и отец мой шел, и наш Володька пойдет...
— Володьке в институт,— перебил Осадчий,— потом на завод. У нас электроника, новейшая техника.
— И у нас будет! Но зато заводские и в революцию, и в Отечественную себя показали.
— Вера, прекрати,— негромко произнес Осадчий.— Если еще Андрей заведется — начнет песню о нашем станке...
— А что станок?! — сразу же «завелся» Андрей.— Со станком в порядке, а вот «кулак»...
— Убедилась?! — прерывая Андрея, продолжал Осадчий.— Он уже начал. Тангоша, давайте о своих больных, Елена Ивановна — о сегодняшнем субботнике...
— Все! Вернулись к начальной теме... Не знаю, пела бы Вера на большой сцене или нет, а вот на любом судостроительном, хоть на Николаевском, хоть на Ленинград-ском, ее роль — главная,— объявил Андрей.
— Истина, вероятно, именно в том, чтобы найти спою главную роль,— сказала Елена Ивановна.— А теперь я иду варить кофе.
Андрей вскочил:
— Варить кофе буду я, а вы, Г.лепа Ивановна, руководите.
— Ох, милым, что-то ты сегодня больно горяч. И на тебя снизошло вдохновение! — Осадчий, смеясь, покачал головой.— С чего бы это?
Раздался продолжительный звонок.
— Я открою,— сказала Любаша.
В комнату она вернулась с целой охапкой белых астр.
— Посыльный принес,— объявила Любаша.— Из магазина плавсостава, сказал. Цветы называются «белые маркизы». Берите же, Елена Ивановна.
Но та медлила.
— Давай сюда, Любаша, я поставлю их в воду,— скользнув взглядом по лицу Елены Ивановны, проговорила Татьяна. Нетрудно догадаться, от кого цветы, даже если бы не сказали: «Магазин плавсостава».
ГЛАВА 35
— В чем будем варить кофе? — Андрей стоял совсем близко от Елены Ивановны и, чуть улыбаясь, смотрел ей
в глаза.
— У меня растворимый,— поспешно ответила она. В его взгляде что-то очень похожее на восхищение. И было это для нее неожиданно, странно.
Почувствовав ее смятение, Андрей зажег газ, поставил па плитку чайник, с деловым видом спросил:
— Кофе здесь, в буфете? — И начал хозяйничать. Елене Ивановне стало смешно: заподозрила человека
в каких-то к ней нежных чувствах только потому, что он так просто, естественно держится.
— Я вам очень признательна, что пришли меня поздравить,— сказала она.
— Иногда полезно немного отвлечься от того, что засело в голове.
— Все этот злополучный «кулак»? Что же с ним не получается? Я смогу понять?
— Конечно, вовсе это не так сложно!— с готовностью воскликнул Андрей. Он взял табурет, сел против Елены Ивановны за кухонный столик и сразу изменился, будто только и ждал этого разговора.
— Когда-то на револьверном станке я делала винтики, гаечки. К задней бабке прикрепляла диск с набором фрез, плашку... Думаю, здесь почти тот же принцип.
Похож?
— Как детский рисунок парохода — на современный лайнер... Диск вращается, подавая инструменты в том порядке, который заказан.
— Программой...
— Конечно. Вы ведь видели наши шкафы?! С триодами, диодами.
Шкафом послужил посудный «пенал», стоявший по другую сторону стола.
Андрей снова вернулся к холодильнику с воображаемым диском.
— Вот здесь, над шпинделем и возле диска с инструментом, «рука».
— Обычная? — улыбнулась Елена Ивановна.
— Нет, не обычная,— продолжал Андрей.— Так, я думаю, устроены руки марсиан. Послушная программе, она берет с диска нужный инструмент, ставит в патрон, ненужный возвращает на место. В то же время, конечно, автоматически, поворотом стола деталь подводится к шпинделю. Все очень просто...
Некоторое время Елена Ивановна смотрела на холодильник «с диском», на стол, где «стояла» деталь, затем робко спросила:
— А где шпиндель?
— Да вот он! На своем месте! — Андрей азартно, постучал кулаком по ребру холодильника.— Неужели не понятно?
— Понятно. Уже понятно! Не сердитесь. Так почему же вы недовольны этой вашей «рукой»?
Андрей в отчаянии хлопнул себя ладонями по коленям и даже согнулся с досады.
— Опять двадцать пять! Да не «рука», не «рука» виновата, а «кулак»!
— А-а,— Елена Ивановна запнулась, пряча улыбку.
— Что «а-а»?
— Ничего.
Рассмеялся и Андрей. Рассмеялся своей горячности, и тому, что именно пытался изобразить на гладких боках холодильника, и — неуместности серьезного разговора здесь, на кухне, после выпитого вина.
— Боже мой, каким же я выгляжу дураком! — с неподдельной искренностью вырвалось у него.— Ведь вы из вежливости спросили о моих делах, в я обрадовался, устроил лекцию, семинар, Возмущался!Орал!
Елена Ивановна успокаивающе коснул.к к его локтя.
— Вовсе не из вежливости. Я ведь его вначале еще видела. Когда диска не было. Но как-то сразу не разобралась, а о станке сейчас столько говорят...
Увидев брата и Елену Ивановну выходящими из кухни, Любаша ушла в спальню.
— Чего это она?—озабоченно проговорил Андрей и взглянул на Татьяну.
Елена Ивановна пошла вслед за Любашей.
— Ты плохо себя чувствуешь? Хочешь немного полежать?— заботливо спросила, останавливаясь за спиной Любаши.
— Спасибо. Все в порядке,— холодно ответила девушка.
— Что случилось, почему такое настроение?— Елена Ивановна хотела взять ее за руку, но Любаша отодвинулась.— Тебя кто-нибудь обидел?
Любаша, все еще не поднимая головы, проговорила:
— Я думала, вы другая... Когда люди важные, тогда понятно, а когда такие вот — совсем плохо.
Елена Ивановна закрыла дверь и, пододвинув стул, села рядом с девушкой, только теперь припомнив, что та ни разу к ней не обратилась, ни разу не посмотрела в глаза.
Любаша отвечала на вопросы Елены Ивановны односложно. И все же кое-что прояснилось. Однако не верилось, что все обстоит именно так. Ребята обычно склонны преувеличивать. Любаша не знала даже фамилии человека, с которым так несправедливо поступили в исполкоме.
— Приходи в среду утром — разберемся.
— В среду контрольная. Могу только после школы. Домой возвращались все вместе. Татьяна с Любашей
впереди, позади Андрей и Осадчий с Верой.
Татьяна не думала, что так скоро войдет в доверие к Любаше. Хоть она жила и в семье, но всегда чувствова-ла себя одинокой, поэтому Любашу, выросшую без отца и матери, хорошо понимала.
— Скажи, Любаша, какое платье ты наденешь на Новый год? — спросила неожиданно.
— Не знаю.
— Хочешь, вместе подумаем?
— Еще бы! Когда вы выходите из дому, все на вас оглядываются.— Ведь она и сама не раз провожала Татьяну восхищенным взглядом. А Андрей, что он, слепой?!
Не удержалась и, придя домой, сказала:
— Она совсем особенная женщина! И такая красивая.
Разве ты не заметил?
— Заметил, заметил,— улыбнулся Андрей и пошел к себе. Но Любашу не устраивал скромный отзыв и, стоя в дверях его комнаты, она лукаво продолжала:
— Нет, ты признайся, она ведь похожа на «Незнакомку» Крамского. Только глаза синие.
— Разве синие?
— А ты не увиливай. Она тебе нравится? — лукаво допытывалась Любаша.
— Тебе этого не понять. Мне хотелось бы вылепить ее лицо. В нем столько женственности, доброты!
Взяв сестру за плечи, Андрей стал мягко выпроваживать ее из своей комнаты.
— Вот и женись, а то все над тобой смеются. Я перейду наверх — в ее комнату, а вы будете здесь.
— Ты, собственно, о ком? — и, тут же догадавшись, кого имела в виду сестра, рассмеялся.
Любаша насупилась. Она тоже сообразила, что вовсе не о Татьяне думал брат.
— Иди спать! — мягко оборвал сестру Андрей и от вернулся.
Но Любаша не торопилась. Она была оскорблена невниманием к Татьяне и должна была отомстить.
— Ты никогда не женишься. У тебя извращенный вкус,— тоном взрослой женщины заключила она и закрыла за собой дверь.
— Дуреха! Нашла извращенца! — возмутился Андрей.— От своего Алика этих слов набралась.
Приоткрыв дверь и просунув в образовавшуюся щель голову, Любаша крикнула:
— Алик во всяком случае знает, чего хочет. Он не заглядывается на кого попало. И женится в тридцать четыре,
— Гадалка ему это предсказала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51