Знала, что ничего не уцелело ни от дома, ни от тына,— и все же шла, подсознательно надеясь на чудо.
Новое длинное здание с вывеской «Колгосп «Жовтень» тянулось там, где раньше — она это хорошо помнила — был их двор и садок бабы Горпины, двор Касьяненко.
А посадка совсем такая же, как прежде. Но те деревья были бы уже старыми.
Солнце пригревало. Не удержалась, сняла туфли, пошла по теплой шелковистой траве. Даже если б человек, родившийся здесь, среди зеленой этой благодати, забыл о ней, думала Елена Ивановна, то его ноги, руки, все Тело помнило бы живую свежесть травы, эти белые звезды ромашек, синеву васильков, вкус парного молока, запах цветущей смородины, тонкий голос малиновки, жужжание пчел и стрекот кузнечиков.
Лучи солнца разогрели лицо, руки, и казалось — давно-давно уехала она из города. Какими-то случайными, ненастоящими были те лихие мысли, от которых становишься слабой, несчастной. Пусть ушла любовь. Но есть сын, которого никто не отнимет. И чувства ее самые первые, самые чистые остались в душе и всегда будут с ней, как эта вечная трава и вечная синева васильков.
А вот и ставок. Тогда он казался большим, глубоким и потому немного страшным. Вот он, почти овальный, заросший у берегов очеретом.
По гладкой сине-розовой поверхности, изогнув длинные шеи, величественно плывет белое облако гусей. У самого берега строго крякают утки, подзывая к себе желтые пушистые комочки. А на том берегу, теперь таком близком, голенастый хлопчик купает коня, трет его серые бока, обливает спину прозрачной водой.
Тот ставок и не тот. Елене Ивановне казалось, что сидит она именно под тем кустом, где обычно сидела Кат-руся, хотя к плечу свешивались белые соцветия бузины, а на. том висели розовые цветы боярышника.
Прогрохотал поезд. Дрогнула земля. Пора идти. Сегодня у Леси свадьба, у Леси, которая так похожа на другую, близкую сердцу дивчинку из далекого детства.
Улица у ворот усыпана цветами, цветы на ковровой дорожке от ворот к дверям хаты. Шумно за расставленными во дворе столами, смешиваясь и заглушая этот шум, гремит оркестр: два саксофона, аккордеоны, барабан. Десятки восторженных детских глаз через невысокий тын следят за всем, что происходит в саду, во дворе. Так и она когда-то смотрела на чужие свадьбы, представляя себя в подвенечном платье и нарядной фате.
Ганна Власовна заспешила навстречу. Как старую знакомую, пожурила за опоздание. Елена Ивановна по здравила молодых, подарила, спин с шеи, тонкую золотую цепочку с янтарем.
Потом ее познакомили с соседями по столу —хорошенькой молодой девушкой, лучшей в колхозе дояркой, как успела шепнуть Ганна Власовна, и главным агрономом, пареньком, немногим старше Васи.
Значительно позже, когда Ганна Власовна снова подсела к ней и они разговорились, выяснилось, что состоят обе женщины хоть и в дальнем, а все же в родстве. И Семена Касьяненко Ганна Власовна знала еще мальчонкой. На обелиске и его имя. Ходили туда сегодня молодые. Так у них в селе заведено — прямо из сельсовета к тем, кому не быть на свадьбе,— помянуть, положить цветы.
За столом затянули песни. Песни, которых Елена Ивановна давно не слышала. Столько лет прошло, думала, а не забылись, как не забылось село, запах травы, запах родной земли.
И еще были пляски во дворе, в саду, даже на улице. Прощаясь с Ганной Власовной, которая все не хотела ее отпускать, Елена Ивановна приглашала всех, с кем
сегодня познакомилась, к себе в гости. Односельчане ведь, да и если посидеть, вспомнить, еще родственники среди них найдутся. Провожали до самой станции. И Елене Ивановне казалось, будто она и впрямь побывала в родном доме, где ей всегда будут рады.
Расцеловавшись со всеми, она уже из тамбура махала рукой Ганне Власовне, которая шла рядом с вагоном и кричала ей:
— Пришджай, Оленко, будемо чекати! Обов'язково приїджай!
Утром вернулась домой. В поезде удалось несколько часов поспать, и она чувствовала себя совсем бодрой. Вошла в спальню переодеться и увидела на ночном столике фотографию Николая, подумала: здесь ей больше не место. Было уже прощание. Все было.
Накануне ухода в рейс сказал:
— Вероятно, домой больше не зайду. Она не ответила.
Николай все еще стоял в прихожей, чего-то ждал. Уж не взрыва ли отчаяния и слез? Наконец вышел и снова вернулся, будто что-то забыл. Она не стала смотреть, что именно забыл,— ушла к себе.
И снова он повторил, только уже не «я ухожу», а «мы уходим».
Бесконечно долгим было молчание, и снова: «Прощай!» Если б он в это последнее мгновение хоть добавил: Леля, прощай, Леля... Она пожелала бы ему благополучного рейса, как любому моряку, уходящему в плавание. Но он не назвал ее по имени, и она стояла у окна, отвернувшись, пока щемящей болью не отозвались в сердце его удаляющиеся шаги. Когда же на другой день заехал за чемоданом, не было, не могло уже быть ни боли, ни сожаления.
Корежилась, чадила бумага. Огонь уже коснулся глаз Николая — мальчишечьих, ясных. Нет больше глаз мальчишки-боцмана. Есть чужой холодный взгляд знающего себе цену капитана.
Г Л А В А 22
«Я счастлива, счастлива,— твердила Татьяна.— Теперь он мой!» Еще год назад не очень-то верилось в успех. Не верилось даже тогда, когда Нина принесла «анкетные
данные» капитана: не избалован женским вниманием, супруга старая, занятая женщина...
Тогда Татьяне казалось: выйти замуж за капитана — единственная возможность разом покончить со всей неустроенностью. Уйти из опостылевшего дома, иметь свой уют, где она будет хозяйкой, где никто не станет ею помыкать. Бр.ак по расчету? Чепуха! Только говорят, будто в наши дни его не существует. А папы и мамы, которые пекутся о своих отпрысках, подыскивая им подходящие пары? И Терехов не какой-нибудь старик. Довольно молодой и к тому же подающий надежды капитан. С ним вовсе не стыдно показаться на людях. Она будет ему хорошей женой и хозяйничать в своем доме станет с удовольствием.
Она думала... А что получилось? Влюбилась так, что, если он даже не захочет жениться,— согласна на все.
Хорошо хоть Нина неизменно убеждает: не отступай, добивайся своего! Она, Татьяна, конечно, пытается следовать сим мудрым советам, но... не слишком настойчиво и трезво.
Вот и в Николаев к нему поехала.Остановилась в плохонькой гостинице на краю города. Ей советовали пойти в ту, что рядом с портом. Но как в той гостинице появиться, если в ней живут жены моряков, и с «Иртыша» — тоже. Следовательно, для нее доступ закрыт.
Татьяна расставила на столе и па подоконнике цветы. Позаботилась о том, чтобы вино и закуска не выводились из тумбы письменного стола.
Встречала своего капитана оживленная, веселая, участливо расспрашивала о самочувствии, требовала, чтобы он прежде всего отдохнул. Работа у него напряженная, нервная. Сокрушалась, что Николай давно не был в отпуске. Ни разу и словом не обмолвилась о его домашних делах.
На его рассказ о последнем свидании с Еленой, которая оказалась сухой и черствой женщиной, Татьяна ответила глубоким вздохом.
Не время было ни возражать, ни поддакивать, слишком тонка и опасна эта тема. Молчаливое участие, любовь, покорность, женственность — полную противоположность тому, что оставил дома, должен он нахбдить у своей Танюши.
— Я счастлива, счастлива,— твердила себе она, когда Николай Степанович утром уходил из ее номера.
Но почему в этом счастье надо себя убеждать?! Теперь ее коробило то, чему она раньше не придала бы особого значения,— взгляд женщины, которой пришлось сунуть деньги, чтобы она сквозь пальцы смотрела на ночевки «мужа», и то, как Николай пробирается к ней в номер, и то, что нельзя открыто выйти с ним в город. Главное, она не смела проводить его в рейс, как все другие женщины.
Но это временно, ненадолго. А проводит она своего капитана не в толпе женщин на причале. Иначе. Романтичнее.
Ее привет, последний привет с берега он получит, когда судно уже уйдет из порта.
И еще очень важно условиться о переписке. Радиограммы пойдут, конечно, через Виктора. Мало ли как он сможет прокомментировать радиограммы, передавая их капитану. Виктор сказал о своем благородстве в отношениях с женщинами. Но все это на берегу. В море всякое случается, как случилось с ней, когда, не сдержавшись, сделала такую непростительную глупость. Если б можно было заставить его забыть обо всем... и самой забыть, чтобы не думать, не бояться.
Приходится надеяться на его благородство. Но на всякий случай надо принять кой-какие меры. Время есть, они еще успеют поговорить обо всем.
Вечером Николай Степанович пришел немного расстроенным. Вообще-то, надо радоваться: поставили дополнительно два крана. К утру закончат погрузку. Досрочно.
— Вот так. Сегодня последний вечер, последняя ночь. Завтра в десять ноль-ноль отход.
Татьяна уронила голову ему на плечо и расплакалась.
— Я так привыкла. Не хочу без тебя. Не выдержу! Он гладил ее волосы, целовал мокрые щеки.
— Я скоро, очень скоро вернусь к тебе. Не плачь, не надо.— Его тронули слезы Татьяны.
Недольно пришло сравнение с той, другой. Елена ни- когда не плакала. Он-то думал, что она сдерживается, не хочет расстраивать его перед разлукой. А на самом деле — убедился: черствая, равнодушная.
— Вернусь к своей девочке,— и добавил: — к своей женушке.
На мгновение Татьяна словно оцепенела. Оцепенела от слова, которое не ждала услышать сегодня: к женушке. Сказанное сейчас же надо закрепить, чтобы он не забыл об этих словах.
— Но я боюсь. Так боюсь.— Она все еще плакала.
— Что тревожит тебя?
— Тебя отнимут, отнимут мое. счастье.
— Никто уже не отнимет. Елена ведь так легко отказалась, даже не пыталась искать примирения.
— Я о других.— Она глубоко вздохнула.— На судне кто-нибудь. От зависти...
— Какая чепуха! Никто не посмеет. Мы любим друг друга.
— Когда все уладится, ты назовешь меня женой открыто перед всеми. Сейчас это наша тайна, твоя и моя.
— Умница,— улыбнулся Николай Степанович.
— А радиограммы пока посылай на имя Нины.
— И ты подписывай: «Твоя сестра Нина».
Татьяна, улыбнувшись, кивнула. Но ее больно кольнуло, что он так легко поддержал этот обман, так просто согласился. Она достала мягкую шелковую пижаму, которую еще в Одессе купила, удобные комнатные туфли. Он должен себя чувствовать дома, даже в этом гостиничном номере.
Последний вечер. Неужели он так ничего и не скажет о том, как все будет после его возвращения из рейса, и после ужина она снова очень осторожно коснулась этой темы.
— Я думаю, до начальства ничего не дойдет...
— А какое дело начальству до личной жизни капитана Терехова?! — хорохорился Николай Степанович. Но в душе был доволен, что Танюша проявляет такую осторожность, заботится, чтобы не повредить ему.
Она убедилась, что и относительно переписки повела себя верно, но это совсем не радовало. Неприятный оса-, док этот скоро исчез. Одна ночь осталась перед долгой разлукой. Всего одна ночь.
— Ты пойдешь каналом. Там на берегу есть поселок. Знаешь его? — Татьяна назвала село, которое заметила еще по дороге в Николаев. Берег там обрывистый, и фарватер проходит возле него.— Я буду стоять за селом. Ты меня увидишь в бинокль.
— И без бинокля увижу, — сказал Николай Степанович.
Она в последний раз пожелала ему счастливого плавания, благополучного возвращения.
Через несколько часов, убедившись, что «Иртыш» снялся, Татьяна взяла такси.
Доехала до села, о котором она говорила капитану, довольно скоро. Выйдя из машины, Татьяна пошла к обрыву.
На берегу возле кустов приткнулась легковушка. Первые «дикари» грелись на солнце, предусмотрительно расстелив на песке толстое одеяло.
Рыбьей чешуей серебрился лиман. С пронзительными криками носились над ним чайки. Неподалеку от берега застыли шлюпки с рыбаками, тоже застывшими у своих удочек. По фарватеру, отмеченному вешками, и дальше, к середине лимана, деловито сновали буксиры.
«Иртыша» еще не было видно.
Татьяна устала стоять на одном месте. Но и ходить неудобно — каблуки вонзаются в землю, рыхлую после дождя. Присела на свой чемоданчик, повернувшись спиной к весеннему солнцу.
А если судно задержится и придется сидеть до ночи? Ей уже очень хотелось, чтобы поскорее ушел в море «Иртыш». Устала. Смертельно устала от того, что нужно было взвешивать каждое слово, рассчитывать каждое движение, думать, как оно будет воспринято.
Держаться естественно можно будет, когда они станут мужем и женой для всех, не только вот так, тайно.
И эту тайну она тоже придумала. Как все тягостно.
Той, другой, сам объяснился в любви, умолял, упрашивал выйти за него.
Странная какая-то его Леля. Любая другая давно бы/ уже била тревогу, звонила во все колокола. Наверное, припугнуть хочет капитана, не подозревая, чем это может кончиться.
Татьяна вдруг почувствовала, что ревнует его к женщине, от которой он ушел. В их жизни было все искренне, чисто, им не нужно притворяться, лгать. И, признаваясь себе в том, что и ревнует и завидует, пыталась заглушить чувство вины своей перед той женщиной. С какой стати думать о совершенно незнакомом и чужом человеке? Ведь никто никогда не интересовался, как живется ей, Татьяне. Ни одного близкого человека не было рядом в тот год? когда умерла бабушка и мать взяла ее домой. Даже имени свекрови мама слышать не хотела.
А Татьяна так любила старуху, так тосковала о ней, но не смела даже плакать. Дома была чужой и в школе. Одета была хуже других, а училась на первых порах совсем плохо. Нина единственная, которая сразу стала хорошо к ней относиться. И казалось тогда, что Нина права: надо сделать им назло, раз они к ней так относятся. Все были уверены: она не «дотянет» до восьмого класса. Вот тут уж Татьяна сумеет сделать им назло. И «дотянет», и в институт поступит, потом накупит себе самых красивых платьев.
Ложась спать, представляла, как вырастет, как придет в школу. Все будут удивляться: неужели Лазарева?! А она с математичкой даже не поздоровается — будто не заметит.
Не могло такое детство не оставить отпечатка в душе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51