Он сидел один, что-то пил и курил. Я заметил, что большинство вьетнамцев любили компанию и завязывали разговор с кем угодно. Значит, мистер Лок излучал плохие флюиды, а остальные это почувствовали и держались от него в стороне.
– Хочешь что-нибудь съесть или выпить? – спросила меня Сьюзан.
– Нет, – ответил я. – Давай выбираться отсюда.
Она пошла под навес, переговорила с шофером, вернулась и сказала:
– Он будет готов через несколько минут.
– Кто платит за поездку – он или я?
– Мне кажется, он тебя недолюбливает.
– Чертов коп! Я чую их за милю.
– Может быть, он думает то же самое о тебе? Хочешь сфотографироваться?
– Нет.
– Смотри, ты здесь в последний раз.
– Надеюсь.
– А ты снимал, когда был здесь в прошлый раз?
– Не вынимал фотоаппарат из вещмешка. И другие тоже. Здесь никто не снимал. А если снимали, все складывалось так, что родные проявляли пленку, когда на родину переправляли пожитки убитого.
Сьюзан оставила эту тему.
Лок докончил что он там пил и подошел к машине.
Я взял с сиденья карту и развернул перед Сьюзан.
– Вот эта пунктирная линия до Кесанга имеет отношение к тропе Хо Ши Мина. Так?
Сьюзан наклонилась к карте и прочитала:
– Сеть троп или часть сети троп.
– Совершенно верно: тропа Хо Ши Мина не одна тропа, а разветвленная сеть в джунглях, мелкие русла рек, подводные мостики, гати в болотах и бог знает что еще. Большая часть этой сети, как ты можешь видеть, проходит по территории Лаоса и Камбоджи, где мы не вели боевых действий. В Кесанг тропа идет по границе. Надеюсь, наш придурок не заблудится и мы не окажемся без виз в Лаосе.
Я махнул шоферу рукой. На мой взгляд, он шел слишком не спеша и остановился невежливо близко. Мне захотелось повалить его на землю, связать за спиной пальцы рук, а машину вести самому. Но это могло повлечь неприятности. Я ткнул пальцем в карту.
– Тропа Хо Ши Мина. Бьет? Кесанг.
Лок кивнул и сел за руль. Мы со Сьюзан забрались на заднее сиденье, и машина тронулась. Сначала мы ехали по проселкам в долине, но потом они вывели нас на идущую на север у подножия холмов грязную дорогу. Деревья подступили вплотную к колее, и ветви почти не пропускали солнечный свет. Ничего не скажешь, тропа Хо Ши Мина. Пейзаж становился все более диким и гористым, местами дорогу мостили сгнившие бревна. Такой путь мы в былые времена называли «плиссе». Вдали то и дело мелькали живописные водопады и речные перекаты, дорогу пресекали мелкие ручейки, и Сьюзан не переставая щелкала аппаратом. Машину немилосердно подбрасывало – Лок несся по колдобинам на предельной скорости. Казалось, ему доставляло удовольствие, когда из-под колес вылетала грязь и несколько раз комья попадали в меня и Сьюзан. Я взглянул в зеркальце заднего вида и заметил, что шофер улыбается.
Но в целом скорость не превышала тридцати километров в час, машина ныряла в ямы и поминутно огибала подобия небольших прудиков, а на самом деле – гигантские воронки от сброшенных тяжелыми бомбардировщиками с высоты тридцать тысяч футов тысячефунтовых бомб. Я показал их Сьюзан.
– Мы потратили невероятное количество денег, пытаясь раздолбать эти грязные тропы. Должно быть, убили на коммуникациях проникновения на юг от полусотни до сотни тысяч северовьетнамских солдат – мужчин и женщин. А они все откуда-то лезли и лезли – заполняли все дыры, меняли маршруты, словно армия муравьев, которых пытаешься растоптать, пока они не добрались до дома. Я не оценивал их по достоинству, пока не увидел в их лагере русский танк. Понимаешь, эту машину сделали где-то неподалеку от Москвы, каким-то образом доставили во Вьетнам, а потом под постоянными атаками с воздуха она проделала путь в тысячи километров вот по таким дорогам, неся на себе горючее и запасные части, пока один из таких танков не ворвался в ворота президентского дворца. Должен признаться, тут я их зауважал. Они так и не поверили, что мы выбьем из них душу и что у лих нет ни малейшего шанса победить. – Я хлопнул Лока по плечу. – Ты крутой парень, малыш. Когда у нас начнется война с Китаем, я хотел бы, чтобы ты оказался на моей стороне.
Наши глаза встретились в зеркальце заднего вида, и я готов был поклясться, что он кивнул.
Джунгли поредели, и мы увидели на склонах нечто вроде вигвамов на сваях. Над ними вились дымки – там готовили пищу.
– Как красиво! – обрадовалась Сьюзан. – Абсолютная первозданность. Давайте остановимся, поговорим с этими людьми.
– Они не любят неожиданных гостей, – возразил я.
– Снова выдумываешь?
– Ничего подобного. Им надо заранее звонить. Эти люди принимают гостей между четырьмя и шестью.
– Конечно, выдумываешь!
– Выдумщица у нас ты.
– Вот и нет. Давайте остановимся.
– Позже. В окрестностях Кесанга много племен.
– Ты уверен?
– Да. Не веришь? Спроси Джеймса Бонга.
– Это ты шофера так называешь?
– Именно. Джеймс Бонг, секретный агент.
Сьюзан спросила, он ответил, и она перевела:
– Он говорит, рядом с Кесангом проживает племя бру. И еще он спрашивает, какое нам дело до мой? «Мой» означает «дикари».
– Во-первых, не его забота, а во-вторых, ненавижу расовые прозвища, кроме «желторылый», «косоглазый», «тупоголовый».
– Пол, это ужасно!
– Знаю. Опустился. Извини. А ему скажи, чтобы шел подальше.
Я думаю, мистер Лок все понял, и я обратился к ним двоим:
– Не сомневаюсь, если мы установим контакт с мятежными племенами, тайная полиция тут же прищемит нам хвост.
Никто не ответил. Сьюзан сделала еще несколько снимков и разговорилась с Локом.
– Он рассказал, – перевела она, – что во Вьетнаме около восьми миллионов дикарей – более пятидесяти различных племен со своими языками и диалектами. Правительство пытается дать им образование и приобщить к земледелию, но они сопротивляются цивилизации.
– Может быть, они сопротивляются правительству?
– Может быть, их лучше оставить в покое? – добавила Сьюзан.
– Именно. Мне когда-то нравились горцы, и я рад, что они до сих пор носят оружие. Воображаю себя полковником Гордоном или Марлоном Брандо, то есть мистером Куртцем Персонаж кинофильма Ф.Ф. Копполы «Апокалипсис сегодня». Роль полковника Куртца исполняет актер Марлон Брандо.

. Я иду к аборигенам, объединяю все восемь миллионов, получается бешеная военная сила – и горы наши. Целыми днями мы охотимся и ловим рыбу, а по ночам собираемся у костров, насаживаем на колья головы врагов и предаемся жутким, мистическим ритуалам. Не исключено, что удастся организовать американское турагентство – «Мир горцев Пола Бреннера». Десять баксов дневная экскурсия, пятьдесят – на всю ночь. Однажды я видел, как горцы отловили буйвола, содрали с живого кожу, перерезали горло и пили кровь. Это будет кульминацией вечера. Как ты считаешь?
Сьюзан не ответила.
Мы молча ехали по призрачным от туманной дымки горам. Солнце не имело сил пробиться сквозь плотный покров облаков. В вязком воздухе чувствовалась гарь лесных пожаров, промозглая сырость пробирала до самых костей и проникала в сердце. Мне казалось, я ненавидел это место.
Сьюзан что-то сказала шоферу, и тот остановился.
– В чем дело? – спросил я.
– Здесь есть тропинка, которая ведет на склон к деревне, – ответила она. – Хочу посмотреть на жилища горцев. – И, взяв аппарат, вылезла из машины.
Я посмотрел, как она принялась забираться на крутизну, бросил шоферу:
– Стой здесь. Смотри не смотайся. – И пошел за ней.
Мы поднялись метров на двести и оказались на плоской поляне, где стояли шесть хижин на сваях.
Рядом сидели дюжины две женщин и при них примерно вдвое больше детей. И женщины, и дети занимались домашними делами – в основном готовили еду. Все выглядело очень чисто – никакой поросли, кроме короткой травы, которую щипали низкорослые козочки и два стреноженных горных пони.
На женщинах были длинные, затянутые кушаками на талии темно-синие платья с белой вышивкой.
Нас учуяли собаки и тут же залаяли, но сами горцы даже не подняли глаз. Только несколько ребятишек прекратили свои занятия.
Собаки бросились навстречу. И хотя, как все псы во Вьетнаме, это были мелкие шавки, я пожалел, что не насыпал в карман собачьего корма.
– Они не кусаются, – успокоил я Сьюзан.
– Это все, что он успел ей сказать, – хмыкнула моя спутница.
– Только не нагибайся и не пытайся их гладить. Здесь собак никто не гладит, и они могут подумать, что ты хочешь раздобыть себе обед.
Сьюзан махнула аборигенам рукой и что-то сказала по-вьетнамски.
– Это племя трибинго, – предупредил я ее. – Каннибалы.
Со ступенек одной из хижин встал приземистый старик в расшитой рубашке с длинными рукавами, в черных брюках и кожаных сандалиях и пошел нам навстречу.
Я оглянулся, но не увидел ни юношей, ни зрелых мужчин. Все были на охоте или сушили головы в коптильне.
Сьюзан что-то сказала старику. Я услышал, как она произнесла слово «ми». Они поклонились друг другу А потом она познакомила с ним меня. И мне показалось, что его имя звучит вроде как Джон. По возрасту он вполне мог участвовать в войне и смотрел на меня так, словно я приехал отдать ему новый приказ.
Сьюзан еще немного поговорила с хончо – так японским словом мы называли деревенских вождей. Но я почувствовал, что они не очень понимают друг друга. И тут старик меня изумил.
– Ты солдат? – спросил он меня по-английски. – Ты здесь дрался?
– В долине Ашау, – ответил я.
Он показал рукой, чтобы мы следовали за ним.
– Похоже, нас хотят съесть, – обернулся я к Сьюзан.
– Пол, перестань идиотничать, – ответила она. – Это все потрясающе!
Вождь сообщил, что он и его народ – это племя таой. Оставалось надеяться, что они не из тех, кто приносит богам человеческие жертвы. Старик провел нас по деревне, у которой не было никакого названия. Сьюзан поняла, что ее называли Местом клана дай-уй Джона, или вождя Джона. «Дай-уй» еще означало «капитан», а Джоном вождя на самом деле не звали, просто мне так послышалось. Да, вряд ли эту деревню удалось бы найти в хаммондовском «Атласе мира», особенно если ее название меняется всякий раз, когда здесь другой вождь.
Сьюзан просила разрешения фотографировать все и всех. А собаки неотступно ходили за нами следом.
Джон показывал разные штуковины, которые, как он считал, нам безумно интересны, но на самом деле интересовали только одного из нас. Перезнакомил со всеми, даже с детьми. И все время что-то тараторил Сьюзан, а она переводила.
– Он спрашивает, мы будем с ними есть?
– В следующий раз. Нам надо ехать.
– Я проголодалась.
– Это пройдет, как только ты познакомишься со здешним меню. К тому же ухлопаем уйму времени. Здешние люди научились у французов просиживать за столом по четыре часа. Скажи, что нам срочно надо куда-нибудь ехать.
– Куда? Мы с тобой посреди ничего.
Я поднял глаза на старика, постучал по циферблату часов и, надеясь, что он поймет, проговорил:
– Кесанг.
– Ах, – кивнул вождь.
Мы завершили экскурсию по деревне, и я заметил, что детишки не бежали за нами и, как в Сайгоне, не клянчили деньги и леденцы. Только собаки так и шли шаг в шаг. Старик подвел нас к ступеням, где мы его видели в первый раз, и пригласил в хижину. По всей лестнице стояли сандалии и самодельная обувь, и мы со Сьюзан догадались, что надо разуться. Джон тоже снял сандалии.
Деревянное строение было примерно пятьдесят футов в длину и двадцать в ширину. Дощатый пол устилали цветные половички. В середине возвышался ствол, который поддерживал конусообразную крышу.
Маленькие окошки были затянуты тонкой тканью, которая пропускала совсем немного света. Внутри горело несколько масляных ламп. Электричество сюда еще явно не успели провести. В центре помещения находился глиняный очаг, но без трубы. Дым шел вверх, к крыше, и распугивал в домике москитов.
В хижине никого не было: сложенные гамаки висели на стенах. И я попытался представить, как здесь, в дыму, устраивались на ночлег двадцать человек разного возраста и пола. Неудивительно, что этих горцев так же много, как и вьетнамцев.
– Ты когда-нибудь занималась любовью в гамаке? – спросил я у Сьюзан.
– Может, поговорим о чем-нибудь более умном? – ответила она.
Джон пригласил нас в середину вигвама. Поскольку он был хончо, лучшее место принадлежало ему. Здесь стояли бамбуковые сундуки и коробки. На стене висели ножи и мачете, кожаные ремешки и какие-то шарфики.
Середину хижины занимал квадратный стол высотой в фут, уставленный чашками и горшками.
Это племя, как ни странно, воплотило в быт коммунистический идеал сообщества, хотя сами горцы ненавидели власть красного правительства и отличались свободолюбивым независимым духом. И к тому же не любили вьетнамцев.
Джон сел у стола и сложил ноги крест-накрест. И так же поступила Сьюзан. Я тоже последовал их примеру: все-таки сидеть легче, чем, подобно вьетнамцам, стоять на корточках.
Джон открыл сундук, достал зеленый берет и подал мне. Я заглянул внутрь и увидел ярлык американской фабрики. Старик что-то сказал, и Сьюзан перевела:
– Он говорит, что этот берет дал ему во время войны его американский дай-уй.
Я кивнул.
Он достал еще один зеленый берет.
– А этот дал американец, бывший солдат, который приезжал сюда три года назад.
– У меня нет с собой зеленого берета, – признался я.
– Тогда подари ему часы.
– Лучше подари свои. Что, черт возьми, он будет делать с моими часами?
Старик вынимал из сундука все новые сокровища: солдатский ремень, пластмассовую флягу, десантный нож, компас и всякую другую военную ерунду. И я вспомнил, что у меня в подвале, как и у миллионов других американцев, тоже стоит чемодан с армейской чепухой.
Наконец он вынул небольшую синюю коробочку, и я узнал очень похожий на чехол для драгоценностей футляр для наград. Открыл с величайшим почтением и показал круглую бронзовую медаль на красно-белой ленте. На бронзе был выбит сидящий на книге и мече орел и по кругу слова: «Старание. Честь. Верность».
Это была награда за примерное поведение. Я вспомнил, что ребята из спецназа покупали такие в армейских магазинах на базе и награждали горцев за отвагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95