«Побоище в Милай».
Это был первый знак, который встретился нам на дороге. И я заинтересовался, кто его поставил и зачем. И еще подумал: интересно, кто-нибудь из оставшихся в живых трех сотен тех американских солдат приезжал когда-нибудь сюда после войны?
Я огляделся: вокруг тянулись залитые водой рисовые поля, а на сухих островках в окружении высокой бамбуковой поросли приютились под пальмами крохотные деревушки. Именно таким я вспоминал Вьетнам, хотя мне приходилось действовать и в лесной глуши, где население было совсем не похоже на тех, кто жил в прибрежной зоне и с кем я предпочитал общаться.
В джунглях и на плоскогорье война ощущалась острее, словно мальчишеское приключение – настоящее действо в своей неприкрытости. Там не убивали по ошибке или специально мирных граждан, как это случилось в Милай. Там не было деревень, чтобы сжечь, и буйволов, по которым пострелять. Зато постоянно чувствовалось соседство доисторической чащи или высокого леса. Там были только мы и они. И каждый играл в извечную игру – как бы выжить. Война была понятной, убийства – чистыми. Там не умирали, как в деревне Милай, женщины и дети.
Мы въехали в провинцию Куангнам и приблизились к тому месту, где когда-то располагалась огромная американская авиабаза Чулай. Там служил кто-то из моих приятелей, с которыми я познакомился в «Апокалипсисе».
Теперь здесь висела ржавая колючая проволока и на убегающей к морю полоске белого песка стояли пустые бетонные ангары и укрытия для самолетов. Я даже сумел рассмотреть взлетную полосу и на ней какие-то белые предметы, но не понял, что это такое.
– Крестьяне используют аэродром, чтобы сушить на бетонке корни маниока, – объяснила Сьюзан.
– Да ну? Значит, миллионы долларов американских налогоплательщиков грохнули на то, чтобы построить аэродром для реактивных истребителей, который теперь используется для просушки маниока?
– Если угодно, так. Перекуем мечи на орала. Взлетную полосу на что там...
– А что, черт возьми, такое этот маниок?
– Ты что, не знаешь? Маниок, он же манихот. Из него делают тапиоковый пудинг.
– Ненавижу тапиоку. Мать меня постоянно ею пичкала. Надо вызвать огонь по этой полосе.
Сьюзан рассмеялась, и мистер Кам улыбнулся – ему нравились веселые пассажиры.
– Хотел бы я оказаться здесь, когда сюда пожалуют те пилот-жокеи из «Апокалипсиса». Они бы поразевали рты на этот маниок.
Авиабаза раскинулась на много километров, и мы все еще проезжали остатки ее строений. Я заметил детей, которые катили тележку, и спросил Сьюзан:
– Что они делают?
– Собирают металлический хлам. Известный во Вьетнаме бизнес. Но все, что легко подобрать, уже подобрано. Иногда найденные предметы взрываются у них в руках. Как я слышала, каждый год погибают и остаются калеками несколько сотен металлоломщиков. Сейчас железа меньше, так что стало безопаснее.
Я посмотрел на копающихся в песке подростков. Спустя тридцать лет после окончания войны и через тридцать лет мира и восстановления раны этой страны все еще кровоточили.
– Если отправишься в глубинку, не забывай, там еще полно неразорвавшихся боеприпасов, – напомнила Сьюзан.
– Спасибо за совет. – Я не стал говорить, что и во время войны было так много неразорвавшихся боеприпасов, что шансов погибнуть от собственной неразорвавшейся дуры было едва ли меньше, чем взлететь на воздух на мине-ловушке.
Я посмотрел на мистера Кама – он явно не выспался и начинал клевать носом. Я потряс его за плечо.
– Слушай, ты знаешь, что в США двадцать пять процентов автомобильных аварий с трагическим исходом происходит из-за усталости водителей?
– Э?..
Сьюзан перевела, но, как мне показалось, не совсем так, как я сказал.
– Он говорит, что хочет кофе.
– В следующем «Бургер кинге» Фирменная сеть экспресс-кафе, в которых подают приготовленные по патентованному рецепту гамбургеры.

, где мы остановимся.
Она сказала что-то шоферу, но я не расслышал слов «Бургер кинг».
В этом месте береговая линия вдавалась в сушу, и мы проехали по нескольким мостикам, переброшенным через овраги и сбегавшие в море со склонов ручейки. Красивый край – сейчас я полнее оценил его привлекательность, чем в то время, когда разгуливал здесь семь дней в неделю.
– Этот район – центр цивилизации чамов. Ты видел здесь их башни?
– Видеть-то видел, но понятия не имел, что это такое. Мы использовали их как наблюдательные пункты и пункты корректировки артиллерийского огня. Понимаешь, я смотрел на все глазами солдата. И рад, что опять оказался здесь. И рад, что ты со мной.
– Спасибо. Очень мило. Только не забудь, что сказал это мне.
Я посмотрел на карту.
– Шоссе номер один проходит западнее Дананга, поэтому нам не обязательно въезжать в город.
– Ты, кажется, говорил, что улетал из Вьетнама из Дананга? – спросила Сьюзан.
– Да, – ответил я. – Третьего ноября шестьдесят восьмого года. Меня перебросили на вертолете из Куангчи в базовый лагерь Анхе. Здесь я забрал свой чемодан, который не видел с самой увольнительной, оформил бумаги, наведался к венерическому доктору, попрощался с ребятами и рванул оттуда ко всем чертям. Мы погрузились на «чунук» Американский военно-транспортный вертолет большой грузоподъемности.

, и что ты думаешь, нам чуть не влепили над плоскогорьем в брюхо из зенитки. Понимаешь, мне оставалось пробыть в этой сраной стране меньше семидесяти двух часов, а сукины дети захотели меня угробить по пути в Дананг. Но ничего, вертушка получила несколько дырок, однако мы долетели. А потом, когда я был в пересыльной казарме, красные засветили пару ракет в корпус, где ночевали отправлявшиеся на родину. Они это сделали специально.
– Кто-нибудь пострадал? – спросила Сьюзан.
Превратился в кашу соседний коридор, несколько осколков просвистело по казарме, меня сшибло с верхней койки, я в который раз трахнулся головой, но никто этого не заметил, и я преспокойно улетел в Сан-Франциско.
– Наверное, обрадовался, когда оказался дома?
Я помолчал.
– Знаешь, у меня было странное чувство. Конечно, я радовался... но вспоминал тех, кто остался здесь. Ты не поверишь, но такое двойственное чувство было у всех, кто уезжал. И оно не покидало меня несколько месяцев. Не жажда смерти – сложное ощущение и понимание того, что тебе не место среди нормальных людей. Трудно объяснить, но то же самое скажет каждый, кто побывал на войне.
Сьюзан не ответила. Мы некоторое время ехали молча. Пока не показался мост через реку Камле.
– Узнай у нашего приятеля, – попросил я ее, – это не в его честь назвали реку?
– Во вьетнамском не так много слов, – ответила Сьюзан. – А имен собственных и того меньше. Поэтому не смущайся, если часто слышишь одни и те же словосочетания. А реку точно назвали не в его честь.
Мистер Кам понял, что говорили о нем, и покосился на Сьюзан. Она ему что-то сказала, и он рассмеялся.
Наверное, оправился после того, как его насильно увезли, чуть не угробили во время гонки, связали, заставили спать на холоде, грозили смертью. Или он улыбнулся, потому что подумал о своем гонораре? Или о мести? Горькая правда заключалась в том, что если бы со мной не было Сьюзан, мне бы точно пришлось его убить. Выбор, конечно, был. Но правильный выбор заключался в том, чтобы как можно скорее от него избавиться. В глубине души я сознавал, что убил слишком много вьетнамцев, в том числе двух полицейских. И от мысли, что надо угробить еще одного, у меня все внутри переворачивалось. Но если я полагал, что выполняю нечто важное, как верил вракам в 68-м, я должен был исполнить свой долг во имя Господа, во имя страны и во имя Пола Бреннера.
Справа от нас открылся аэропорт Дананг, а за ним – панорама большого города.
Аэропорт. Мне запомнилось, что он был больше сайгонского, потому что его от основания построили американцы. И сейчас, судя по путеводителю, был международным.
– На здешних полосах можно просушить кучу маниока, – сказал я Сьюзан.
– Крупнейший военный и гражданский аэродром, – отозвалась она. – Через несколько лет отсюда можно будет летать в Штаты.
– А как насчет сейчас?
– Время от времени прибывают американские транспортные самолеты.
Я это уже знал. По версии Конуэя, Дананг был вариантом отхода номер три. Пол Бреннер в авиаконтейнере с ярлыком «бананы» или что-нибудь в этом роде. Может, пройдет, а может быть, нет.
Сьюзан вытащила фотоаппарат и сделала несколько снимков аэропорта в отдалении.
– Тебе на память. В этот раз тебя никто не пытается... ну, сам понимаешь...
– Ага.
– Я иногда прилетаю сюда по делам. Ты, кажется, говорил, что никогда не был на Китайском побережье?
– Никогда.
– И на Обезьяньем острове?
– Ненавижу обезьян.
– Видимо, ты жил здесь совсем недолго.
– Семьдесят один час десять минут. И ни на шаг не отлучался с авиабазы.
– Конечно. Хотел вернуться домой.
– В пассажирском кресле, а не в грузовом отсеке.
Я вспомнил еще одно телешоу в последние дни Южного Вьетнама.
– В конце марта семьдесят пятого, когда приближался конец, «Уорлд эруэйз» послали два семьсот двадцать седьмых «боинга» на авиабазу в Дананге вывезти гражданских беженцев. Когда первый лайнер приземлился, к нему рванулись около тысячи отчаявшихся мужчин, женщин и детей. Но южновьетнамские военные решили, что в первую очередь спасать нужно их, а не гражданских, и начали палить в беженцев. Две сотни солдат из части «Черная пантера» не подпускали к самолету никого, кроме своих.
– Ужасно, – проговорила Сьюзан.
– У пилота второго «боинга» были все основания не приземляться, но телекамеры в его машине демонстрировали, как несчастные цеплялись за стойки шасси первого самолета и срывались с высоты над Южно-Китайским морем.
– Господи!
Я попытался представить панику и отчаяние последних дней перед финалом. Миллионы беженцев, целые соединения, солдаты которых, вместо того чтобы сражаться, разбегались по своим углам, паралич власти в Сайгоне и Вашингтоне и отвратительные картины разложения армии и правительства на экранах телевизоров по всему миру. Полное унижение для нас и необратимая катастрофа для вьетнамцев.
Оказалось, что плохие не настолько плохи, а хорошие – не так уж хороши. Все зависит от восприятия, пиара и пропаганды. Обе стороны так долго представляли друг друга нелюдями, что совершенно забыли, что все они люди и все вьетнамцы.
– Никогда ничего подобного не слышала, – проговорила Сьюзан. – Никто мне об этом не рассказывал.
– Может, и к лучшему.
Впереди показался Т-образный перекресток. Я посмотрел на карту и кивнул налево. Кам повернул, и мы поехали дальше. Шоссе вокруг Дананга было забито грузовиками, легковушками и автобусами, и нашему водителю приходилось постоянно уворачиваться при обгонах от встречного транспорта.
Сьюзан посоветовала не спешить, и он пристроился за тяжелым грузовиком и заскучал. Наступил канун Тета, и ему хотелось поскорее вернуться к семье. А получалось так, что придется праздновать с родными только душой.
Дорога пошла на подъем. Впереди замаячила высокая гора, склон которой убегал направо и вдавался в море. Карта показывала, что шоссе шло через гору, но я не мог понять, каким образом. А подъем все продолжался.
– Ты когда-нибудь здесь ездила? – спросил я Сьюзан.
– Да. Я тебе рассказывала. На пыточном автобусе из Сайгона в Хюэ. Это был кошмар. Почти как наше путешествие.
– Угу. Перевал опасный?
– Захватывает дух. Этот перевал здесь единственный. Называется Хайван. По-французски – Col des Nuages.
– Облачный перевал.
– Oui Да (фр.).

. Эти горы некогда отделяли то, что впоследствии тоже стало частью Вьетнама и простиралось к северу от империи Чампа, через которую мы недавно проезжали. Погода очень отличается по разные стороны перевала. Особенно теперь, зимой.
– В Хюэ идет снег?
– Нет, Пол. Но по ту сторону Облачного перевала будет намного холоднее и, возможно, дождливо. Это северная граница тропиков. Надеюсь, у тебя есть что-нибудь теплое?
Теплого у меня ничего не было. Но винить Карла или кого-нибудь другого не приходилось – я бывал по другую сторону перевала в январе и в феврале 68-го и помню дождливые дни и холодные ночи.
– А в твоем бездонном рюкзаке что-нибудь найдется? – повернулся я к Сьюзан.
– Нет. Придется покупать.
– Ну конечно.
Мы продолжали подъем. Слева вверх уходила отвесная каменная стена, а справа, недалеко от колес машины, начинался обрыв прямо в Южно-Китайское море.
– Красиво, – заметила Сьюзан.
А мистер Кам красотами, слава Богу, не любовался. Я видел, как побелели костяшки его пальцев, и предложил:
– Скажи ему, пусть остановится, я сяду за руль.
– Нельзя, – отозвалась Сьюзан. – На перевале есть полицейский пост.
Судя по видневшейся справа воде, мы забрались метров на пятьсот над уровнем моря. А гора возвышалась еще на тысячу. Если бы я вел машину ночью, в темноте, мне было бы не до шуток.
Прошло довольно много времени, пока мы не оказались на вершине Облачного перевала. Дорога выровнялась, и по обеим ее сторонам я заметил старые бетонные бункеры и укрепления.
В высшей точке их стало еще больше. Здесь же стояли туристский автобус и несколько машин с вьетнамскими водителями и западными туристами. С дюжину подростков продавали сувениры, напротив полицейского поста были припаркованы два желтых джипа.
Кам что-то сказал Сьюзан, и она перевела:
– Он спрашивает, не хотим ли мы остановиться поснимать?
– В следующий раз.
– Все останавливаются. Нам тоже надо. Будет выглядеть не так подозрительно.
– Хорошо. Пусть тормозит.
Кам вплотную притерся к обрыву, под которым в море выступал завершавший склон горы небольшой полуостров.
– Фотографируй и давай отсюда сматываться, – сказал я Сьюзан. А сам не сводил глаз с полицейских, которые околачивались у стоявших на другой стороне дороги джипов. Они поглядывали на машины с туристами, но им было явно лень переходить мостовую. Однако мало ли что могло взбрести им в голову.
На «ниссан» налетели не меньше двадцати подростков и стали совать в окна глупые, никому не нужные сувениры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95