Экскурсовод-вьетнамец вел рассказ на французском десятку среднего возраста мужчин и нескольким женщинам. И я начал прикидывать, мог ли кто-нибудь из них быть участником тех далеких событий. И тут увидел человека постарше, который смахивал слезы с глаз. Это и был ответ на мой вопрос.
Молодой вьетнамец подошел ко мне и что-то сказал по-французски.
– Je ne parle pas francais Я не говорю по-французски (фр.).

, – ответил я.
– Американцы? – удивился он.
– Канадцы. – Я помнил урок: канадцы – хорошее прикрытие американцам в тех частях света, где нас недолюбливают. Слава Богу, Канада, что ты есть. Вьетнамец перешел на английский.
– Вы приехали посмотреть место сражения? – спросил он.
Я воспользовался сразу несколькими крышами:
– Я военный историк, ботаник и натуралист. Собираю бабочек.
Сьюзан улыбнулась и одновременно закатила глаза. Наверное, соскучилась по прежнему Полу Бреннеру и обрадовалась, что он снова с ней.
– Дайте мне доллар, – попросил экскурсовод, – и я расскажу вам о сражении.
Сьюзан протянула ему бумажку, словно сунула четвертак в музыкальный автомат, и он сразу распелся, хотя я с трудом понимал, о чем он вещал. Если спотыкался на английском слове, говорил по-французски; не хватало французского, не стеснялся переходить на вьетнамский.
Вкратце суть сводилась к следующему: в начале 1954 года в долину пришли французские части – десять тысяч солдат, включая иностранных легионеров и три тысячи горцев и вьетнамских колониальных отрядов. Они построили цепочку укреплений и назвали их женскими именами в честь любовниц генерала де Кастри. Узнав, что таких укреплений было семь, я невольно почувствовал уважение к французскому военачальнику.
– Наверное, любовниц было больше, – я решил, что экскурсовод использовал расхожую шутку, – но не хватило солдат.
– Резонно.
Он еще некоторое время продолжал рассказывать, и весь печальный эпизод напомнил мне трагедию Кесанга. Только у французов не было авиации, чтобы нейтрализовать пятьдесят тысяч вьетминьцев. Их вел генерал Во Нгуен Гиап – тот самый, который впоследствии планировал осаду Кесанга и новогоднее наступление 68-го года, и я начинал то ли ненавидеть этого человека, то ли восхищаться им.
– Его люди, – продолжал гид, – перетащили через горы сотни пушек и окружили Дьенбьенфу. Дали по французам тысячи залпов. Когда начали падать снаряды, французский полковник покончил с собой. Он был очень удивлен.
Я посмотрел на горы, по которым ехал ночью на «БМВ». Мне и на мотоцикле-то было трудно. Каково же пришлось тем, кто тащил на себе орудия?
Во вьетнамцах были заложены терпение, настойчивость и упорство. Я вспомнил тропу Хо Ши Мина, тоннели Кучи и передислокации пушек там, где и пройти-то было трудно.
– Здесь есть тоннели и траншеи? – спросил я у экскурсовода.
– Да-да, много-много километров – les tranchees Траншеи (фр.).

. Видите там? Солдаты вьетминя подкопались вплотную и напали на Элиан, Анн-Мари, Франсуаз, Доминик, Габриель, Беатрис и Клодин.
– Я назову крепость в твою честь, – сказал я Сьюзан. – Редут Сьюзан. Звучит?
Гид понял, о чем шла речь, и вежливо улыбнулся.
– Вы назовете укрепление в честь этой дамы?
Сьюзан снова закатила глаза и ничего не сказала.
Чтобы спасти окруженную в Дьенбьенфу армию, продолжал рассказывать вьетнамец, французы высадили десант – еще три тысячи парашютистов. Но через два месяца все тринадцать тысяч французов и колониальных солдат были уничтожены, ранены или взяты в плен. Вьетминьцы потеряли половину из пятидесяти тысяч, но войну выиграли.
– Французы были сыты войной, – добавил он. – Они ушли домой.
Знакомая история, словно речь шла о 68-м годе. И поскольку урок Дьенбьенфу никого в Вашингтоне не научил, можно смело сказать, что американская война во Вьетнаме началась именно здесь.
– Здесь лежат две тысячи французских солдат. – Гид обвел рукой овощные плантации и окрестные поля, где прогуливались буйволы и ковыряли мотыгами землю женщины. – Французы поставили здесь памятник. Видите? Они часто приезжают сюда. Американцы тоже. А канадцев я никогда не видел. Вам нравится?
Я подумал, что за последние несколько дней на всю оставшуюся жизнь насмотрелся полей сражений. И ощущал незримую связь с теми, кто здесь воевал и умирал.
– Интересно, – ответил я.
Сегодня четверг. В воскресенье я лечу в Бангкок. И, как все краткосрочные визитеры, которым до отъезда осталось совсем немного, принялся считать дни: настоящее сумасшествие. Я вспомнил, что сказал мой взводный сержант за несколько дней до отправки домой: «Не обольщайся надеждами, Бреннер. У чарли еще целых семьдесят два часа, чтобы тебя ухайдакать».
Сьюзан дала вьетнамцу фотоаппарат, и тэг сфотографировал нас на фоне командного пункта генерала де Кастри. Так и просилось название фотоальбома: «Мой самый кошмарный зимний отпуск».
– Хотите, отведу вас на само поле? – спросил экскурсовод. – За один доллар.
– Может быть, завтра, – ответил я. – Послушайте, а чем вы в вашем городе занимаетесь ради развлечения?
– Развлечения? Какого развлечения?
Я прикидывал, как переправить Тран Ван Вина в Ханой на мотоцикле, который рассчитан только на двоих. Конечно, если он жив и хочет остаться в живых. И если мне все-таки нужно везти его в Ханой, чего не знал я, но знала, однако, Сьюзан. Мне пришло в голову, может быть, она поедет сама по себе и проблема отпадет. И спросил у гида:
– Как лучше добраться до Ханоя?
– До Ханоя? Вы хотите поехать в Ханой?
– Да. Туда что-нибудь ходит? Поезд? Автобус? Самолет?
– Самолет. Автобус – это очень опасно. Поезда нет. Французы летают на самолете. Самолет завтра не ходи. Ходи samedi Суббота (фр.).

. Но, наверное, не будет мест. Бьет?
– А как насчет машины с водителем?
– Нет. Сейчас Тет. Водитель не ехать в Ханой. Ехать lundi Понедельник (фр.).

. Вы хотите шофера?
– Не исключено. Спасибо за урок истории. Вьетнамцы – очень храбрые люди.
Он почти улыбнулся и показал на себя:
– Онг дие. Понимаете? Grand-pere Дед (фр.).

.
– Понимаю.
Мы оставили экскурсовода и пошли по грязной дороге. Миновали распотрошенный танк и несколько заросших сорняками французских блиндажей.
– Здесь как-то все спокойнее и достойнее, чем Замороженный мир и мир ДМЗ, – заметил я.
– Северяне сдержаннее и не такие торгаши, – объяснила Сьюзан. – К тому же они имеют дело с французами, которые сами серьезнее и достойнее, чем наши соотечественники в Замороженном мире и в «Апокалипсисе сегодня».
– Я канадец.
– Я едва понимала этого гида, – сказала она. – Здесь говорят на другом диалекте.
У меня возникло подозрение, что мисс Уэбер готовит почву, чтобы запудрить мне мозги, если придется беседовать с моим главным свидетелем.
– Но письменный язык одинаковый, – предположил я. – Ведь так?
– В основном, – поколебавшись, согласилась она.
– Отлично. Надо запастись ручкой.
– Теперь какие планы? – спросила меня Сьюзан.
– Наш общий связной из Хюэ мистер Анх предложил пойти на рынок и пообщаться с несколькими горцами. Он это тебе тоже говорил?
Сьюзан кивнула.
– Значит, это и есть наш план.
– Тебя тревожит судьба этого Анха? – спросила она.
– Да.
– Думаешь, он может расколоться на допросе?
– Все раскалываются.
Сьюзан промолчала.
Мы свернули на улицу на окраине города. Здесь разгуливало довольно много европейцев, так что мы не сильно выделялись среди остальных. Белые были в основном среднего и старшего возраста. И никаких рюкзачников. И то хорошо. Я заметил слева автобусную станцию – каменное строение и перед ним два невероятно раздолбанных автобуса.
Сьюзан покосилась на них и уточнила:
– Почему ты спросил экскурсовода, как доехать до Ханоя?
– Не исключено, что придется тащить свидетеля в столицу. Тогда мотоцикл исключается, если ты пожелаешь трястись у меня за спиной.
Она переменила тему:
– Теперь тебе надо сказать мне название деревни.
Если ей верить, это единственное, чего она не знала. И сообщи я ей, как называется деревня, она больше не будет во мне нуждаться. Но время настало, я ответил:
– Деревня называется Банхин. Где-то в тридцати километрах на север отсюда. Если со мной что-нибудь произойдет, продолжать тебе.
Сьюзан не ответила.
Мы пришли на рынок – мощеные и кое-где крытые длинные ряды прилавков. И пока ходили по проходам, я заметил, что к нам никто не приставал и не навязывал товаров. Я сказал об этом Сьюзан.
– На севере торговцы не такие настырные и агрессивные, – ответила она. – Как деловой человек я нахожу северян бесперспективными.
– Сбросьте наконец личину, мисс Уэбер, – засмеялся я.
– Приходится тренироваться, чтобы быть в форме, когда начну охмурять следующего.
Я окинул взглядом ряды. Здесь висели дикобразы, ласки, красные белки и другая дикая вкуснятина.
– Нам нужна легенда, – сказал я Сьюзан. – Зачем мы едем в Банхин? К родственникам? К другу по переписке? Или подыскиваем место, где обосноваться на пенсии?
– Я позабочусь об этом, – ответила она.
Целую секцию на рынке держали одни горцы, и здесь же располагались их склады.
– Встретимся у восьмого лотка, – прошептала мне она. – Канцтовары и электролампочки.
– Хорошо, буду ждать тебя там, – согласился я. И, уходя, оглянулся через плечо: Сьюзан сидела на одеяле, скрестив ноги, разговаривала с торговкой из горцев, рассматривала женские тряпки и курила. Торговка тоже курила какую-то набитую в трубку мешанину. Может быть, они здесь не такие настырные, потому что из них выбили мозги, подумал я.
Я нашел крытый прилавок, где прямо на земле стояли плетеные корзины с чайными листьями. Продавцы были в основном из одного племени. Они заваривали чай, и за двести донгов, примерно за два цента, я получил чашку отвратительного, но хотя бы горячего напитка. И обрадовался, потому что успел замерзнуть.
Пугающее это было местечко. Все западные люди приходили сюда только организованными группами. В одиночку здесь могли шататься только идиоты.
В чайной зоне появились четверо солдат с автоматами. Они покосились на меня и спросили по чашке чаю.
Солдаты стояли от меня в десяти футах, пили чай, курили и тихо разговаривали. Один из них не сводил с меня глаз. Только этого не хватало!
Если бы не заткнутый за пояс «кольт», я бы не сильно тревожился. Но когда таскаешь на себе оружие, на которое не имеешь права, спрятанный под одеждой пистолет начинает казаться все больше и больше, пока в воображении не вырастает до размеров полевой пушки.
Солдаты допили чай первыми и ушли.
А я стоял и прислушивался к биению своего сердца.
Появилась Сьюзан и поставила на землю пластиковый пакет с цветными тряпками. Она заказала чай, отпила из чашки и довольно проговорила:
– Хорошо.
– Ну, что-нибудь получилось? – спросил я ее.
– Все в порядке. Банхин примерно в тридцати километрах на север отсюда.
– Я это знаю. Как мы туда доберемся?
– Здешние горцы – таи и горные моны живут в северных горах и приходят в Дьенбьенфу со своими товарами. Иногда они едут на пони или на единственном в день автобусе. Самые богатые имеют мотороллеры или мотоциклы.
– Очень интересно. Но мы-то как туда попадем?
– Я как раз к этому перехожу. Я нашла женщину, которая живет неподалеку от Банхин.
– Прекрасно. Она нарисовала карту?
– Нет. Но я выяснила, какого надо придерживаться направления. Беда только в том, что люди ее народа пользуются множеством разных тропинок и часто, сокращая расстояние, идут напрямую. К тому же у горцев акцент сильнее, чем у северных вьетов, и я не поняла половины того, что она говорила по-вьетнамски. Так что картина не очень ясная.
– Возвращайся, пусть она тебе все напишет.
– Пол, они поголовно неграмотные.
– Тогда попроси нарисовать карту.
– Они не понимают принципов картографии. Карта – вещь абстрактная.
– Для тебя или для нее. Но только не для меня.
– Расслабься. Я думаю, что сумею следовать ее указаниям.
Я вспомнил, что советовал мне Анх: ни в коем случае не обращаться к вьетнамцам. Стоит им только что-нибудь заподозрить, и они тут же побегут к копам. А с горцами все в порядке, потому что они ничего не разболтают. Но он забыл упомянуть, что горцы говорят по-другому, пользуются не дорогами, а тропинками, все поголовно безграмотны и в жизни не видели карты. Пустяковые проблемы, но Сьюзан полагала, что знает, как добраться до деревни Банхин.
– А как ты ей объяснила, почему тебе туда надо? – спросил я ее.
– Сказала, что слышала, будто там делают красивые украшения, – ответила Сьюзан. – В общем, дамские дела.
Настала моя очередь закатывать глаза. Но у меня получилось гораздо хуже, и Сьюзан попросту не заметила.
– Женщина упомянула, что Банхин – вьетнамская, а не горская деревня, – продолжала она. – Но это нам, пожалуй, и без того ясно. Она утверждает, что вьетнамцы делают плохие украшения, а чтобы их производили в Банхин, вообще никогда не слыхала.
Сьюзан допила чай, подошла к другому прилавку и купила несколько бутылок воды, рисовые лепешки и бананы. А я искал лоток, где продаются начиненные рубленым мясом маисовые лепешки.
Мы принесли пластиковые пакеты с рынка в наш седьмой блок в мотеле, уложили пожитки в седельные сумки мотоцикла, я вытолкал «БМВ» из комнаты и подвел к двери администрации. Мы выписались и получили обратно наши паспорта и визы. Я сильно надеялся, что мотель еще не отправил факсом их ксерокопии в министерство общественной безопасности, но спрашивать не собирался.
На этот раз за конторкой сидел молодой человек.
– И куда вы теперь? – спросил он у нас.
– В Париж, – ответил я.
– Мы едем в Ханой, – поправила меня Сьюзан.
– А... Большая вода. Вы ехать только до Шонла. Там ждать два дня, три дня...
– Спасибо, парень, что втолковал. До встречи в следующем сезоне.
Мы вышли из конторки.
– Я правильно понял, – спросил я у Сьюзан, – что шоссе номер шесть блокировано водными потоками или грязевыми оползнями?
– Вроде того. Анх упоминал, что здесь это часто случается, но у них есть бульдозеры и через день-два дорогу расчистят.
– Ну что за чертово место?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95