– Тридцать два по вертикали? Что-нибудь из съестного.
Сьюзан не оценила шутку. Она докуривала сигарету. А я смотрел на нее и думал, что она выдержала испытание солнцем. Если честно, то Сьюзан выглядела лучше, чем вчера вечером: приятный загар, глаза больше и лучистее, чем при свечах. К тому же рубашка и брюки ей шли.
Она сделала последнюю затяжку и швырнула окурок в сток.
– Да, надо бросать курить. К вашему сведению, я заехала к себе в контору и отправила факс.
– Спасибо.
– Было семь утра. По-тамошнему еще суббота. Но, оказывается, кто бы там ни был, они работают допоздна.
– И что вам ответили?
– Подтвердили получение. Просили информировать и назначить время для конфиденциального ответа, когда мы оба будем поблизости от факса. Я назвала восемь вечера по местному времени. Нормально?
– Вполне. Учитывая, что вам не платят сверхурочных за то, что вы являетесь на службу в воскресенье.
– Я решила, что они вполне могут повременить с ответом двенадцать часов. А вы к тому времени получите либо паспорт, либо выездную визу. Ну что, покатили?
Она оседлала мотоцикл, нажала на стартер и несколько раз прогазовала.
– Забирайтесь. – Достала из кармана эластичную ленту и связала длинные волосы, чтобы не лезли в глаза.
Я сел на заднее седло, которое показалось мне слишком маленьким, и схватился за гнутую ручку. Сьюзан резко взяла с места, пронеслась по боковой дорожке и свернула на улицу Лслой. Я едва успел поставить ноги на подножки, когда она накренила мотоцикл для разворота.
Пять пугающих минут, и мы оказались у собора Нотр-Дам – чужеродного в этом городе готического здания, возведенного, правда, не из камня, а из кирпича. Перед входом была небольшая, покрытая травой площадка. Мы слезли с мотоцикла, и Сьюзан приковала его цепью к велосипедной стойке. Я помнил это место с 1972 года. Здесь почти ничего не изменилось – даже скульптура Девы Марии пережила войну и уцелела при коммунистическом правлении. И я спросил у Сьюзан:
– Как коммунисты относятся к религии?
– Зависит от программы момента, – ответила она. – К буддистам сейчас лояльно. А от католиков не в восторге – считают их провокаторами.
Мы подошли к собору.
– И поэтому вы посещаете храм? – усмехнулся я.
Она не ответила, а продолжала прежнюю тему:
– Протестантов вообще затравили. Миссионерам не давали житья, а потом вышвырнули из страны, а их школы и церкви закрыли. В Сайгоне нет протестантских храмов. Если молятся, только дома. – Мы уже были на ступенях, когда она спросила: – Вы ходили сюда во время войны?
– Был два раза, когда попадал в Сайгон по субботам.
– В таком случае вы добрый католик.
– В окопах не бывает плохих католиков.
Пока мы поднимались по лестнице, Сьюзан поздоровалась с несколькими американцами и, судя по произношению, австралийцами. Я с удивлением заметил много вьетнамцев и сказал ей об этом.
– Отец Туан ведет службу сначала на английском, потом на французском, затем на вьетнамском.
– И мы останемся на все? – ужаснулся я.
Сьюзан не обратила на мои слова внимания. В притворе она опять перебросилась несколькими словами со знакомыми и представила меня. Какая-то женщина покосилась в мою сторону и спросила, как здоровье Билла. Такие всегда и везде найдутся.
Мы вошли под своды готического монстра. Если бы его не украсили цветущими ветвями и кумкватовыми деревьями к празднику Тет, можно было подумать, что мы во Франции. Я смутно припоминал, что вьетнамский Новый год справляют здесь даже католики. И так долго разглядывал сводчатый потолок, что Сьюзан спросила:
– Боитесь, что он на вас рухнет?
– Я же говорил, что мне нужен шлем.
Мы прошли в центральный неф. В прохладном полупустом храме царил полумрак. Мы сели на скамью ближе к алтарю.
– Не исключено, что объявится Билл, – предупредила Сьюзан. – Вчера вечером я с ним разговаривала.
– Вряд ли он был доволен, что вы явились домой после полуночи.
– Билл не из ревнивых. Да и причин для ревности нет, – возразила она. – А если покажется недружелюбным, так это его обычная манера.
– В таком случае почему бы мне не отправиться в гостиницу сразу после службы?
– Тсс... начинается.
Расстроенно скрипнул орган, и в приделе появилась процессия: священник и алтарные служки, все были вьетнамцами, и только человек с крестом – еврей. Забавно, если вдуматься.
Служба началась. Английский преподобного отца Туана оказался еще тем, и я решил, что французский понял бы лучше. Гимны исполнялись по-английски, и я обнаружил, что у Сьюзан красивый голос. Сам я безбожно фальшивил, хотя, подвыпив, неплохо вытягиваю "Розу Трали Трали – город в Ирландии.

".
Проповедь была посвящена грехам плоти и соблазнам большого города. Потом говорилось о нищих девушках, которые продают свое тело. И так далее в том же роде. Священник подчеркнул, что без грешников не существовало бы и греха: ни опиума, ни проституции, ни азартных игр, ни порнографии, ни массажных салонов.
Мне казалось, что он все время смотрит на меня. И возникло чувство, будто я герой из романа Грэма Грина Имеется в виду роман Грэма Грина «Комедианты».

: потею в Богом забытой тропической стране от католического сознания вины по поводу любовного проступка, который на поверку оказался полной ерундой.
Служба продолжалась час пять минут, хотя я и не засекал по часам.
Снова скрипнул орган, и процессия направилась обратным путем. Я вышел в центральный проход и где-то потерял Сьюзан. И пока ждал ее у мотоцикла, ощутил, что рад, побывав в храме.
Оказывается, она задержалась у лестницы и болтала с прихожанами, среди которых был и отец Туан.
Видимо, было нечто в этом бегстве с родины. Я имею в виду не в Лондон, не в Париж и не в Рим – это чепуха. А в такое затраханное место, где ты на шесть дюймов выше всех остальных и на десять оттенков светлее – торчишь, словно нарывающий большой палец. И еще лучше, если этот нарывающий палец попадется на глаза властям. Здесь все бледнолицые и не раскосые – твои друзья. Вы собираетесь на коктейли и костерите страну. А дома тебя считают крутым и втайне завидуют. Ты справляешь американские праздники, которые на родине всего лишь три выходных и распродажа в ближайшем супермаркете. Ты даже ходишь голосовать по спискам живущих за рубежом.
Конечно, были и другие типы экспатриантов – люди, ненавидящие свои страны или бежавшие от кого-то или чего-то. Или убегающие от самих себя.
Сьюзан, по собственному признанию, принадлежала к тем, кто считает: жить хорошо там, где американец выделяется из остальных, в то время как родным и близким дома приходится судить о ее успехе по совершенно иным, доселе неизвестным меркам.
Впрочем, во мне не так много цинизма и склонности к анализу, чтобы судить Сьюзан, тем более что она казалась вполне разумной, чтобы понимать, что делала.
Она подошла ко мне в сопровождении мужчины примерно ее возраста. На нем был легкий спортивный тропический пиджак, и сам он недурно смотрелся – высокий, худощавый, с соломенными волосами. Типичный выпускник Принстона. Не иначе Билл.
– Иол, это мой друг Билл Стенли. Билл, это Пол Бреннер, – познакомила нас Сьюзан.
Мы пожали друг другу руки, но ни один из нас не проронил ни слова. И Сьюзан пришлось взять инициативу на себя:
– Пол был здесь в шестьдесят восьмом. И еще... когда?
– В семьдесят втором.
– Тогда здесь, должно быть, было совсем по-другому, – продолжала она.
– Да.
Сьюзан повернулась ко мне.
– Я как раз рассказывала Биллу, что у вас возникли проблемы в аэропорту.
Я промолчал. Она повернулась к Биллу:
– Джим Чепмен, наверное, уже здесь. Попробую позвонить ему домой. – А мне объяснила: – Джим Чепмен в составе нашей новой консульской миссии. Друг Билла.
Билл не удосужился ответить. И я тоже. Разговор явно не клеился. И я предложил:
– Думаю, мне стоит вернуться в гостиницу. Наведу справки оттуда. Спасибо, что сопровождали меня в собор. Не люблю пропускать службу во время путешествий, – и ушел.
У меня хорошее топографическое чутье, и через пятнадцать минут я был на улице Лелой перед отелем. Причем вспотел намного меньше, чем вчера. Видимо, акклиматизировался. В это время на боковой дорожке раздался звук мотоциклетного двигателя и госпожа Уэбер затормозила рядом со мной.
– Садитесь.
– Но, Сьюзан...
– Садитесь!
Я сел. Она газанула и перескочила на улицу через бордюр. Мы неслись вперед, и она то и дело совершала неожиданные повороты.
– Люблю наддать в воскресенье, когда дороги пустые!
На мой взгляд, дороги были очень даже загруженными.
Сьюзан достала из сумочки на заднице мобильник и передала мне.
– Дайте обратно, если он зазвонит или завибрирует. У него есть вибратор.
Я только что вышел из храма, поэтому воздержался от сочного замечания – просто положил телефон в карман.
Аппарат зазвенел и затрясся, и я подал его ей. Сьюзан приложила телефон к уху и держала левой рукой, а правой управляла ручкой газа. Если бы потребовалось срочно остановиться, она бы не сумела воспользоваться передним тормозом. Но это как будто не беспокоило ни ее, ни других наездников с мобильными телефонами.
Судя по всему, она говорила с Биллом или, точнее, слушала Билла, потому что сама почти ничего не произносила. Наконец громко сказала:
– Я почти ничего не слышу. Вечером перезвоню. – Замолчала и добавила: – Когда – не знаю. – Нажала на кнопку разъединения и протянула аппарат мне. – Отвечайте вы, если опять зазвонит.
Я снова опустил телефон-трясун в карман рубашки. Сьюзан продолжала закладывать смертельные виражи – явно снимала раздражение на Билла. Но я-то на Билла не злился и не видел причины, почему я должен быть размазан по мостовой.
– Сьюзан, потише!
– Без советов с заднего седла!
Впереди на круговой развязке стоял полицейский. При нашем приближении он махнул рукой. Но Сьюзан и не подумала остановиться и вильнула в сторону. Я оглянулся – полицейский потирал ладонь.
– Вы чуть не переехали копа!
– Стоит остановиться, и тут же за что-нибудь получишь штрафную квитанцию и два доллара на месте. А если нет прав, и того хуже.
– Он мог заметить ваш номер.
– Я ехала слишком быстро. Но в следующий раз закройте номер рукой.
– Когда это в следующий раз?
– У меня энэнэш номер – по первым буквам. Это означает, что я иностранка – нгуой нуок нгоиа. Иностранка, но не туристка. Туристов штрафуют на десять долларов. Считают, что для них это дешево. Дело не в деньгах, дело в принципе.
– Мне кажется, вы здесь слишком долго живете.
– Может быть.
Мы приблизились к заключенному в ограду Дворцу воссоединения, в прошлом резиденции южновьетнамских президентов. Тогда он назывался Дворцом независимости. Я помнил это место по 72-му году. А потом, в апреле 75-го, увидел по телевизору ставшую знаменитой видеозапись, как коммунистический танк прорывается через кованые ворота.
Мы свернули в боковой проезд, въехали на президентскую территорию и, остановившись на стоянке, слезли с мотоцикла. Сьюзан снова пристегнула мотоцикл к стойке и сняла темные очки.
– Думаю, вам хочется посмотреть бывший президентский дом.
– Нас тут ждут?
– Дворец открыт для посещений.
Она достала из седельной сумки маленькую камеру.
– Уверена, что за нами не следили. Но если даже передали по радио, вы здесь осматриваете достопримечательности с местной девахой, которую успели где-то подхватить.
– Позвольте мне самому позаботиться о своем прикрытии.
– Я здесь, чтобы вам помочь. И к тому же мне нравится показывать людям, что тут к чему. Идите за мной.
Мы обошли по садовой дорожке дворец и оказались перед фасадом массивного здания. Не традиционного витиевато украшенного, а, я бы сказал, сборного железобетонного противоминометного сооружения. В ста метрах, по другую сторону широкого газона, стояли кованые ворота и выглядели явно лучше, чем после того, как их протаранил северовьетнамский танк. Слева от ворот на бетонном постаменте покоился советский «Т-59», и я понял, что это именно та машина.
– Вы знаете, что это за место? – спросила Сьюзан.
– Да. А танк тот самый?
– Тот самый. Я была совсем маленькой, когда все это произошло. Но видела пленку. Внутри вы можете посмотреть ее за доллар.
– Видел по телевизору.
Вокруг танка было много европейцев с фотоаппаратами. Я заметил, что в отличие от ржавого американского танка в музее этот советский «Т-59» огорожен флажками – очень важный танк для страны.
– Я водила сюда очень много американцев, в том числе своих родителей. И запомнила текст экскурсии. Хотите послушать?
– Конечно.
– Тогда следуйте за мной.
Мы поднялись по ступеням дворца и остановились наверху.
– Итак, тридцатое апреля семьдесят пятого года. Коммунисты вошли в Сайгон. Танк выскочил с улицы Ледуан, протаранил ворота, проехал по газону и остановился перед дворцом – именно здесь. Об этом свидетельствует видеопленка, которую снял оказавшийся в нужном месте в нужное время фотожурналист. Через минуту или около того, – продолжала Сьюзан, – в ворота въехал грузовик, тоже пересек газон и застыл рядом с танком. С него спрыгнул северовьетнамский офицер и взбежал по ступеням. А здесь, справа, стоял генерал Мин, который примерно за сорок восемь часов до этого, после того как смылся президент Тьеу, принял пост президента Южного Вьетнама. Его окружали члены нового кабинета. Все волновались, как бы их не расстреляли на месте. Офицер подошел, и Мин сказал: «Я жду здесь с раннего утра, чтобы передать вам власть». «Вы не можете передать то, чем не владеете», – ответил северовьетнамец. Вот и все: конец истории, конец Южному Вьетнаму.
А я про себя добавил: конец кошмару. Когда я увидел по телевизору прорвавшийся к президентскому дворцу танк, то подумал: жизни американцев, пытавшихся защитить Сайгон, были отданы напрасно.
Я попытался вспомнить, что сталось с генералом Мином, но, как все в США после 30 апреля 1975 года, перестал следить за вьетнамским шоу.
– Хотите сфотографироваться на фоне танка? – спросила Сьюзан.
– Нет, – отозвался я.
Рядом со входом находился билетный киоск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95