—Елена Ивановна прикрыла за собой дверь, чтобы не разбудить малыша.
— Непостижимо,—сказала, снова появляясь в дверях и растерянно глядя на Татьяну.—Капитана Каминского будут оперировать.
Та некоторое время молчала, зная, в каком состоянии находится больной,
— Ведь еще когда в больницу поступал, сказали: абсолютно никаких надежд на благополучный исход нет. И за это время лучше не стало,— взволнованно продолжала Ярошенко.
— Жена, наверное, дала подписку, просила...
— Нет! Он сам настоял. И даже не сказал мне сегодня. Ничего об этом не сказал. Знает, каков наиболее вероятный исход.— Елена Ивановна замолчала. Наклонив голову, несколько раз провела пальцами от одного виска к другому у самых корней волос, словно пыталась что-то стереть со лба.
— Вот вы сказали: почти никаких надежд. Почти! Значит, есть какая-то надежда,— после долгого молчания заговорила Татьяна.— И еще вы сказали: наиболее вероятный... Следовательно, существует еще другой исход, менее вероятный, но существует. На него-то и надеется Ка-минский. Он прав, потому, что не желает покорно дожи-
даться, когда свершится приговор. Вот так иногда больной оказывается смелее врача, хотя ставит на карту свою жизнь.
ГЛАВА 48
Это были какие-то странные лихорадочные недели. Все перемешалось — дни, ночи. Вечером запирался у себя в комнате и работал, работал. Порой казалось — удалось схватить главное. Конечно, это ее лоб, глаза, губы. Счастливый и обессиленный, он валился на постель и засыпал.
Вдруг через час, через два, а может, через десять минут открывал глаза, смотрел на нее и приходил в отчаяние— не то, не то,— вскакивал, снова хватал глину, шпатель.
Измученный, уходил на завод. Она была с ним, в нем самом. Везде — и у станка, на который наводил ужо самый последний «ажур». Порой казалось — это какая-то болезнь. Не знал, когда это пройдет, когда все снова будет как прежде.
Видел лицо ее до малейших черточек и потому надеялся: вот уже сегодня, непременно сегодня вечером. И опять не получалось. Откидывался на спинку стула —в такие минуты переставал верить своим рукам, рукам, которые прежде никогда не подводили. Всякий раз что-то ускользало, и, ощущая свое бессилие перед тем, чего хотел и не мог, терял всякую надежду когда-либо достичь того, к чему стремился.
Домой возвращался через сквер. В этой глухой половине не было еще ни клумб, ни аллей, ни скамеек. Зеленая трава, невысокий густой кустарник. Безлюдно.
Неожиданно из самой чащи сирени выскочила огромная овчарка, черная шерсть дыбилась на могучей шее. Едва касаясь лапами земли, собака неслась через поле. Хищно белели клыки в черно-розовой оскаленной пасти.
Какой-то парень, перемахнув через куст, позвал ее, схватил за ошейник. А Андрей все стоял, стиснув кулаки в карманах куртки.
Он ненавидел овчарок. Овчарки, автоматы, капо, полосатые куртки узников — все возникало сразу. Он гнал от себя эти отрывки прошлого, далекого. Не хотел ничего вспоминать, но, помимо воли, виделся двор, наполненный людьми, призраки, холодные бараки с белыми заиндевелыми стеклами, ледяным полом и страшными нарами. Не
все поднимались утром. И тех, что остались лежать, уно-сили. Он боялся, что в какую-то ночь так случится и с его мамой.
Овчарки с черной полосой по хребту потом долго преследовали по ночам. Он бежал от них, и не мог уйти, и кричать не мог. Леденящий ужас будто парализовывал тело, мозг, волю. Просыпался от своего же хриплого стона. Сердце колотилось тяжело и часто.
Закурив, Андрей пошел дальше. Вдруг захотелось поехать в центр города, потолкаться среди людей, высыпавших в теплый вечер на улицы. Остановил такси.
На бульваре под молодой, блестящей в лучах заходящего солнца листвой столетних платанов бродили толпы туристов. С огромного лайнера у причала гремела музыка. Широкая лестница, спадавшая в порт к морскому вокзалу, соединила город с этим белоснежным лайнером, розовато-синим морем, открывая дорогу в океан.
Наступали сумерки. Тяжелые кроны деревьев густым сводом притенили улицу, укрыли ее.
Андрей поднялся кварталом выше, повернул к оперному театру. Обгоняя, его толкали спешившие к театру нарядные женщины, а он брел все так же медленно, слушая шум улицы, возгласы, смех, наслаждаясь этим праздничным гулом, мирной вечерней суетой.
Из-за поворота показался автобус, маршрут которого проходил мимо его дом-а, и Андрей, словно разбуженный громыханием огромного «Икаруса», помчался к остановке. Любаша ведь ждет. И Андрей вскочил на подножку автобуса.
Однако оправдываться ему не пришлось — Любаша куда-то ушла.
А потом, поздно вечером, случилось то, чего не объяснишь. Да и кто может объяснить чудо! Тогда бы оно не было чудом, если его можно объяснить. Сидел потрясенный, не отводя глаз, и не верил, что перед ним действительно она. Ив материале очень простом — глине. Лучи света почему-то дробились радугой, и тогда он видел е е смутно через розово-зеленый туман. Протирал глаза — и опять она перед ним, и не мог решить кто — Елена или Дина? Разрез глаз, мягкий и уверенный поворот головы — Елены, но не тающая скорбная складка, затаенное страдание в улыбке — Дины. И все же она была сама по себе —ни та, ни другая,— какой жила все это время в его душе.
Утром он не мог с н е й расстаться.
Во время обеда Иван удивленно спросил:
— Уж не перебрал ли ты вчера, дружище?! Признайся, что хватил лишку. Ходишь, как лунатик.
Андрей не смог ответить.
Как девчонка перед первым свиданием, поглядывал на часы. Домой бежал и не верил, что увидит ее — ведь она теперь сама по себе.
И в Москву не хотелось ехать—с ней не хотелось расставаться. Привык видеть у своего изголовья, мысленно обращаться, как к живой. Теперь она казалась ему более «настоящей», чем Елена, чем воспоминания о
Дине. Наваждение рассеялось и Москве. Дела захлестнули нею их небольшую группу настолько, что вечером, един коснувшись головой подушки, Андрей засыпал. Только перед самым отъездом удалось выкроить свободный день, Все трое- Андрей, Осадчий иЯрослав — разбежались по своим делам, условившись встретиться к пяти часам возле памятника Пушкину.
Андрей отправился по книжным магазинам. Давно предвкушал удовольствие, когда можно не торопясь порыться в книгах, поискать что-либо интересное для себя и для Любаши.
Переходил от полки к полке и все не мог оторваться: откладывал и откладывал книги, хотя дал себе слово — не больше десяти! Но попадались такие, которые только в библиотеках'разыщешь, а домой и не выпросишь. Вот как не взять монографию о Леонардо да Винчи, о Ван-Гоге?! А Роден?! Нет уж, от таких книг отказаться невозможно.
Жаль, всего не унесешь, всего того, что ему совершенно необходимо. Неужели пятый час?! Еще вот эту—фламандская школа...
Теперь немного технических.
Какие, тут, оказывается, можно найти словари. И последнее — «Имитационные модели».
Нагруженный покупками, попытался поймать такси. По увы...
Спустился в метро.
— Привет! Ты что, книгоношей пристроился или с автолавкой конкурируешь? — крикнул Ярослав Андрею, когда тот, обойдя памятник, оглянулся по сторонам.
Андрей победоносно уложил груз на скамье — рядом с Ярославом.
Тот наклонился, пробегая взглядом по корешкам справочников,— книги по скульптуре его не интересовали.
— Слушай, где? Я сейчас...
— Завтра.
— Так завтра ведь жюри. Ладно, во второй половине дня вырвусь.
— Где Осадчий?
— Пока нет.
— Единственный случай, когда парторг опаздывает.
— Придет, никуда не денется. А я все смотрел на памятник. Удивительные пропорции. И постамент отлично рассчитан.
— Ладно там, «рассчитан»! Ты чуть прищурься, кажется — вот-вот вскинет Александр Сергеевич голову, заговорит. Давай, раз уж мы тут, цветов ему купим,— и подумал в это мгновение о н е й.
— Не возражаю, только возложением займешься ты. Андрей кивнул и направился к киоску напротив. Он
выбрал несколько крупных белых гвоздик. Почему-то именно сейчас пожалел, что раньше не разрешил Любаше зайти посмотреть. Ему нужно было видеть выражение лица сестры в первое мгновение. А Осадчий—что сказал бы, если бы увидел?
Подумав так, Андрей как бы несколько отдалил ее от себя. Постепенно она становилась не только его сокровенным, выстраданным и, отдалясь от него, уступала место тому новому, что зародилось где-то в глубине его души. Андрей пока серьезно не задумывался над этим, ибо все должно приходить само собой, а уж когда придет... Хотя он никогда ни в чем не изменит тому, чем занят, чем живет теперь. Это — главное. Но и без того, другого, жизнь стала бы куда беднее.
Ярослав, лениво следивший за сплошным потоком пешеходов, буквально затопивших улицу вдоль бульвара, сказал:
— Все бегут, как у нас по утрам или в часы пик. В метро меня даже старушки обгоняли. Через несколько минут я обнаруживал, что тоже включился в соответствующий темп. Замедлял шаг, а потом опять рысью. Зачем?
— Что и говорить, дома поуютнее,— согласился Андрей.— Особенно вечерком, когда наши люди целыми се-мьями выходят «пройтись с чувством».
— Угу,— кивнул Ярослав.
Поставив пакеты ребром, снова занялся разглядыванием корешков книг.
— Слушай, а Блохинцева не достал?
— К сожалению...
— А ведь тебе он необходим. Я серьезно говорю: твое дело — моделирование. «Кулак», «ручейки» — все это хорошо, но я имею в виду перспективы. Моделирование как прием в экспериментальных исследованиях, в конкретном техническое проектировании... Это ж позарез нужно.
— Ты же знаешь, с третьего курса пришлось уйти. Ярослав досадливо пожал плечами, отложил книги.
- А ты возобнови!... Разделайся с институтом. Ведь ты всякое новшество понимаешь в его конкретной механической модели, Так или нет?
Андрей улыбнулся, кивнул. Он много думал о том времени, когда создавали свое детище— станок. Трудно было, очень трудно, и далеко не всегда слышали доброе сло-во, чувствовали поддержку. Тут у самого, как Любаша говорит, «мозги хрустят», да тебе же еще и напоминают: отстаете, дорогие, всех назад тянете! А теперь сплошное «ура». Не сейчас, а раньше бы от некоторых такая поддержка. Как не вспомнить Елену Ивановну: разбег берет завод. В самый нужный момент поняла и — прямо с трибуны... Тогда и сил прибавилось. Сейчас ее голоса в этих «ура» не слышно. Она с самого начала верила в каждого из них, поэтому никакого такого особого удивления и восхищения не проявлясь? Сделали свое дело, завершили, и молодцы.
— Что ж ты молчишь? Я тебе дело говорю,— настаивал Ярослав.
— Так ведь существует у нас моделирование и без меня...
— Имею в виду не то, которое есть, а которое должно быть в современных условиях. Ты же ленишься об этом подумать. Может, начнем с азбуки, с относящегося к механике критерия Ньютона, вспомним о гибели английского броненосца «Кэптен», которому эту гибель даже при небольшом шторме предсказал Рид после своих исследований на модели. Пятьсот моряков осталось бы в живых, если б послушались Рида.
Андрей насмешливо спросил:
— Вы что, товарищ инженер, научно-популярную лекцию мне читаете? Или в школе собираетесь выступать?
Если в школе, то могу добавить к вашим глубоким познаниям, что в Советском Союзе уже создана установка, моделирующая условия жизни на других планетах. Можете записать себе, что под действием смертоносных ультрафиолетовых лучей определенной длины выжили гусеницы... Могу сказать о моделировании океанских течений и рельефа дна океана, чтобы определить...
— Чего ты опять завелся? Договорились ведь: сдали станок — и ссорам конец. А ты опять за свое.
Андрей вскочил со скамьи, прошел к памятнику, вернулся.
— Я ведь только советовал,— заметил Ярослав.
— Вот-вот, советовал! — зло подтвердил Андрей.— Ты конструктор, величина! Советуешь, истины великие открываешь. А я об этих истинах знал, когда ты еще под стол пешком ходил.
— Вы что — места другого не нашли?! — появился Осадчий.— Купите боксерские перчатки и дома выясняйте отношения.
Через полчаса они освободились от покупок — все отвезли в камеру хранения.
— А теперь в театр! — предложил Осадчий.
— В Художественный?! — удивился Ярослав.
— Афиши надо читать, юноша. Художественный на гастролях,— назидательно осадил Осадчий;
— Кажется, наш в Москве. На «Белую акацию» третий раз пойдем? Это было бы занятно! — с серьезным видом предложил Андрей.
— Билеты взяты в Театр на Таганке. Ясно? — уточнил Осадчий.
— Тут уж ты, Ярослав, спорить не станешь — согласишься: наш Иван гений в самом широком смысле слова! — воскликнул Андрей и обернулся к Осадчему: — Разреши, рыбочка, полоть твою щедрую руку.
— На щедрость не рассчитывайте. За билеты все равно вычту.
— Лучше мы тебя потом по-царски угостим. И как тебе, отец ты наш родной, в театр билеты-то удалось раздобыть? — удивился Ярослав.
— Парторгу, воспитывающему молодежь, всегда идут навстречу. Я давно этот сюрприз запланировал.
— А мы думали...
— Знаю, что вы думали... Но не волнуйтесь, в ресторан успеем и после театра.
— Качнем его! — предложил Андрей.
— Эмоции потом. Еще опоздаем...
Никто из них не был в этом театре. Обходя фойе, узнавали артистов; снимавшихся в кино, с нетерпением ждали начала спектакля. Потом с трудом пробирались на свои места.
— Ну и теснота,— ворчал Ярослав.— Что-что, а театры в нашей благословенной провинции шикарные.
Долго усаживались, поудобнее пристраивая колени в узком промежутке между рядами стульев. Когда же поднялся занавес — сразу позабыли о тесноте. На сцене были как бы два салона. В одном — солдаты времен Отечественной войны, в другом — современники.
Андрей пытался уловить какую-то сюжетную связь между этими группами, но что давалось трудно, поэтому
стпл просто следить без всяких раздумий за тем, что происходило. События развивались, казалось, без какого-либо логического предначертания — путем ассоциаций, возникавших то у героев войны, то у современников. Это было необычно, ново.
Искоса взглянув на Осадчего, Андрей прочел на его лице недоумение, а Ярослав, подавшись вперед, с жадностью следил за игрой актеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51